Разные полюса

Боль.       Не ненависть, не злость, не что-либо еще, а именно боль ярче всего вспыхнула в сознании Чарльза, когда он сжал своими руками мужчину. Мужчину, который упрямо боролся с ледяной водой, умудряясь даже ей наносить ответные удары. Боль была столь адской и столь всеобъемлющей, что сначала дезориентировала молодого профессора, оглушила, буквально пронзила насквозь. Ксавье до сих пор не был уверен, что именно позволило ему вовремя оправиться от этого мощного толчка, который, словно дикий зверь, попытался растерзать его разум. Дикий зверь – это определение хорошо подходило и самому Эрику. Дикий зверь, получивший увечье от жестоких людей, он был готов сожрать их, лишь бы не испытать той невыносимой боли, что принесло ему ружье. Участие.       Чарльз Ксавье был первым, кто проявил к Эрику Леншерру искреннее, неподдельное участие, в коем не было умысла использовать его дар или еще что-либо, что-либо потаенное, что-либо злое. Ксавье был первым, кто в буквальном смысле рухнул с ним в омут и выплыл оттуда на берег, столь упрямо таща за собой утопающего, что Эрик находил в этом забавное сходство между ними. Чарльз, восхищенный и влюблённый столь искренен, что его участие сгибает холодный металл в израненном сердце Леншерра. И он делает его все мягче и мягче, с упорством и упоением, казалось бы, сделав Эрика смыслом каждой секундой своего существования. Или не казалось? Никто из них не знает наверняка, но остановить это уже невозможно. Да и нужно ли? Смех.       Эрик стал часто смеяться, пускай и не при всех. Но часто и открыто, и от этого смеха у профессора щемит в сердце почти до боли, приятной и сладострастной боли. Улыбки мужчины, эти крохотные осколки счастья, которые блестят в свете нежной любви Ксавье, радуют того едва ли не до слез. Они смеются вместе, шутят вместе. Вместе. И в эти моменты каждый из них хочет до боли сжать в объятиях другого и шептать что-то бессвязно нежное и глупое. Они не говорят об этом, но понимают гораздо больше, стоит лишь столкнуться их взглядам. И не нужна никакая хваленая телепатия, оба прекрасно знают об этом. Утро.       Чарльз всегда пьет чинно из небольшой кружки свой чудовищно сладкий кофе с корицей. После их ночей любви, покрытый отметинами, за которые он корит Эрика, но неизменно любуется ими перед зеркалом. Эрик пьет крепкий несладкий чай из емкости, которую с трудом можно назвать чашкой, скорей уж маленьким ведром. После того, как они ломали кровать и рвали простыни, он никогда не причесывался сразу и оттого выглядел уютным и совсем не опасным. Они любили такие утра, когда нужда не гнала из дома, когда можно было просто гулять по улицам, взявшись за руки буквально в укор людским стереотипам. Целовать друг друга украдкой в подворотнях, будто они совсем юные, и смеяться над чужим возмущением. Они лежали на большой кровати, устало склонив друг к другу растрепанные головы и улыбаясь. Чарльз непринужденно щебетал о чем-то, Эрик кивал, не особо прислушиваясь, но расслабляясь в этой нежной атмосфере, которую способен был создать лишь он, Ксавье. Их одежда была неаккуратно свалена на диване, но сегодня Леншерр не стал ругаться или что-то вставать и аккуратно складывать. Чарльз вжимается в его грудь носом и уже сонно бормочет, в который раз за этот вечер, в который раз: – Я люблю тебя, Эрик. На его пальце блеснуло кольцо.