Сесила нет

      Сесила не видно. Сесила нет.       Они стоят, одинаково вытянувшись по струнке, в одинаковых шортах, рубашках и галстуках, одинаково улыбаются, одинаково отдают честь. Сесилу ничего не видно. Он стоит во втором ряду, потому что не смог растолкать ребят - все получается само по себе. Сесила не пускают вперед.       — Сесил Палмер?       Кто-то давится сухим смешком.       — Сесила нет.       И он хочет сказать, что он есть, он здесь - но в горле встает комок, страшно. Пятое место второго ряда выглядит как пустой провал там, где должен быть встрепанный, наспех одетый мальчишка. Сесил не может даже подпрыгнуть так высоко. Страшно. Его как будто здесь нет.       "В наше время таких, как вы, молодой человек, приносили в жертву темным богам."       Сесил вскакивает на кровати, захлебываясь чем-то соленым, вязким, медленно сползающим по лицу - слезы. Он плачет. Слезы неспешно катятся вниз, желтовато флюоресцируя, капают на простыни и бессильные руки Сесила, на подушке расплывается вздрагивающее светом пятно - и медленно затухает. Сесил вспоминает про Карлоса, только когда одежда на нем начинает ядовито дымиться, и обугленная наволочка исходит кипящим светящимся паром.       — Карлос! Карлос, дорогой, проснись. Беги. И лучше через окно.       Простыни коптятся по краям пятен, шипение похоже на рой разбуженных ос.       — Карлос?       И тогда Сесил просыпается еще раз. И понимает, что спал один.       Это... Каждый раз немного сбивает с толку. Вышибает воздух. Заставляет согнуться, и захлебнуться слезами, чувствуя, как они обжигают его горло изнутри. Заставляет выпрямить ноги, и, шаркая, не в силах поднять стопы повыше, дойти до кухни, чтобы вылить себе на лицо стакан холодной воды. Сесил не хотел выливать. Сесил хотел выпить, но руки его не слушаются, пальцы крупно дрожат. В конце концов он роняет стакан. В конце концов он проходит голыми стопами по осколкам стекла, и там, внизу, все хрустит почти как сухие листья.       Просто некому сказать Сесилу, что если ты не чувствуешь боли - это еще не значит, что можно станцевать стэп на красных углях. Или среди ночи бродить по битому стеклу. Или плакать. Или забыть, что слезы реагируют с водой - браво, Сесил, а вот это уже неприятно. Как будто немного содрал кожу. С лица.       Если бы Сесил был хоть немного похож на читателя, он испугался бы своего отражения в стеклянной дверце шкафа. Долговязая, худая фигура на темной кухне - следы от ожогов на бледном лице, красные от слез глаза - три, пять, еще больше, длинные ломкие пальцы. Может, ожоги в горле придадут его голосу приятную хрипотцу. Сесил на это надеется. Сесил надеется, что не будет сплевывать кровавую слюну в подставленные руки и беззвучно рыдать в микрофон, пока слушатели тактично прикрывают ладонями уши.       С утра он пьет кофе. Сесил не может начать утро без кофе - становится угрюмым и вялым, и неразборчиво бормочет, с бумажки - в микрофон. За это его бьют током, так что он старается всегда выпить кофе перед выходом. В подошвах его ботинок, конечно, застревает стекло. Он перестал убираться. У него нет сил. После работы он швыряет пиджак в дальний угол комнаты, и засыпает под тихое чавкание - нечто в углу с жадностью пожирает его одежду. С утра в шкафу он находит другой пиджак. Никогда не думал, что у него так много пиджаков. Или это один и тот же?       Потом Сесил пьет кофе, и идет на станцию - там выпивает еще, работает, возвращается домой только чтобы уснуть. Довольно безрадостно.       Над столом на студии висит портрет Карлоса.       Стажер Ханна приносит воды, промочить горло перед эфиром, и долго смотрит на картину. Она говорит:       — Хэй, мистер Палмер... Это вы рисовали? Круто.       И потом она говорит "стремно", полушепотом, чтобы никто не слышал - потому что когда Сесил посреди прямого эфира начинает тупо пялиться на расплывчатую картинку - это "стремно" Как будто на картине есть что-то, кроме серой пустыни. Или кто-то.       — А? Да, это я рисовал. Знаешь, давно не практиковался, но мне вообще-то нравится.       Сесил оглядывается. Ханна уже ушла. На станции уже темно. Его передача уже подошла к концу. Довольно безрадостно.       Карлос снова звонил. Он говорил, что в том мире... Маяк... Свет... Ради науки, Сесил, я должен остаться здесь, еще немного. И... люблю тебя.       Сесил чувствует, как слезы стекают по воспаленному лицу, они маслянистые, и светятся и, кажется, реагируют с воздухом. Сесил ничего не может сделать. Его не видно. Его нет.       Пол кухни усеян стеклом. Он не может выглянуть из-за спин бойскаутов, потому что Сесила Палмера нет, есть только его голос, не часть большего, не "один из". Он просто Сесил. Как ангелы. Или горы. Или как хэппи энды. Нет никаких Сесилов.       Сесилов не бывает.