Наши дни в огне

      Оно прямо здесь, под кожей и мышцами, гудит внутри, точно обезвреженная бомба, точно одна из немецких шрапнельных мин, взрывы которых он наблюдал на полях между Лиллем и Дюнкерком. Летающие, ожидающие и просто умоляющие о том, чтобы разорвать всё вокруг на куски.       Алекс не может спать слишком близко ко входу и слишком далеко от выхода. Томми не может спать вовсе.       По ночам Томми сидит, прижавшись спиной к стене импровизированной казармы, не сводит глаз с двери и держит ухо востро. Фрицы рано или поздно придут за ними — если не сегодня, то следующей ночью, или позже. Падение Лондона — лишь вопрос времени. Неважно, что говорил Черчилль.       Им повезло выбраться из Дюнкерка. Подобная удача не повторится.       Томми пытается привести дыхание в норму — грудь Алекса мерно вздымается и опадает, — тщетно пытается унять бешено колотящееся сердце. Во сне Алекс сжимает и разжимает ладони, словно бы пытаясь до кого-то дотянуться — но, по крайней мере, он спит.       Томми удаётся задремать — кажется, всего на несколько секунд, — а затем он вновь просыпается в холодном поту, твёрдая ладонь Алекса зажимает ему рот, и тот шипит это не реальность, ты в порядке, ты в безопасности ему на ухо. Перед ним было слишком много рвущейся на куски человеческой плоти, слишком много мертвецов падало на землю вокруг него, слишком много бездыханных раздутых тел покачивалось на поднимающихся у его ног волнах. Слишком много для нереальности. Это реально. Он до сих пор не может избавиться от застывшего в носу запаха крови, солёной воды и горящего масла. Это всегда будет реальностью.       Один из бывших на лодке парней — светловолосый, в голубой куртке — продолжает твердить, что это скоро пройдёт. Хотя кажется, что сам он в этом не уверен.       Порой Алекс просыпается, задыхаясь, и тянется руками к кому-то или чему-то несуществующему. Томми смотрит на него до тех пор, пока тот не отводит взгляд. Они не говорят об этом.       В любом случае, они должны были умереть. Дюнкерк должен был убить их — торпедой, волнами, истребителями или возгораниями. Они лишь отсрочили свою смерть, и они оба знают это. Если бы не Гибсон, они оба были бы мертвы. Он спасал их снова, снова и снова, а они позволили ему погибнуть.       Привалившись к стене и свернувшись калачиком, Томми закрывает глаза и пытается не думать о нём. Пытается уснуть.       Следующая вещь, которую он осознаёт — дикая боль в лёгких, вкус крови, солёной воды и мазута на языке. Он слепо борется с обрушившейся на него темнотой, сбрасывает с себя одеяло, чувствует нечто твёрдое и слышит громкие голоса. Очертания тёмной комнаты размыты. Он дезориентирован, тяжело дышит, чувствует отчаяние. Он вскакивает на ноги и бежит, а кто-то следует за ним. Он бежит, а кто-то — за ним по пятам, он бежит, и кто-то неизбежно настигает его. Он обрушивается на землю — страшно, тяжело, жёстко.       Под его губами гравий, под его щекой влажная трава, кровь на языке, давящий на спину чужой вес и хриплый голос над ухом:       — Какого чёрта ты творишь?       Сердцебиение Томми замедляется, к нему приходит запоздалое понимание. Алекс. Проснулся. Снова проснулся.       — Отвали от меня.       Алекс не отпускает, наваливается на него всем телом. Земля под лицом Томми сырая и грубая, холод пробирается под его мундир. На один совершенно безумный миг у Томми возникает желание подчиниться, позволить Алексу собрать его, разлетевшегося на осколки, воедино.       — Ты в порядке! Что за чёрт? Ты в порядке.       Томми вырывается из его рук. Внутри снова что-то гудит — громко, голодно, неистово, точно бомба, только того и ждущая, чтобы взорваться. Мальчишка посреди поля, пытающийся не сломаться, не распасться на части.       — Отпусти.       Алекс вжимается в него ещё сильнее, предплечьем выбивая воздух из лёгких Томми и шум из головы.       — Это просто очередной припадок, — шепчет он, опаляя ухо Томми горячим дыханием. — Ты снова кричал. Ты в порядке, это не реальность.       Томми вновь рвётся прочь, ударяясь локтем о камень.       — Отпусти, — умоляет он. Это слишком опасно. — Пожалуйста.       Алекс колеблется, это очевидно.       — Только если пообещаешь, что больше не сбежишь. Мне надо кое-что тебе сказать.       — Отъебись от меня!       Алекс отстраняется и помогает ему сесть, невзирая на то, что Томми отпихивает его от себя. Они в поле, вдали виден слабый свет из казарм. Они убежали далеко, но недостаточно далеко. Томми не может заставить себя взглянуть на него.       Алекс накрывает ладонью его колено — осторожно, словно он не уверен в том, что ему позволено это сделать. Томми не знает, кого из них трясёт. Вероятно, обоих.       — Он погиб по нашей вине, — произносит Томми, по-прежнему отводя взгляд. — Он умер из-за нас.       — Он погиб из-за этой проклятой войны, — отвечает Алекс так, словно это всё, что он может сказать об этом, словно он не пытался каждую ночь найти его и вытащить из воды. — Мне надо кое-что тебе сказать.       Томми опускает голову и глубоко, прерывисто вздыхает. Он видел глаза Алекса, когда тот вернулся с совещания, сжимая в кулаке какую-то бумажку. Он смотрел на губы Томми так, точно их время истекло.       — Не надо.       Алекс вздыхает, крепко сжимая колено Томми. Они оба дрожат.       — Не делай ситуацию тяжелее, чем она должна быть.       — Куда тебя отправляют?       — На Север. Неважно. Мы отплываем утром.       Это не имеет значения, поскольку они оба вскоре погибнут. Война не закончится в ближайшем будущем. Разумеется, фрицы придут за ними, неважно, кто и что говорит. Для них больше нет удачи, нет времени, после этой ночи для них не останется ничего.       Влажная ладонь Алекса неуверенно обхватывает подбородок Томми.       — У тебя кровь, — говорит он, проводя большим пальцем по приоткрытым губам Томми.       Томми подаётся навстречу его прикосновению, пытаясь заставить себя встретиться с ним взглядом. Он накрывает ладонью ладонь Алекса, по-прежнему сжимающую его колено. Оно прямо здесь, гудит внутри, ужас, несправедливость и желание, смешавшиеся худшим образом.       — Это тебя остановит?       Алекс тепло и влажно выдыхает прямо в рот Томми.       — Нет.