Mort.Cercueil.

Разлитое, дорогое красное вино расплывается бордовым пятном по ковру, смешиваясь с пролитой кровью. Стекло разбросано по комнате, некоторые осколки впились в голые ступни, пронзая ноги болью, но англичанин этого не чувствует, он бегает туда-сюда. Пытаясь как-то прекратить все то, что натворил, все то, что случилось. Потушить разгорающиеся занавески, которые с каждой минутой пылали все больше и больше. По комнате распространяется шквал горького, черного дыма, застилая глаза, уменьшая видимость. А губы шепчут в неистовой агонии одни и те же слов: -Франц, очнись-очнись, - слезы срываются с подбородка, падая на застывшую навеки улыбку на лице Бонфуа. Стеклянные голубые глаза, уже не излучают ни радости, ни горя. Они ничего не излучают, лишь вечную пустоту. Отсутствие души. Дым заполняет помещение, Артур задыхается то от него, то от собственных слез. Его изумрудные глаза, от отчаянных стенаний в конец потускнели и покраснели. Гордость сломлена, отчаянье и всевышняя боль, переполняет его душу. Потеря близкого, родного, гадкого, любимого француза. Даже неизвестно как его сейчас охарактеризовать. И нужно ли теперь? Черный дубовый гроб, усыпанный алыми розами. Бледное как полотно лицо, аккуратно лежащие, словно только что уложенные светлые локоны волос. Закрытые на века глаза. На мужчине одет такой же, как лицо, белый костюм и такая же рубашка. Сплошной контраст. Дабы разбавить его англичанин положил несколько алых роз. Придавая еще больше шарма, хотя куда уж больше. Этот француз всегда был окружен элегантностью. Англичанин же одет, как и положено, в черный костюм, но с пренебрежительно ослабленным галстуком. В помещении душно, пространство наполнено запахом цветов и когда-то бывалым французским парфюм. Артур сжал чужую холодную ладонь. Нервно кусая нижнюю губу, смещенные эмоции потихоньку вытесняются нарастающей пустотой.. Он ни с кем не говорит, никого не слушает. Уже все равно на всех и вся. Церемония похорон проходит для него быстро. Еще быстрее он оказывается дома, стараясь закрыться, скрыться от чужих глаз, подбадриваний, осуждений, и всего прочего, что ему бы с радостью высказали. Но Киркланду не до этого, он погружен в себя. Его грызет пустота и все еще оставшееся в нем чувство вины, за то, что потерял. И поздно начал ценить. А сейчас необходимость этого безалаберного француза настолько четкая, ясная. И боль в груди. Яркая, острая, пульсирующая. А ведь могло бы быть все по-другому. Иначе. Но задумываться о последствиях мы начинаем слишком поздно, тогда, когда изменить почти ничего нельзя. Не всегда умеем ценить то, что есть, а когда этого нет, отчаянно хотим вернуть былое.