Как сумасшедший

- Не будь глупцом, - говорит ему Санса, - Не совершай ту же ошибку. Не надо тебе ехать на юг. А он не слушает. Не слушает, потому что чувствует – так надо. - Сколько северян погибло в южных ловушках – не счесть, - твердит ему Санса. А он уже погибал. Погибал на Севере, от руки тех, с кем готов был биться – и бился! – спина к спине. После такого предательства, заметенного полночной метелью под тоскливый, леденящий кровь вой Призрака, ему уже нечего бояться. Джон отдает себя битвам целиком, потому что знает – Игритт уже не вернуть. Пламя сожгло ее своим поцелуем, вспыхнуло в ее глазах погребальным костром и погасло. Не вернуть уже отца, и Рикона, и Робба. Ему не страшно пропасть на юге, потому что он уверен, что не пропадет. Он чувствует себя потерянным с тех пор, как стал осознавать происходящее вокруг себя. Его жизнь похожа на чью-то злую шутку. Кажется, что это было с ним сто лет назад. И Винтерфелл, и Санса, и Север. Джон стоит на палубе корабля, его плащ хлопает вороньим крылом, а меховой воротник насквозь пропах солью. В голове мечутся мысли, как безумные, загнанные. А сердце в груди воет по-волчьи страшно, истошно, лихорадочно стучит, заставляя кровь приливать к щекам чаще, жарче, сильнее. - Нельзя смотреть в глаза дракону, - говаривала старая Нэн, - Иначе тебе уж и не выбраться из их плена. Он смотрел и каждый раз упивался этой возможностью, растворяясь без остатка, теряясь, лишь силой удерживая себя на грани происходящего в реальности, не позволяя себе соскользнуть и пропасть окончательно. Глаза его дракона были светлыми и прозрачными, цвета сирени, которая несмело пробивалась вместе с молоденькой травой по весне в богороще. И он горел в этом нежном пламени, медленно таял, как ледяная глыба. Щеки у Джона пылали, хоть и оставались абсолютно бледными и, казалось, равнодушными к происходящему, а в мыслях разлилилась горячая янтарная смола. Суету на палубе кто-то закрыл от него большой шелковой подушкой, и весь этот гомон теперь доносился до него откуда-то издалека. Джон резко развернулся, взбив воздух плащом, и спустился по лестнице, ведущей в каюты. Ступени отмеряли у него в памяти по каждой скромной встрече с ней. Поначалу Дейенерис Таргариен холодна. Интонация ее голоса царапает Джона по щекам, как метель, которая неустанно бушует за Стеной. Драконы кружат над скалами, заслоняя собой солнце, а в ее прямом взгляде такая неприкрытая сила, кричащая о том, что с таким оружием ей ничего не страшно. Он имел неосторожность как-то обмолвиться об этом, и тут же яростными нотками ее голоса на него накидываются фурии, терзающие сердце в разные стороны. «Это не оружие. Это – мои дети». К драконам она подходит бесстрашно и легко, как будто к любимой лошади или собаке. Джон знает, что они умны, но не понимает, как можно не скулить от ужаса перед величием этих ящеров. Поэтому, когда его пальцы касаются твердой шершавой чешуи чудовища, он малодушно думает о том, что сейчас лишится руки. А она сидит на загривке этого огромного монстра и у них если не духовная связь, то Джон просто не может подобрать другого слова для описания этих взаимоотношений. Она смотрит на мужчину не ободряюще, но по-доброму мягко, потому что знает – Дрогон не тронет его. Северянин замер перед входом в каюту. Абсолютно не представляя, что сказать, он стукнул костяшками пальцев по деревянной двери. Ему показалось, что она распахнулась еще до того, как он коснулся ее, или может в эту же самую секунду. Дейенерис стояла в проеме, глядя на него широко распахнутыми глазами, и сама не понимала, что делает. Губы ее были приоткрыты, а румянец на щеках и лихорадочный блеск в глазах выдавал в ней то, что она не собиралась показывать. Джон фиксирует все эти мелочи непроизвольно, а его тело само как-то странно, коротко, еле заметно дергается, желая податься вперед. Она отступает, пропуская его внутрь, и с тихим скрипом закрывает дверь. Прошла какая-то безумно мучительная долгая секунда, прежде чем они схлестнулись в своем первом поцелуе. В тяжелом плаще, подбитым волчьим мехом, и кожаном дублете Джон выглядел чуть ли не в два раза больше ее. Он сминал ее губы, сжимая стройную талию в своих широких ладонях. Тонкие пальцы нашли грубую застежку – и накидка с шорохом упала на деревянный пол. Мужские руки переместились на узкую спину, напряженную кажется до предела, и нашарили шнуровку платья, спрятавшуюся под белоснежными локонами, похожие на крем. Он со вздохом оторвался от блестящих розовых губ и убрал волосы на одну сторону. Дейенерис повернулась спиной, и он запустил ладони под ткань на плечах, стягивая ее с тела, оголяя лопатки и руки. Платье упало, и они снова слились в поцелуе. Позволив снять с себя одежду, он повалил ее на меховое покрывало кровати. Молочно-белая кожа матовым жемчужным блеском сияла на серой шкуре. Пламя свечей обволакивало осенними цветами изгибы ее тела, вспыхивало ласковыми прикосновениями на округлых плечах и бедрах. На какой-то момент Джон отстранился от нее, и их взгляды встретились. Тяжелое дыхание переплеталось, плавя воздух вокруг, обволакивая этот момент самым сокровенным, что у них было, потому что именно сейчас они предстали друг перед другом без своей боевой брони. Глаза Дейенерис блестели в полумраке каюты, как аметисты. Она возобновила поцелуй, и Джон приподнялся, проводя кончиками пальцев вниз по ее животу, скользя по внутренней стороне бедра. Ее руки притянули его за плечи ближе, а в следующий миг они слились в одно целое. Комната была наполнена тяжелым прерывистым дыханием и редкими, но сладкими стонами, которые срывались с губ вместе с поцелуями. Джон проснулся посреди ночи. Свечи догорели, в каюте было темно. Единственным светлым пятном были неестественно-белые волосы Дейенерис. Одна ее рука спряталась под подушкой, а другая лежала поперек его груди. Впервые за безжалостно долгий промежуток времени он почувствовал себя приятно уставшим и расслабленным. На своем месте. Утром они конечно же поговорят об этом. Но сейчас до рассвета было еще несколько часов. Джон натянул на ее плечи одеяло и почувствовал, как Дейенерис Таргариен прижалась к нему сильнее.