Бату-хан

Кто повинен в содомии, наказывается смертью. () Великая Яса, свод законов Чингис-хана Внук Священного Воителя Чингис-хана, Ослепительный Покоритель степей, джихангир Великого Похода на Запад Бату-хан понял, что уснуть он не сможет. Тонкие брови почти сошлись у переносицы, он до корки искусал губы, лицо молодого чингизида было мрачнее грозовой тучи. В недобрый час зашел он в юрту своего военного советника в его отсутствие - Бату не желал помнить, что услышал. Слова хорезмской шлюхи, больше похожей на мальчика, чем на женщину, роились в его голове, как жалящие слепни. "Когда господин берет меня сзади, он называет не имя жены, не имя любовницы, не женское имя". Смешок нахальной наложницы бесконечно звучал у него в голове столь отчетливо, словно грязная потаскуха стояла рядом. Бату бесился, как запертый под крышкой кипяток, внутри него все клокотало от ярости. Как он смеет, двуличный шакал?! Юноша нервно трепал бархатные уши большой черной овчарки-банхар. Кара благодарно хватала кусочки мяса, с урчанием хрустела косточками. Нужно было привязать эту девку за ноги к двум жеребцам и пустить их в разные стороны. Чтобы ее мышцы порвались, а кости треснули! Песчаная буря не так опасна, как хаос мыслей - он, джихангир, должен думать о Великом Походе, не о подстилках Субута! Бату больше не мог сидеть на месте, один на один со своим смятением. Велики заслуги Субэдея перед его дедом, перед ним самим, но никому не позволено осквернять имя своего хана! Бату резко вскочил, отдернул войлочный полог юрты, отдал приказ тургауду срочно вызвать Субэдея-багатура для тайного совета, и ни под каким предлогом их не беспокоить. Субэдей явился через несколько минут, сел на пятки, упер руки в колени, до земли поклонился хану. На старом полководце были широкие китайские одежды, он походил на огромную гору. За этой горой Бату чувствовал себя в безопасности много лет, чувствовал себя способным свернуть любые другие горы. Почему наставник так предавал его?! - Как смеешь ты звать шлюху моим именем? Обманывать доверие моего деда, великого Чингис-хана, мое к тебе доверие! - прошипел Бату, подойдя близко. Острым носком сапога джихангир поддел подбородок наставника, вскинул его голову вверх, впился в пересеченное шрамом лицо. У Бату не было четкого плана, он пытался сохранять хладнокровие, хотел сохранить Субэдея, но так же он хотел растерзать нечестивца. Гнев затмил все прочие чувства в его уязвленном сердце. Субэдей молчал, ничего не отрицая, моргнул единственным глазом и застыл камнем. Раз, два, три Бату наотмашь ударил полководца по лицу рукояткой плетки, добиваясь реакции. Это не помогло, и юноша вышел из себя, сорвался на крик. - Говори, неблагодарное дерьмо ишака! Разве ты не будешь лгать, что тебя оклеветали? ПОЧЕМУ?!!! - от злости Бату топнул ногой. Слушая ругательства ученика, Субэдей все равно любовался мальчишкой. Ссора давала ему возможность разглядывать хана подробно, глядя прямо в лицо. От обиды раскосые глаза юноши горели, как угли. Высвобожденные из кос, длинные волосы вились по плечам черными змеями. У Бату было хищное надменное лицо, как у настоящего повелителя, стройное гибкое тело, как у молодого барса, но большие миндалевидные глаза, как у хорошенькой девушки. Они всегда влажно поблескивали, как поверхность темной реки, манили заплыть на самую глубину. Даже если веки Бату были сомкнуты, из-за длинных загнутых ресниц это впечатление не пропадало. Военному советнику не удавалось свыкнуться с мыслью, что Бату теперь - неприкосновенный правитель. Для него хан по-прежнему был не в меру избалованным ребенком. Вместе им предстояло завоевать множество земель и народов, но легендарный военачальник чувствовал, что потерял нечто более дорогое в его возрасте. Между ними исчезла прежняя близость, были господин и слуга, Субэдей скучал по Бату. - Двуногая скотина. Я обойдусь с тобой так же, как ты обошелся с моим именем! Надеюсь, твои губы не обветрены, - глаза джихангира сузились в щелочки, голос сочился ядом. Притворно спокойный, Бату опустился на волчьи шкуры, принялся ласково поглаживать широкую голову овчарки, которая улеглась рядом и следила за Субэдеем, готовая кинуться. Пламя очага отражалось в янтарных собачьих глазах, и они казались красными - ручной демон, а не псина. - Ползи сюда, - приказал Бату наставнику холодно, словно обычному рабу. - Бери в рот, как женщина. Тебя плеткой подстегивать? Субэдея застало врасплох то, что ругань Бату может быть не просто пеной выкипающего молока. Кровь бросилась ему в лицо, но не от обиды. Неужели глупый мальчишка не понимал, с каким огнем он вздумал играть?! На коленях Субэдей дополз до ложа, замер на месте. Бату угрожающе поднял плетку, вздернул бровь. Тогда военный советник стянул с хана замшевые гутулы, развязал широкий золотой кушак. Обнажив тонкий стан, распахнул шелковый халат, медленно провел руками по ногам чингизида от лодыжек до бедер. Не встречая сопротивления, снял с него шаровары. Полководец был уверен, что в последний момент Бату злорадно засмеется и оттолкнет его пяткой в лицо, но этого не происходило. И Субэдей не знал, какое наказание более жестокое: если Бату посмеется над его тайными желаниями, или, если мечта полководца прикоснуться к ученику воплотится сейчас таким образом. Субэдей взял в рот уже полутвердый член, провел языком от основания вверх до головки, закружил вокруг крохотного отверстия, сочащегося прозрачным соком, юноша сразу возбудился в полную силу. Бату словно окатило горячей волной, сердце забилось часто-часто, ему стало трудно держать глаза открытыми. Он крепко вцепился пальцами в волчью шкуру. Нужно было немедленно остановиться, он зашел слишком далеко, но у Бату не было воли прервать неведомое доселе удовольствие, отступиться от изощренной мести зарвавшемуся наставнику. - За это оскорбление я набью камнями твою гнусную глотку. Сварю твой поганый язык в котле вместе с тобой... Голос хана стал сиплым от наслаждения, Субэдей захватил член ученика губами, начал сосать живой нефрит. Если бы полководец вдруг остановился сейчас, воспротивился ему, Бату забил бы его ногами. - Нукеры переломят твой хребет. Разрубят на девять частей... Бату не думал, что может быть совсем иначе, чем входить в женщину, - когда теряешь контроль над собой, и это приятно. Всего лишь легкие движения языка, губ, но никогда он не был в чьей-либо власти настолько. Ему хотелось раствориться во рту Субэдея. Бессознательно Бату двинул бедрами, чтобы наставник взял глубже в рот. Неожиданно удар по лицу ослепил его. За ту секунду, что Бату был оглушен, он оказался опрокинутым навзничь, его рот - закрыт ладонью, запястья - сжаты сильными пальцами. Субэдей распластал ученика под собой, придавил массивным телом, Бату едва мог вздохнуть. Положение переменилось мгновенно, теперь жертвой был хан, впервые в своей жизни. От осознания этого пугающая, но сладостная молния вдруг сверкнула в паху Бату, такого никогда не было с женщинами, никогда не было вообще, юноша невольно вздрогнул и застонал не так, как стонут от боли. - Я уберу руку, она мне нужна, - спокойно и внятно объяснил Субэдей, от чего его слова прозвучали еще более зловеще. - Бату-хан не будет звать на помощь, Бату-хан не хочет, чтобы его увидели в таком положении. Бату кивнул в знак согласия и получил возможность нормально дышать. Голый чингизид с разведенными ногами, покоряющийся его приказам, - Субэдей чувствовал, что сходит с ума. Пристально рассматривая лицо удивленного, но не испуганного ученика, полководец раздвинул челюсти мальчишки, засунул пальцы в рот Бату, неторопливо и обильно смочил их слюной. - Сожми меня ногами, подними их выше, - глухо приказал Субэдей. Бату быстро послушался. Всем своим существом он чувствовал исходящую от наставника угрозу, мощные водовороты сдерживаемой годами агрессии. С чего он взял, что Субут его любит, а не ненавидит? Еще одна невыразимо сладкая молния пронзила Бату, туманя разум. - Сильнее, маленькая бесстыдная дрянь! – рявкнул наставник. Черная овчарка с рычанием набросилась на полководца, защищая хозяина, стараясь добраться до горла нападавшего, до крови царапая когтями. - Отзови пса, - прохрипел Субэдей. - Тихо, Кара! Нехотя собака отступила, однако продолжала злобно рычать. Овчарка смотрела на хозяина с непониманием - прежде она не видела Бату-хана под кем-либо, чтобы на него нападали, а он не оборонялся. Бату в руках Субэдея был как неопытный охотник, оказавшийся в лапах мощного тигра. Старый шрам на лице полководца побагровел и походил на звериную полоску. Овчарка вопросительно ткнулась носом в шею Бату, лизнула языком его щеку, Субэдей ревниво отбросил животное прочь, и Кара жалобно заскулила где-то в углу. Полководец действовал с уверенностью и отчаянием человека, который живет последние даже не часы, а минуты. Одинокий глаз на его напряженном лице горел безумием. Вселенная сжалась до двух их тел, сцепленных членом Субэдея. Бату вынужден был стать единым целым с другим мужчиной, это было больно почти нестерпимо. Тем не менее, хотя это преступное совокупление ощущалось им как китайская пытка, Бату покорно стискивал бедра наставника ногами, пока тот прорубал дорогу в его тело. Не страх перед увечьями или смертью, что-то другое заставляло его это делать, какая-то неизвестная непреодолимая сила, до сих пор таившаяся. Бату казалось, что Субут бесконечно протыкает его тупым копьем, он мучительно стонал сквозь стиснутые зубы. Субэдей, не обращая внимания, продолжал таранить извивающегося под ним юношу. Болезненные дерганья мальчишки только еще больше распаляли внутреннего хищника. Лишь войдя до конца, полководец остановился, стер капельки пота со лба Бату, бережно провел пальцами по алеющим острым скулам. Их лица были совсем рядом, как никогда в обычной жизни. В широко распахнутых глазах Бату не было видно зрачков, они блестели от слез, потеряли фокус, как будто он был в ином мире. Прежде Субэдей не видел ученика таким, но всегда жаждал увидеть, сейчас он признался себе, он бредил этим видением. - Субут... - попросил Бату, облизнул пересохшие губы, они дрожали, он закусил их, взмолился снова. - Субут... Вместо ответа Субэдей толкнулся в мальчишку и задвигался, заставляя Бату закричать. Субэдей проглотил вырванный крик, как вкуснейший кусок мяса, зарычал от возбуждения. Он не мог, не хотел останавливаться. Пропади все пропадом! Бату его сейчас, и он не выпустит свою добычу, свое наказание, свое наваждение. Это были просто не те слова! Если бы Бату приказал ему прекратить, может быть, он бы нашел в себе силы, может быть, он бы смог опомниться, но чингизид шептал его китайское имя, словно сам просил продолжения. И, когда Субэдей бил юношу, тот вздрагивал и вздыхал не как от грубого обращения, а как от тонкой ласки. Хотя, возможно, это все жалкие оправдания, чтобы Субэдей мог насиловать своего господина дальше. Прочь все мысли! Они, как собака, мешают ему, грызут зубами, но тут никого уже не спасти. Взять Бату - он уже не откажется от этого, все равно он уже смертник, преступивший самые священные законы монголов, и останавливаться на полпути бессмысленно. Он будет проклинать себя все последние минуты жизни, если не оттрахает как следует паршивца, который напрашивался столько времени. Это сейчас, будучи беспомощным, он выглядит, как невинная лань, но Субэдей знает, что имеет дело с коварным барсом. Пусть на короткое мгновение, пусть ценою жизни он укротит это дикое животное, подчинит себе. Субэдей принял окончательное решение. Осторожные плавные толчки сменились на сильные и быстрые. Субэдей овладел Бату, как хотел, он больше не сдерживал себя. Многолетний лед был взломан, и бурная река вырвалась наружу. Чтобы входить глубже, полководец перевернул тесного мальчишку, поставил на четвереньки. Бату всхлипнул как будто разочарованно, когда плоть наставника ненадолго покинула его тело. Взломав ученика второй раз, Субэдей, как норовистого жеребца за уздцы, схватил Бату за длинные волосы, намотал их на кулак, заставил чингизида прогнуться в пояснице, открыться полностью. Собственные стоны оглушали юношу, шелковая подушка быстро намокла от слез и слюны. Наставник больше не держал его руки, Бату с силой сжал спрятанный под подушками нож, но не смог им воспользоваться, не захотел. Чингизид схватился за волчий клык на шее, попытался обратиться к духам предков, из этого тоже ничего не вышло. Бату был добычей, едой этого зверя, тигра, и ему это нравилось. Тело хана с готовностью изменило ему, перешло на вражескую сторону. Он забыл, кто он, где он, ради чего еще живет, кроме этого проклятого удовольствия, когда ничего не нужно решать, и он словно летит в звездной черноте. Теперь вспышки пронзали его одна за другой беспрерывно. Желая отсрочить разрядку, Субэдей стал двигаться медленно, и Бату бесстыдно задвигался сам, от чего Субут зарычал, яростно насадил своевольного мальчишку на свой член последний раз и излился. Как ведомый на аркане, вслед за ним содрогнулся и кончил Бату. Свое и чужое семя потекло у него по ногам. Полководец выпустил свою жертву, позволяя юноше упасть на живот, присел рядом, поправил одежду. Осторожно откинул пряди волос с мокрого лица джихангира, который лежал неподвижно, как мертвый, с закрытыми глазами, даже не сдвинув ноги. Только цепляющиеся за волчью шкуру пальцы и подрагивающие плечи выдавали, что он жив. Запястья хана были в багровых синяках. Таким Бату хотелось овладеть снова, хотелось услышать снова его крики. - Какая же ты шлюшка, Бату, - Субэдей нагнулся к затылку чингизида и вдохнул дурманный полынный запах черных змей. - Ради этого можно умереть… Если ты этого хочешь, пролей мою кровь. Наставник укрыл ученика халатом, отполз назад к выходу, принял надлежащую почтительную позу, опустил голову. - На какой казни остановился Ослепительный? При всем моем желании вряд ли получится применить все озвученные. Бату приподнялся было на локтях, но снова бессильно рухнул в подушки. Он чувствовал слабость, как после тяжелой болезни, голова кружилась, в ушах звенело. Ему понадобилось еще несколько минут, чтобы выровнять дыхание и заговорить с обычной твердостью. Как будто фарфоровая маска легла на еще полыхающее после соития лицо. Более не рискуя вставать при посторонних, Бату повернулся, усмехнулся высокомерно, оскалил зубы, как волчонок. - Вижу, нравы китайцев победили тебя, Непобедимый... Но я не могу обезглавить собственное войско перед Походом, - Бату в голову пришла забавная мысль, он рассмеялся. – Ты слишком много болтаешь. Запрещаю тебе иметь наложниц, которые могут разнести твою болтовню. Впредь ты можешь использовать только пленниц, которых после обязан прирезать. Можешь идти. Глаз Субэдея округлился, он уставился на молодого хана в растерянности. Бату снова рассмеялся, наслаждаясь ошарашенным видом наставника. Субэдей и правда готов умереть ради него. - Ты можешь идти, - повторил хан без злобы. Когда Бату наконец смог встать на четвереньки, потом сесть, в юрте остались только он и Кара. Собака привалилась к нему теплым боком, она тихонько поскуливала, переживая за хозяина. Бату потрепал овчарку по голове, сдавленно застонал, уткнулся лицом в мягкую шерсть между ушами. Малейшие попытки двигаться причиняли режущую боль, зато голова стала ясной. Словно не было наслаждения, не было беспамятства. Не иначе, как злые духи вселились в него, а теперь вышли, и он снова был свободен, снова был ханом. Его великий дед, Священный Правитель Чингис-хан был прав, сочинив столь суровые законы для всех монголов. Мужчин, которые жалко стонут под другими мужчинами, нужно убивать, они не могут быть воинами. Бату вытащил из-под подушек не использованный нож. Решительно джихангир собрал душную волну волос в кулак, резанул по черным змеям. Больше в юрте не было человека, смертного, остался только Великий Завоеватель Вселенной Бату-хан, полубог. Впереди была Русь, которую предстояло поставить на колени.