Не будь одиноким

      Алек слишком хорошо помнит себя в возрасте сына и никогда не ругает того за содранные коленки, разбитую посуду или принесенных домой бездомных котят.       Он накричал на него лишь однажды, когда Макс, решив доказать существование оборотней, пошел в лес и провел там всю ночь. Но на то, чтобы кричать, у Алека была причина – он и еще десятки копов бродили среди деревьев с фонариками около шести часов, пока не наступил рассвет, и Макс сам к ним не вышел.       Алек очень любит своего мальчика, несмотря ни на что.       С тех пор, как умерла Лидия, Макс стал единственным лучом света в его жизни. Только из-за него жизнь продолжалась день за днем, минута за минутой.       Сын – его спасательный круг.       От Макса всегда пахло любимым шоколадным печеньем и теплыми солнечными зайчиками, травой и грязью, забившейся под ногти, когда он снова ковырялся в земле в поисках сокровищ. От Макса пахло домом и тишиной.       Сейчас от него пахнет только лекарствами и с т е р и л ь н о с т ь ю.       Лайтвуд старается игнорировать тот факт, что у него зубы сводит только от одного вида этой гребаной двери, кафеля, занавесок, от ровного писка приборов. Он натягивает на лицо улыбку и заходит в палату.       Макс кажется неправильно маленьким на огромной кровати, рассчитанной на крупного человека ростом под два метра. Мальчик полусидит, подложив подушку под спину, и что-то эмоционально доказывает Рафаэлю – своему однокласснику и лучшему другу.       Алек отгоняет от себя мысль, что скоро даже такой разговор его сыну будет не под силу.       – Привет, мальчики, чем это вы тут занимаетесь? – старательно беззаботным голосом спрашивает он.       Рафаэль и Макс резко прекращают разговор и поворачивают головы в сторону двери.       – Здравствуйте, мистер Лайтвуд, – произносит Рафа и делает попытку встать со стула, чтобы уступить место, но Алек просит его не уходить и присаживается на край постели.       – Привет, пап, а ты разве не должен быть на работе?       – Я взял отгул.       – Снова? – Макс смотрит слишком серьезно. Если бы не эта больничная палата, Алек обязательно бы рассмеялся.       – Как я могу работать, когда мой герой лежит в больнице? – он улыбается, похлопывает ладонью по колену Макса и не обращает внимания на его нахмуренные брови. – Лучше расскажи, что вы тут так рьяно обсуждали?       Макс хмурится еще больше, но потом пожимает плечами, и морщинка на его лбу разглаживается:       – Рафа не верит мне, когда я говорю, что муравей быстрее гепарда.       – Ну конечно же не верю, ведь ты утверждаешь, что муравей – самый быстрый зверь на планете! – Рафаэль взмахивает руками.       – А я тебе повторяю, если бы муравей и гепард были бы одного размера, то еще неизвестно, кто кого опередил бы.       Макс переключает все внимание на друга, и Алек пытается удержать уголки губ наверху. Его мальчик такой же, как и всегда – шалит, доказывает свои странные теории. Улыбается.       Алек очень любит эту задорную улыбку, смешинки в глазах и любознательность.       Максу всего тринадцать, понимаете? И даже ужасающее сочетание «гипертрофическая кардиомиопатия» не могут отнять у него ни единой капли жизни.       Дверь в палату скрипит и приоткрывается. Мальчики косятся на вход и переходят на шепот, продолжая свой спор.       – Добрый день, я так понимаю, вы – мистер Александр Лайтвуд?       Алек оборачивается и встречается взглядом с мужчиной азиатской внешности в белом халате и с фонендоскопом на груди.       – Алек, – машинально поправляет он. – Да, это я.       – Я доктор Бейн, – мужчина протягивает ладонь, и Алек встает, чтобы пожать ее.       – А где доктор Старквезер?       – Он… - доктор Бейн медлит несколько секунд. – Он попросил меня быть лечащим врачом Макса, потому что болезнь вашего сына скорее в моей компетенции.       Алек с сомнением приподнимает бровь и, покосившись на мальчиков, подходит ближе к доктору. Спрашивает тихим шепотом:       – Это потому, что я ударил его тогда?       Лайтвуд в таком состоянии, что даже не может стыдиться своего поступка. Пожилой Ходж Старквезер всегда был добр и к Алеку, и к Максу, вот только когда он пришел, чтобы сказать, что в больнице ничего не могут сделать, что у Макса нет никаких шансов, Алек не сдержался.       Доктор Бейн понимающе и как-то по-доброму улыбается:       – У всех бывают срывы. Поверьте мне, доктор Старквезер не злится на вас. Просто он решил, что будет лучше, если я заменю его. К тому же, я не только один из лучших кардиологов Нью-Йорка, а еще и отец Рафаэля, поэтому Ходж назначил меня.       Рот Алека удивленно приоткрывается. Он, конечно, слышал, что отец Рафаэля работает врачом, но не думал, что в этой больнице. К тому же в лице друга его сына не было ни одной азиатской черты…       – Приемный, – словно прочитав мысли Алека, говорит Бейн. – Мой брат и его жена, Оливия, попали в аварию, когда Рафаэлю было около двух лет. Он – сын Олив от первого брака. Я должен был позаботиться о нем.       Мужчина переводит взгляд на продолжающих свой спор мальчиков.       – Быть рядом с его другом – моя обязанность. Рафаэль сделал мою жизнь совсем другой. Лучше. Я иногда думаю, что если бы не он, я бы ничего не добился в этой жизни.       Алек всматривается в миндалевидные глаза, которые лучатся сопереживанием, и ловит себя на мысли, что это первый разговор за последнюю неделю, который не касается напрямую болезни Макса. И слова доктора Бейна, как колыбельная, которая дарит хотя бы каплю спокойствия.       Странно.       А еще он красив. Не по-смазливому красив, а по-настоящему, внутренне, и в другой ситуации Алек бы…       Вот только они не в другой ситуации.

***

      Теплая рука ложится на плечо, и Алек вздрагивает от неожиданности. Электронные часы на тумбочке отсчитывают второй час ночи, и он только сейчас замечает, что глаза слезятся, потому что Бог знает сколько сидел и смотрел на умиротворенно-спящего Макса.       Лайтвуд поднимает глаза и моргает несколько раз, пока лицо доктора Бейна не перестает расплываться.       – Мистер Лайтвуд, я уже начинаю сомневаться, что правильно сделал, дав вам разрешение оставаться здесь по ночам. Вы Максу никак не поможете, если загубите себя.       – Во-первых, Алек. А во-вторых, я Максу уже и так ничем не помогу, – грустная усмешка касается губ, и он качает головой, чтобы избавиться от этих мыслей. – Простите, доктор Бейн.       – Во-первых, Магнус, – мягко улыбается тот. – А во-вторых, мне не за что прощать тебя, я все понимаю. Не думаю, что смог бы пережить, если бы что-то подобное случилось с Рафаэлем.       В глазах Магнуса отражается искреннее желание помочь, и у Алека не получается привычно огрызнуться. Сколько за последние дни он слышал сопереживаний и слов поддержки, но все они казались какими-то надуманными и неправдивыми, в ответ на них хотелось рассмеяться в лицо и запретить поднимать эту тему всем, кто ничего в ней не понимает.       – Спасибо, – тихо выдыхает он и снова переводит взгляд на Макса.       Рука доктора Бейна все еще лежит на его плече, и Алек чувствует, что через нее струится спасительное тепло. Он кладет свою ладонь поверх, не обращая внимания на катящиеся по щекам слезы.

***

      – Привет, герой, – Алек мягко улыбается Максу, который только-только открыл глаза.       – Пап, – сонно бормочет тот, протирая глаза руками, а потом приподнимается.       Алек тут же встает,подкладывает подушку под спину Макса и треплет его по голове.       – Ты снова здесь? И… – мальчик косится на два стаканчика из-под кофе, стоящих на тумбочке. – И ничего не ел, пока я спал?       Макс вздыхает и опускает взгляд. Алек чертыхается себе под нос, коря себя за то, что забыл вовремя убрать свидетельства своего «ужина» и «завтрака». Он направляется к двери, чтобы выкинуть стаканчики в мусорку.       – Прости, пап, – тихий всхлип бьет по ушам. Лайтвуд чуть не задыхается от боли, сковавшей сердце.       Неужели так сложно было сделать вид, что он спал дома и просто пришел утром? Или выкинуть эти чертовы стаканы на пять минут раньше? Ведь он десятки раз думал об этом ночью, но под утро опять забыл.       Алек за мгновение подлетает к кровати:       – Хей, ты чего? – он берет маленькую ладошку в свои. – Даже не думай о таком, Макс, ты ни в чем не виноват.       Мальчик неопределенно пожимает плечами.       – Если бы я не заболел, все было бы хорошо.       – Посмотри на меня, – Алек дожидается, когда тот поднимет на него глаза, и продолжает уже серьёзным голосом. – Ты ни в чем не виноват. Я здесь просто потому, что хочу быть с тобой. И это не навредит ни мне, ни моей работе. Чтобы я больше не слышал от тебя таких вещей, понял?       Макс медленно кивает:       – Хорошо, – он замолкает на секунду, а потом сжимает пальчиками ладонь Алека. – Не волнуйся за меня, пожалуйста. Я же буду не один, мама ждет меня там.       Лайтвуд вздрагивает: не хочет слышать этих слов, не хочет даже начинать разговор на эту тему.       Он запускает ладонь в волосы и нервно отбрасывает челку назад.       – Только ты береги себя здесь. Много кушай и поменьше работай. И не грусти без нас, потому что когда-нибудь мы все снова будем вместе.       Уголки губ Макса ползут вверх. Он откидывает одеяло, чтобы забраться к отцу на колени и обнять его со всей силы.       – Я буду рядом, пап.       Алек прижимает его к себе и уже не сдерживает слезы.

***

      – Александр, доброе утро. Снова здесь?       У Алека глаза красные и сухие, он не может вспомнить, когда закрывал их в последний раз дольше, чем на десять минут. У него уже трясутся руки, а желудок отказывается принимать еду, но он не поддается на уговоры ни Макса, ни Джейса, ни Изабель, не уходит ночевать домой. Он должен быть со своим мальчиком. За все это время из палаты его не выгоняет только доктор Бейн, который отчего-то понимает чувства Алека лучше всех родственников. Иногда даже лучше, чем сам Лайтвуд.       – Доброе утро, Магнус, – потрескавшиеся губы сами расплываются в улыбке.       – Не то чтобы я придирался, но даже киношные зомби выглядят лучше, чем ты сейчас, – он максимально тихо подвигает стул к Алеку и садится рядом. – Я принес тебе кое-что, чтобы ты не пугал ребенка своим видом.       Только сейчас Лайтвуд замечает небольшой пакет в руках Магнуса. Тот достает оттуда контейнер, и по палате разносится запах еды. У Алека предательски сосет под ложечкой от аромата куриного бульона, и он косится на Магнуса, с легкой улыбкой на губах протягивающего ему ложку и контейнер.       – Ничего более тяжелого нельзя, потому что вчера тебя вырвало от картошки, которую заботливо принесла твоя прекрасная сестра, – замечает Магнус, и щеки Алека приобретают розоватый оттенок. – Но такой бульон мне варила мама в детстве. Когда я болел, это было единственное, что переваривал мой желудок.       – Ты сам его приготовил? – удивленно переспрашивает Лайтвуд, забирая протянутую еду и с наслаждением вдыхая аромат. – Для меня?       – Да, – Бейн пожимает плечами, как будто это нечто само собой разумеющееся. – Подумал, что тебе это нужно. К тому же, мне было приятно готовить, зная, что бульон поможет. Хотя бы немного, – под конец фразы голос становится тише, и Алек опускает ложку обратно в контейнер.       – Ты помогаешь, Магнус. Настолько, насколько это возможно. Ты снова перепроверил все анализы Макса, провел недели в поисках новых возможностей вылечить болезнь, ты с ним добр и даже соглашаешься со всем, что слышишь от него. Я уже не говорю о том, что позволяешь Рафаэлю торчать тут целыми днями. Ты делаешь все возможное, но даже это уже ничего не изменит. Никто не виноват. Просто так бывает.       Эта простая истина бьет обухом по голове, и он замирает, полуоткрытым ртом ловя воздух. Никто не виноват. И Алек тоже не виноват, хотя и каждую ночь переживает всю жизнь заново, пытаясь найти момент, когда все пошло наперекосяк, когда он еще мог что-то исправить, изменить и не дать болезни отравить их жизнь. Вот только это было невозможно.       Магнус задумчиво смотрит на Лайтвуда.       Алек все так же молча подносит ложку с бульоном ко рту, начинает есть и с каждым глотком словно оттаивает изнутри. Бульон еще горячий, он мягко скользит по горлу, заполняет пустой желудок, и кажется, что ничего вкуснее он еще не ел.       – Спасибо. Бульон просто волшебный.       – Приятного аппетита, Александр, – кивает Магнус. На его губах появляется тень улыбки.       Спустя минут десять после того, как контейнер опустел, и мягкая, совсем не давящая тишина окутала палату, Алек улыбается ему в ответ.       – Магнус?       – Да?       – Знаешь, в детстве Макс был замечательным. Хотя иногда меня его изобретательность грозила в гроб загнать… Я как-то купил десять плиток шоколада для друзей, а Максу очень захотелось сладкого. Ну, я объяснил ему, что это подарки и что лучше я принесу ему вечером что-нибудь еще вкуснее. Знаешь, что я обнаружил, вернувшись домой с работы? Он открыл все десять шоколадок и откусил от каждой, а потом завернул обратно, посчитав, что так будет незаметно.       Магнус тихо смеется.       – А Рафаэль лет в шесть решил цыплят высидеть, – он усмехается, глядя на то, как удивленно приподнимаются брови Алека. – Да-да, залез в холодильник, забрал пять яиц, завернул их в полотенце и сидел на них весь день, пока я не пришел. Конечно же, все яйца разбились, и он долго плакал, когда это понял.       У Алека вырывается смешок, когда он представляет вечно серьезного Рафаэля, высиживающего завернутые в полотенце яйца. Рука Магнуса ложится ему на колено, заставляя Алека вздрогнуть, но он не скидывает ладонь, лишь с полуулыбкой косится на доктора.       Они сидят в уютной тишине до тех пор, пока сигнал на телефоне Бейна не призывает его идти на утренний обход. За все это время его не потревожила ни одна грустная мысль, и он впервые за долгие дни наслаждался спокойствием.

***

      – Больно, – тихо выдыхает Макс и тянет пальчики к сердцу. – Больно, пап. Дышать не могу.       Алек только что проводил Джейса и Изабель, забежавших проверить племянника, и даже переступить порог палаты не успел, когда до него донесся шепот Макса.       Он оказывается рядом с сыном за пару мгновений, за секунду до того, как тело мальчика скручивает боль, и он выгибается в спине, раскидывая руки в стороны.       Каждый миллиметр палаты буквально пропитывается ужасом Алека, который хватает Макса за плечи, чтобы прижать его к кровати и каким-то не своим, животным голосом кричит, совершенно забыв о кнопке срочного вызова:       – Помогите!       Алек находится в каком-то трансе. Прижимает хрупкие плечи к кровати, не дает сыну навредить себе, а глаза в это время застилает дикий страх. Связь тела с мозгом теряется, и он, словно в замедленной съемке, видит, как Магнус вбегает в палату и пытается что-то сказать, видит двух санитаров, которые оттаскивают его от сына, и медсестру с обезболивающим в руках. Он пытается вырваться из хватки, чтобы оказаться рядом с Максом, но ничего не выходит.       – Александр, – сквозь черную пелену перед глазами отчетливо проступают очертания Магнуса. – Успокойся. Просто приступ, скоро лекарство подействует, ему больше не будет больно.       Алека разом покидают все силы, и теперь санитарам приходится поддерживать его, чтобы он не упал. Они помогают ему сесть на стул и уходят вслед за медсестрой, а Бейн задерживается, чтобы спустя секунду разбить сердце Лайтвуда на кусочки:       – Мне очень жаль, но уже скоро.

***

      Состояние Макса ухудшается резко, как будто кто-то чиркает спичкой. После того страшного приступа проходят всего сутки, а от былой энергии не остается ни следа. Мальчик невероятно бледен, под глазами залегают темные круги, и, сколько бы Алек не уговаривал, он не берет в рот ни кусочка. Говорит, что не хочет.       Лайтвуд выходит из палаты всего на пару минут, чтобы купить себе в автомате эспрессо без сахара, а когда возвращается, застаёт Макса плачущим.       Видеть слезы на глазах вечно веселого сына – это самое худшее, что можно представить. Даже хуже того, что Макс больше не ругает отца за кофе или за пропуск работы, встречает Маризу и Роберта лишь легкой улыбкой, а не крепкими объятиями, и тихо соглашается с Рафаэлем, что самое быстрое животное – гепард, а не муравей.       – Мне страшно, пап, – из-под одеяла выглядывает только кончик носа Макса, и всхлип приглушается плотной тканью, но Алек все отчетливо слышит. – Папочка.       Стаканчик с кофе выпадает из ослабевший пальцев, расплескивая горячую жидкость на чистый пол, ботинки и брюки, но Алек на это никак не реагирует. Он быстрым шагом подходит к кровати и садится, прижимая Макса к себе. В горле стоит ком, и он даже ничего не может сказать. Только гладит сына по спине.       – А вдруг мамы там не будет?       Алек откашливается и смахивает набежавшие на глаза слезы:       – Будет, Макс. Обязательно будет. Она ждет тебя. Ты не должен ничего бояться, я буду рядом.       Слова складываются как-то сами по себе, Алек произносит их, но не понимает и половину из сказанного.       – Я не хочу умирать.       Голос сына стеклянный, прозрачный, хрупкий, он впервые признается в том, что боится смерти, а Алек продолжает шептать ему успокаивающие, ничего не значащие слова.       В голове бьет набат, перед глазами все расплывается, и он старается найти в той пустоте хоть что-то, что сможет успокоить, как-то подбодрить его, но ничего не находит.       – Извините, мистер Лайтвуд?       Алек поднимает глаза и обнаруживает у дверей Рафаэля, прижимающего к себе тетрадки.       – Меня папа привез. Миссис Саммерс задала нам так много домашки, и я решил помочь Максу сделать ее.       – Привет, Рафа, – Макс выглядывает из-под одеяла и быстро вытирает слезы, стараясь скрыть от друга свою слабость.       – Рафаэль, проходи, – Лайтвуд встает с кровати и уступает место другу сына. – Я пока… За кофе схожу.       Макс кивает, и Алек старается не обращать внимания на то, как трясется подбородок Рафаэля, когда тот неуверенно подходит к кровати.       Лайтвуд отходит от палаты на пару метров и хватается за стену, медленно прислоняется к ней и съезжает вниз. В нем что-то обрывается, все тело от макушки и до кончиков пальцев на ногах начинает трястись. Глухие рыдания подступают к горлу, и сил сдерживать их уже просто нет.       Алек внезапно понимает – он останется совсем один. После смерти Лидии у него был Макс, а когда уйдет и он, не останется никого в этом мире, кто будет держать его.       В следующий момент его обнимают крепкие руки, прижимают к себе, и Алек обхватывает Магнуса за плечи, тянется к нему, выплескивает всю ту боль, что накопилась. Он рыдает навзрыд, а Бейн тихо гладит его по голове, надеясь, что время поможет этому сломленному человеку вернуться к нормальной жизни.

***

      – Привет, сынок.       Алек опускается рядом с могильной плитой и проводит кончиками пальцев по гравировке.       Макс Лайтвуд. Любимый сын, племянник, друг.       Хотел бы он сказать, что когда его мальчик умер, он впал в транс, и все происходящее стало похоже на сон, вот только это было бы ложью.       Он помнил все до мельчайших подробностей. Помнил, как Максу стало настолько плохо, что последние два дня вся семья дежурила в больнице, чтобы быть рядом, когда придет его час. Помнил, как Макс что-то обсуждал с бабушкой, улыбался, а в следующий момент откинулся на подушку и закрыл глаза. Помнил, как палату огласил длинный пищащий звук, когда его сердце прекратило биться.       Помнил похороны. Дождь лил, не прекращая, словно хотел скрыть следы слез на глазах. Семья обступила его со всех сторон, чтобы не дать упасть. В глазах Рафаэля стояли слезы. Так же, как и в глазах его отца, который так и не решился подойти к Алеку.       Алек помнил опустошенность и бессилие, не отпускавшие его.       Макса нет уже полгода, а легче не становится.       Он достает из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок. Кто бы мог подумать, что не впасть в пучину горя и самоуничтожения ему поможет какая-то бумажка?       Алек разворачивает листок очень бережно, как будто держит в руках самую большую драгоценность на свете, и пробегает пальцами по выученным наизусть словам.

«Привет, папочка! Рафа отдаст тебе это письмо, когда я буду уже с мамой, и я просто хотел сказать, что уже скучаю по тебе. Я знаю, что тебе грустно сейчас и очень больно, но я не хочу, чтобы ты плакал. Ты же сильный, пап. И ты справишься со всем. Помни, что я тебя люблю, и я рядом даже сейчас. Помни, что ты обещал мне хорошо кушать, ходить на работу и каждые выходные навещать бабушку и дедушку. Думаю, тетя Иззи и дядя Джейс будут рядом с тобой. Не отталкивай их, хорошо? А еще у меня есть для тебя задание: пожалуйста, присмотри за Рафой. Ему будет плохо, и он будет скучать. А еще будет продолжать верить, что гепард быстрее муравья. Ты скажи ему, что я и за ним буду присматривать. Папочка, не будь одиноким. Когда умерла мама, ты не хотел никого видеть, не встречался с друзьями, был всегда со мной. Знаешь, я так скучал по ней, и мне хотелось постоянно плакать, но ты был рядом, помнишь? И спасибо тебе, что не бросил меня. Но сейчас не будь одиноким, пожалуйста. Позвони доктору Бейну. Он переживает за тебя и постоянно наблюдает, когда ты не видишь. Позволь ему быть рядом. Ты самый лучший папа на свете. Я очень люблю тебя. До свидания. Мы еще когда-нибудь обязательно увидимся.»

      Алек выучил это письмо до последней черточки или вмятины в бумаге, где ручка надавила слишком сильно.       Он старается продолжать жить дальше, ведь этого хотел Макс. И сегодня пришло время сделать еще один шаг.       Он достает из кармана телефон и находит в списке контактов номер, который набрать раньше не хватало смелости. После третьего гудка раздается тихое:       – Александр?

***

      Привет, сынок. Сегодня уже двенадцать лет, как ты покинул меня, а я все так же скучаю по тебе каждый день. В нашем старом доме твоя комната осталась нетронутой. Вчера Магнус отвез меня туда, и я просто сидел и вспоминал, как однажды мы построили замок из стульев, подушек и простыней и провели там весь день.       Я надеюсь, что тебе там хорошо, что ты с мамой и что ты наслаждаешься каждой минутой. Нет, даже не так. Я верю, что у тебя все хорошо. Ты ведь мой мальчик, как может быть иначе?       Мы с Магнусом покупаем милый домик на окраине Нью-Йорка, думаем, что вся эта суета большого города уже не для нас. А может, это связано с тем, что Магнус уже пару месяцев намекает мне на еще одного ребенка. Загорелся идеей взять малышку из детского дома, представляешь?       Кстати о детях, я думаю, что Рафаэль уже рассказал тебе, но мне тоже очень хочется поделиться новостью. У него родился первенец. Он пришел посоветоваться ко мне, потому что хотел назвать сына Максом.       Сынок, я хочу поблагодарить тебя за ту жизнь, что ты мне подарил. Сначала после смерти твоей мамы не дал опустить руки, и потом, когда тебя не стало, ты все равно нашел способ меня поддержать.       Я люблю тебя, малыш, и верю, что мы с тобой еще встретимся.       Напишу тебе в следующий раз через неделю, сам понимаешь, переезд, и времени почти нет.

До свидания. Папа.