Иллюминатор

В книжках писали, что она живая. Вся такая большая и дышащая, в ярких цветных пятнах, с размазанными бледными полосами, — от неё будто шел старый запах потертых мелодий с виниловых пластинок, голосов, шума, там, за слоями сплошной прочности мертвого холода, там нет звуков, но слабое мычание в голове говорит об обратном, и то ли это воздух мягко давит на уши в замкнутом пространстве шлема от его костюма, то ли галлюцинации щелкают в голове от отсутствия опоры и всяких ориентиров, то ли она действительно стонет и трещит по швам, фыркая облаками и запуская в темноту рой за роем цветных фонариков. Хината прижимался к стеклу, размазывая свое лицо по круглому отражению. Земля никуда не могла смотреть, но было такое ощущение, что она наблюдает. И кстати, откуда ни смотри — с западной части корабля, восточной, он заползал в отсек с запасами, сидел в лаборатории, в своей каюте, он медленно, цепляясь за поручни, выступающие из огромного бока металлического монстра, скользил в пустоте, не решаясь отпустить руку, не решаясь посмотреть в ответ — она всегда дышала ему в спину оттуда, из холода. Сквозь слой непробиваемого стекла Шое совсем не боялся на неё смотреть. Космический мусор не мог пробить в этом стекле дыру точно так же, как прямой взгляд Земли не мог пробить Хинату насквозь, добраться до всего, что он бережно прятал в глубинке своей души. Но точно такой же слой стекла, как ни странно, был абсолютно бесполезен, когда приходилось торчать снаружи. Почему-то так получалось. Все было по-другому там, в пустоте, когда он зависал между огромным железным монстром и ледяной теплотой. Мягкой, незнакомой, и почти пугающей заботой. Кто же знал, что она на самом деле из себя представляла. Шое со своим настроем чувствовал, будто его мягко поглаживают ножом по спине. Земля продолжала мельтешить сзади, пока Хината барахтался в невесомости, хватаясь за любую выступающую железку, лишь бы не утонуть в панике и собственных предрассудках. Большая и воздушная. Хината понятия не имел, какая она на ощупь. А еще он понятия не имел, хотел ли вообще это знать. Что там по космосу, что там по черноте великой и безмерной, из которой мы выползли и которой подвластны, что там по мраку холодному, что наша мать, кровь и плоть? Радиоволны, волны радио, мои волны, и я все мешаю в одно море. Звезды ссыпаю в кучу, кольцами Сатурна все затягиваю, биение Солнца в унисон с моим. Говорят, что путешествуя глубже в космос, заглядывая дальше и дальше, мы на самом деле путешествуем в прошлое, и кто знает, как далеко нужно смотреть, чтобы увидеть начало начал или то, что было до него. Шое хотел бы щипнуть бесконечность, почувствовать её на пальцах, если это вообще было возможно, но все, что магнитом притягивало его взгляд, — это не далекие звезды, прожигающие в темной пустоте яркие дыры, а большой голубой шар прямо под носом. Все, что он лениво пощипывал, — это собственные нервы, вновь и вновь возвращаясь к иллюминатору в третьем корпусе корабля. Хината потягивал пасту со вкусом фруктового салата, он касался пальцами маленьких затягивающихся торнадо, неловко корчился и потирал чистое стекло, будто надеялся стереть пыльное облако с планеты. Стереть хотя бы маленький кусочек своего необъяснимого страха. — Кагеяма, а какой на вкус воздух? — Что? — парень скривил брови и недоуменно повернулся к Хинате. — Ты дышишь им, тупица. — Это не то, — фыркнул Шое. — Я имею в виду, какой на вкус воздух там. — Где «там»? — Тобио зависнул над полом, держась за поручень и позволяя ногам свободно болтаться. Хината пихнул пустой тюбик в задний карман и застегнул его, он медленно поплыл в сторону соседнего окошка и ухватился за куртку Кагеямы, из-за чего тот чертыхнулся, отпихивая от себя чужие руки и почти теряя баланс. — На Земле, — Хината ткнул пальцем в стекло, указывая на шар, висевший в черном пространстве. Казалось, что темнота пожирала его, и стоит моргнуть лишний раз, чтобы, открыв глаза, потерять планету из виду в те секунды, когда её засосет в пустоту. — Какой воздух на вкус на Земле? — Да такой же, — закатил глаза Тобио. — Не ври. — Такой же, Хината, не занимайся ерундой, — махнул рукой парень, выскальзывая из чужой хватки и, оттолкнувшись от поручней на стенах, пускаясь в полет по коридору. Шое немного обиженным взглядом проследил за тем, как его друг нырнул в соседнюю комнату, совсем скоро пропав из вида. Его раздражало то, что никто больше на целом корабле не мог рассказать ему о Земле больше, чем мог рассказать Тобио, но именно этот парень оказался максимально нерасположенным к общению. По большей части они вообще совсем не разговаривали, только смотрели в толстые стекла иллюминаторов, потягивая еду из тюбиков. Почему-то у Кагеямы не возникало совсем никаких вопросов, и поиграть с ним в «ты мне интересностей — я тебе» не было возможности, — он провожал мелькающие перед глазами спутники молчаливым взглядом, он провожал Хинату день за днем так же отстраненно, он сам весь был будто одним воплощением отстраненности как таковой, будто проживал какую-то другую жизнь там, у себя в мыслях, или проваливался во времени и пространстве, зависая в воздухе подобно манекену, которые были разбросаны по комнате для испытаний. Блики с мигалок на корпусе и свет, который Земля любезно отражала ему прямо в лицо, делали парня почти что какой-то безжизненной игрушкой из пластмассы, или, уточнил бы Хината, ссылаясь на болезненную бледность паренька, из фарфора. Он огромной и мрачной фарфоровой статуей витал почти под потолком, «зависая» в жизни. Шое только и делал, что молчаливо наблюдал за ним, не отводя взгляда, и, если быть совсем честным, он бы не отказался от скафандра или хотя бы аквариума на голову, потому что через стекло смотреть на вещи, которые заставляют тебя беспокоиться, было как-то легче. Он смотрел сквозь непробиваемое защитное стекло на Землю, он хотел бы такое же стекло в запасе перед лицом, чтобы смотреть на Тобио. Кагеяма никогда эти свои «вылеты» не комментировал. Он вообще никогда и ничего, кроме тупости Хинаты, конечно, не комментировал. От слова совсем. Когда он впервые появился на корабле, Шое был почти что оскорблен, получив совсем не тронутый ничем отзыв, типа «все хорошо» и «я жив», никакого восхищения, ни нотки эмоций. Совсем ничего. Хотя тут такое дело, что лучше уж помереть от восторга прямо на месте. Ничего. Лишь взгляд, вперившийся в парнишку в первую же минуту, стоило им только увидеть друг друга. Этот взгляд загнал его в угол точно так же, как тогда загнала его Земля своим холодным молчанием там, в открытом космосе, когда он вышел на первую пробежку по борту корабля, а в итоге сжался в комочек между двумя трубами, стараясь приклеиться к ним и умереть максимально быстро и безболезненно. Большой взрыв создал время, а Хината тратил его на бесполезные размышления и самоутешения. Ну и иногда на наблюдения за новым другом, которого только-только отстегнули от больничной койки, и который никак не отличался в периоды максимальной активности от себя, валяющегося в коме. Если можно было ожить, и не понять этого, то это именно то, что произошло с Кагеямой, — так считал Шое. Глаза Тобио глубокого синего цвета напоминали вечернее небо на тех фото, что видел Хината, они напоминали глубины океанов под тенью. Напоминали Землю, потому что так же грустно наблюдали за ним изо дня в день. Его взгляд тоже касался лица Хинаты, оглаживая его холодной теплотой. Но Кагеяма почему-то совсем не пугал его. Наверное. Они могли часами зависать в воздухе, держась за перила и смотря в окна корабля. Что там по космосу, что там по черноте великой и безмерной, которая даже наукой не может быть обломана по краям так, чтобы идеально сходилось в рамки? Может быть, это у людей даже спустя столько времени недостаточно знаний, чтобы хотя бы понять глухое биение её сердца холодным мерцанием звезд. А может быть, наука просто не нужна, потому что чудеса у неё принципиально не принято объяснять? Во Вселенной может двигаться быстрее света только ничего. В прямом смысле, ничего. Мысли Шое движутся быстрее, чем он успевает их осознавать. В какой-то момент он просто меняется, и все тут. В какой-то момент у него появляются дурацкие привычки. Типа, задавать тупые вопросы. Выводить из себя, пихать в плечо, чтобы оттолкнуть в другой конец комнаты, подменивать тюбики с едой на тюбики из-под зубной пасты, фыркать и театрально закатывать глаза, перенимая чужие привычки, приглаживать волосы, слишком громко смеяться и показывать язык, пока страх жрет спину, пока он сам себя мысленно пожирает изнутри. Хината на секунду отводил взгляд от темных просторов и глядел краем глаза на Тобио, который смотрел то ли в пол, то ли на собственные ботинки, пока отражение голубой планеты только блестело на его лице яркими бликами. — Кагеяма? — Чего тебе? — А ты скучаешь по Земле? Тобио вспыхнул, вскидывая брови. Это можно было увидеть из-за того, как забавно иногда топорщилась челка от отсутствия гравитации. Парень скривился, хмурясь, и Хината боязливо сжал перила, не решаясь отвернуться. — Нет. — Почему это нет? — Потому что нет, Хината. И все. «Потому что нет, Хината». Он всегда так отвечал, когда не находил слов. Он всегда добавлял в конце его имя, когда не был уверен в том, что не задохнется в самом конце предложения от собственного негодования или беспомощности. Он всегда отводил взгляд в сторону, когда Шое задавал этот вопрос, он всегда убегал от ответа, будто сам не знал его или знал, но черт возьми, лучше бы уж нет. Хината считал так — чтобы избавиться от своих слабостей и страхов, нужно столкнуться с ними лицом к лицу, так что он постоянно сталкивался с Кагеямой, провоцируя его, он постоянно задавал вопросы, перебарывая свое смущение и страх быть размазанным по стенкам корабля (если такое здесь вообще возможно, конечно). Он шипел обозленное «трус» в спину удаляющегося парня, когда тот снова уплывал в коридор. Он закрывал глаза, чтобы это его «трус» эхом не отдавалось в мыслях, когда он выходил в открытый космос и разглядывал панели корабля, слушая механический скрежет, голос робота, который пихал ему под нос данные о том, какое у него учащенное сердцебиение и как сильно подскочило давление и насколько он вообще близок к обмороку. Земля дышала в спину. Хината жмурился и вообще старался не дышать, сжимая пальцами перекладину и цепляясь за неё, как за спасательный круг. Цепляясь за полное отсутствие своих мыслей, которые он внутренним криком загонял настолько глубоко в голову, что она почти трещала по швам. Кагеяма недоуменно кривил брови, наблюдая за ним из иллюминатора. «Трус». Хината ничтожен, и не потому, что он не может противостоять всему объему чернеющей пустоты за спиной, что, кстати говоря, в каких-то смыслах невозможно, а потому что он, черт возьми, даже и не пытается. Его пальцы нервно отбивают сбивчивый ритм на коленках, он стучит по шлему скафандра, по стеклу, он мягко хлопает подушечками пальцев по круглому светящемуся отражению. Хината трус. Но, как он считал, не такой паршивый, как Тобио. Он хотя бы от самого себя не убегал. Наверное. Что там по космосу, что там по черноте великой и безмерной, из которой мы выползли и которой подвластны, что там по мраку холодному, что наша мать, кровь и плоть? Почему это «холодное тепло»? Почему хочется не зависеть, но проще совсем не быть, чем такое провернуть, почему так много лишних «почему» на языке зависло? Хината нервно ковырял пальцем перила и смотрел на голубой шар сквозь двойное стекло. И никогда — без него. — Что ты там делал? — спросил Кагеяма. — Меня отправили на починку правого сектора. Там, в Б блоке что ли. Кусочек краски пробил немного внешнюю панель, но первый слой только повредило. Я все залатал, — Хината растянулся в нервной улыбке, быстро заморгав. Он любил Землю хотя бы за то, что на ней были дожди. При отсутствии гравитации его слезы собирались блестящими каплями в самых уголках глаз и от любого неосторожного движения срывались, путались в волосах или цеплялись за нос. Спрятать их было невозможно. Шое отмахнулся от них руками и отвернулся от Тобио. Сквозь стекло на вещи смотреть проще. Видимое невидимое — об этом рассказывали Шое на нескольких скучных лекциях о том, как люди изучали и изучают космические объекты. Раньше можно было рассказать только о том, что видишь, но потом какой-то умник совершенно случайно открыл радиоволны, и давай-давай, понеслось. Информация, полученная из самых удаленных областей Вселенной — это радиоволны, это излучения. Некоторые вещи можно увидеть только благодаря науке и приборам. Большую часть можно увидеть только так, вообще-то. Хината максимально приспособился к среде, в которой обитал, родившись в чертовом космосе. Вот эпсилон Возничего — его можно обнаружить лишь в инфракрасных лучах. А вот страх Хинаты — его с головой выдает голос. И, о чудо, Кагеяма, будучи каким-то левым потерпевшим с поганой Земли, а не умником, совершенно случайно сделал для себя маленькое открытие, однажды пробравшись в отсек выхода и нажав одну из кнопок, которая позволяла связаться с Шое. Крепко, почти насмерть привязанный к собственной реальности, тот осторожно перебирал провода в одной из боковых панелей, выдвинув крышку. Солнце жарило его, но спасибо, скафандр, что не смертельно. Выходы в открытый космос — это так много способов сдохнуть на самом деле. Вакуум, температура, излучения, мусор, у него может закончиться дыхательная смесь, он может повредить скафандр, отцепить лебедку, вообще, Хината считал, что ему достаточно обернуться, чтобы помереть на месте от разрыва сердца. На самом деле космос — роковая зараза, потому что красота неписанная, но руками лучше не трогать. Вот объект Беклина в туманности Ориона, его можно обнаружить только с помощью инфракрасной техники, и вот страх Хинаты — его с головой выдают показания на одном из графиков — давление не в норме, пульс не в норме, он сам весь одно большое пульсирующее в пустоте «не в норме». — Хината, ты забыл предупредить капитана о том, что идешь выполнять приказ, тебя обыскались. Включи уже локатор и башку, он тут чуть весь корабль не перевернул. — Я не пользуюсь локатором, — нервно забормотал Хината. — Это недоработанный костюм, некоторые функции на автопилоте, так что я просто вырубаю пару тумблеров, чтобы экономить заряд на всякий пожарный. — На всякий пожарный, тупица, обычно включают локатор. А еще берут чертов запасной баллон. — Я здесь на пять минут. — Не будешь здесь через пять секунд — я тебе башку оторву. Шое вырубил связь, прерывисто выдохнув. Ему не нужно было поворачивать голову, чтобы чувствовать на себе холодные, но заботливые взгляды. Взгляд Кагеямы с третьего иллюминатора слева и взгляд Земли в спину. Пальцы его пробежались по гладкому корпусу, но он совершенно ничего не почувствовал из-за скафандра. Он был уверен, что весь покраснел, как рак, и даже не знал, благодарить Кагеяму за то, что тот совсем ничего не сказал о том, что слышал страх в его голосе, или же наоборот корить. Хината не знал, чего он больше хочет — утешения или пощечины. Трус. — Хината? — прерывистое шипение заставило его вздрогнуть. Рука соскользнула с перил, и он едва успел за неё схватиться. Держаться было совсем необязательно, потому что с кораблем он был связан одним толстым тросом, но так было меньше шансов, что он запутается в волнах океана отсутствующей гравитации, и его снесет в сторону лицом к Земле. — Хината, ты меня слышал или что? — Один момент, я еще не закончил. — У тебя показатели паршивые. — А ты прямо в этом разбираешься, — Шое постарался изобразить удивление. Если бы не холодный страх, то изображать ничего и не пришлось бы — просто сейчас нотка паники своим запашком перебивала все, что только вспыхивало в голове парня. — Чего тут разбираться? Ты думаешь, я не знаю, что пульс с мальцом выше сотки — это не норма в состоянии покоя? — Я спокоен, блин, как удав. Настройки приборов сбились, — фыркнул Шое. Он не сдержал нервную дрожащую улыбку. Эта сволочь напролом шла к тому, чтобы раскрыть его. От этого слезы на глаза лезли, и картинка уже размывалась перед глазами. Ему было смешно и больно от собственной слабости одновременно. Он ни за что бы не повернул голову влево, даже зная, что Кагеяма в шлеме его скафандра ничего, кроме собственного отражения, не увидит. — Ты сейчас сдохнешь от волнения, Хината. Дуй сюда. — Ты не имеешь права раскидываться приказами. — Я имею право дать тебе по лицу. Наверное. — Ты даже выйти сюда не можешь, — Шое усмехнулся. — Даже если бы тебе дали скафандр. — Тебе что, завидно? Пульсарами его мысли по черепной коробке, они пробивают душу, пробивают легкие, Хината слишком слаб, Хината слишком Хината, чтобы перебарывать себя и свой страх, он кометой рассыпается в щепки, его холодная туша горит под лишними взглядами, Галлея, Донати, Беннет, Шое — не дай мне сгореть под Солнцем, не дай помереть Вестфалем, Шое — Биэла, его почти разорвало на части. Кагеяма больше похож на метеоритный дождь, чем на хвостатые кометы, — он сверкает секунды, вспыхивая в момент и так же быстро вспоминая, что он, блин, из фарфора бледная стерва, какие эмоции, вы что. Он похож на метеоритный дождь, потому что бьет кратеры на сердце Хинаты. Шое раскидывал конечности в стороны и валялся в воздухе звездочкой, то и дело подлетая слишком высоко и ударяясь носом об потолок. В очередной раз оттолкнувшись от холодного металла, он чуть не столкнулся с Тобио, который снова пришел к нему, чтобы просто смотреть. Иногда такое ощущение складывалось, что говорить он совсем не умел. Хината только скучающе обвел его взглядом и продолжил свое преувлекательнейшее занятие — наслаждение полным одиночеством. Почему-то когда появлялся Кагеяма, оно никогда не уходило. — Ты боишься, да? — Тебя что ли? — Шое фыркнул. — Чего тебя бояться? — Я про Землю. Ты боишься её? Хината скривил губы, бросая взгляд на совершенно серьезное выражение лица Кагеямы. На его вскинутые брови и острый подбородок. Он мочил кисляк двадцать четыре на семь, и как у него только мышцы не атрофировались? Шое только вздохнул, пытаясь отвернуться, но кто-то настойчиво схватил его за куртку и потащил в сторону. Космос — та еще дрянь порой, в нем не убежишь от разговора. В прямом смысле слова. — Ничего я не боюсь. — У тебя на лице все написано. — Ох, да? Много ли еще у меня там написано? — вдруг вспыхнул Хината. Щеки у него покраснели, а кулаки сжались в крепкой хватке. Ему было очень жаль, что не вокруг чужого горла. Или лучше собственного. — Еще чего интересного расскажешь? — Я тоже. — Что? — Шое скривился. — Я тоже боюсь её. Хината подавился воздухом, и холодок пробежался от затылка до самых пят, когда он понял, что Кагеяма отпустил его куртку, отпуская в полет по инерции. Руки у него вдруг задрожали, и он готов был повернуться к Тобио, чтобы сказать ему, что он такая дрянь, что даже врать не умеет. В какой-то момент Шое понял, что Кагеяму стоит бояться больше, чем эту чертову Землю. Он был её отпрыском, и какая вообще разница (только если не в открытом космосе), Тобио хотя бы не был таким громадным и слишком ярким, в нем нельзя было утонуть. По крайней мере, так думал Хината, пока не посмотрел в его глаза. Синие океаны. Болото, в которое Шое по тупости или из любопытства сунул руку, стоило страху на секунду спрятать голову в песок. Кагеяма, кажется, смутился, и вот уж кто знает, то ли из-за собственной неожиданно вспыхнувшей откровенности, то ли из-за внимательного взгляда парня напротив, который весь скривил мордашку, пристально разглядывая собеседника. Он вдруг пихнул ладонь прямо в лицо Шое, из-за чего тот мигом взорвался запасом ругательств на черный день, не на шутку испугавшись. — Ты слишком жутко молчишь. И когда думаешь, у тебя рожа стремная, — объяснил Кагеяма. — Взаимно, — буркнул Хината, сжимая чужие пальцы и отдирая их от собственного лица. — Только ты все равно бред какой-то несешь. Ты? Боишься Земли? Подожди, ты? Ты вообще чего-то боишься? Как можно бояться планету? — Ты же боишься. — С чего ты взял? Почему это? — Потому это, слишком много вопросов, тупица, — Кагеяма нахмурился. — Слишком много наглости, Тобио. — Не называй меня так. Он вдруг побледнел, и рука его сжалась на перилах слишком сильно. Парень уставился на собственные пальцы, которые Хината все еще крепко держал, почему-то прижав к себе. Он мягко сжимал чужие костяшки. Шое скривил брови, будто не понимая, что вдруг такое случилось с его собеседником, пока наконец не проследил за направлением его взгляда. Отбросив от себя ладонь, он демонстративно вытер руки об себя и нахмурился, стараясь выглядеть максимально угрожающе. К сожалению, у Кагеямы такой трюк получался куда лучше. — Слабак. — Чего? — Слабак. Ты же даже обернуться не можешь. Да тебе скафандр с памперсом нужен. — Они и так… Слушай, знаешь что, тебе молчание идет больше, — заворчал Шое. — Я могу обернуться. — Не можешь. — Да ты даже в открытый космос не выйдешь. — Ого, какой аргумент. Ну я хотя бы это не могу поправить, — Кагеяма пожал плечами. — Я помру, если высунусь отсюда не в какой-нибудь консервной банке, здорово, правда? Я здесь в любом случае помру через несколько лет. Тоже классно. Еще интересных фактов из моей медицинской карты, или признаешь уже, что ты — чертов трус? Хината ошарашенно открыл рот. Тобио щелкнул его по подбородку, заставляя захлопнуть челюсть и удивленно округлить глаза. В открытом космосе достаточно одной-двух минут без скафандра, и можно уже будет откидывать копыта — от нехватки кислорода теряешь сознание, сосуды на глазах лопаются, кожа опухает, слюна на языке испарится, а глазные яблоки вдруг станут сушеными, а любой неприкрытый участок кожи подвергнется воздействию ультрафиолета и покрываются вскипающими пятнами ожогов. И вот он ты, некрасивый мертвый ты, на фоне красивого живого космоса. Сними шлем, мой друг, сними шлем. Оборви трос, пусти себя на исход. Хината зачем-то смотрит Кагеяме вслед. Он отрывает себя от вменяемости. Рву канаты, канаты рву. Себя на части. Что там по космосу, что там по мраку холодному и бесконечному, иногда так не хочется думать и говорить о «вечном», и рад я или не рад, что не увижу финальный закат солнца, когда оно выдохнет последний гелий и вперед-вперед, к смерти, белый карлик — черный карлик, как жаль, что не досмотреть спектакль до конца тому, что останется после нас на «голубой» и «живой» планете — она сгорит в тепле красного гиганта, так работают свечи, так фениксы вскрикивают пламенем, и так Хината сгорает в чужом взгляде. Дотла. Его мысли крутились как в дне сурка, постоянно пробегая по одному и тому же день за днем, и что нужно было изменить, чтобы только перестать думать о Земле? Из-за Земли он больше думал о Кагеяме и наоборот, причем, ни о том, ни о другом думать совсем не хотелось. В чем твоя прелесть, Вселенная? Покажи мне свою душу. Законы сохранения энергии, принципы бумерангов, уравнения, переменные-постоянные, все горит и стекает на дно, если речь идет о том, что над головой. Шое нервно дергался, когда Тобио проплывал мимо по коридору, как-то сухо здороваясь и даже выдавая что-то вроде улыбки. Он был таким бледным, иногда казалось, что этот парень все еще в коме, просто почему-то его отстегнули от койки, и вот он — безэмоциональный кусок мяса, летящий в пространстве бесконечной депрессии. Метеоритный дождь из одинаковых грустных мордашек двадцать четыре на семь. Она умрет. Все когда-нибудь умирает. Может быть сожмется, будто кто-то, кого невозможно осознать, крутанет время вспять и прокрутит Большой взрыв задом-наперед. Может быть здесь дело в непрерывном генезисе. Может быть Вселенная — типа огромной змеи, которая жрет собственный хвост, она уходит сама в себя, возможно, если посмотреть достаточно далеко, то можно будет увидеть собственный затылок? Вечная смерть. А вечность — это вроде как как очень-очень долго, только еще дольше. В какой-то момент Хината понял, что он вздыхает так же тяжело, как вздыхает Кагеяма. В какой-то момент они вдруг начали недолюбливать друг друга. А еще становиться ближе. Шое понял это только по тому, что Тобио начал активничать в их разговорах, причем, снова и снова выплевывая один негатив. Откуда столько дряни в нем накопилось, было достаточно сложно сказать, но особенность Кагеямы заключалась в том, что даже агрессией он мог обжигать как-то мягко, — после гневной тирады он осторожно взъерошивал чужие рыжие волосы. В какой-то момент Хината даже предположил, что это какая-то особенность землян — быть по-холодному теплыми. В конце концов, Шое понял, что это просто особенность Кагеямы, и смотрел он на него с колючей заботой точно так же, как это делала Земля. Суть только в том, что Тобио просто не хотел из вредности шипы убирать, а планета будто презирала его. Он — словно подделка брендованной продукции. Шое думал, что он не в праве называть себя человеком просто потому что он родился не на этом огромном голубом шаре. Но он и не на Луне родился, не на Марсе. На орбите. Называть себя «орбитянином» как-то не хотелось, поэтому Хината и оставался просто «никем» и «не совсем в порядке». Пленником самого себя оставался. — Ты выглядишь так, будто хочешь спросить что-то, — буркнул Хината, натягивая мягкие перчатки. Он чувствовал себя немного неуютно, когда был прицеплен к полу отсека, потому что нет-нет, да и проскальзывала мысль о том, что, вероятно, на Земле все так и ходят — приклеиваясь ногами к какой-то определенной поверхности. Когда Кагеяма поднял взгляд на его замечание, то удалось заметить даже каплю зависти в его взгляде. — Я просто сосредоточен на том, чтобы собрать тебя нормально. Чтобы не как в прошлый раз. — Да ну? — Шое прищурился, с хрустом отдирая одну из липучек, чтобы затянуть поясок потуже. — Ты думаешь, что если не отвечаешь на мои вопросы, то я не буду отвечать на твои? Тобио ответил только сжатыми губами, одним ловким движением выхватывая пояс из чужих рук и затягивая его даже как-то слишком идеально на тонкой, совсем еще мальчишеской, талии. Хината вздрогнул, чувствуя, что Кагеяма держится за него, как за один из поручней, чтобы не отлететь в сторону. — Ты знаешь все о космосе, — буркнул вдруг Тобио. — Я прав? — О нем нельзя знать все. — Да. Но ты же знаешь больше меня, так ведь, умник? — Ну, — Хината заметил, что парень раскачивается в воздухе, поэтому в какие-то моменты подбирается слишком близко. Они почти сталкиваются лбами. — Типа того. — А я знаю все о Земле. — А о ней что, можно знать все? — Нет, но любой, кто на ней родился, уже знает больше, чем знаешь ты. — Я читал, — буркнул Хината. — Много читал о ней. — Что ты знаешь? Массу? Плотность? Диаметр? — Тобио вдруг сверкнул взглядом. — Я знаю, каково это, быть там. Жить. Дышать настоящим воздухом, а не этой фабричной гадостью. Знаю, каково просыпаться и видеть голубое небо. Знаю, что значит чувствовать собственное биение сердца. Ходить. Снова и снова погружаться в холодную воду. Каждый де… Он замер, ощущая чужие пальцы на собственных губах. Хината смотрел на него с ужасом и немым предупреждением, застывшим во взгляде. — Откуда ты… — Врачи сказали, когда я спросил, как ты выжил здесь, — буркнул Тобио прямо в ладонь парня. — Твои внутренние органы плохо сформированы, и сердце не выдерживало нагрузок. Я знаю, что у тебя там какой-то аппарат. Я знаю, что ты можешь умереть, поэтому очень важно следить за твоими показателями. — Кагеяма, замолчи. — Я знаю, что ты выходишь в космос в одиночку, нарушая правила безопасности, чтобы никто не пинал тебя по поводу скачущих показателей. Знаю, что ты боишься. Что ты очень сильно боишься, — Тобио вдруг подался вперед, отдирая от себя чужую руку. — Знаю, почему ты выбрал именно меня в качестве штурмана и направляющего. Потому что я никому не скажу, что ты рискуешь собственной задницей. — И потому что тебе плевать на меня, — холодно добавил Шое. — Да. Да, конечно, — Тобио только фыркнул. — И именно потому что мне плевать на тебя, я настоятельно рекомендую тебе не выходить туда. Все верно. — Ты меня ненавидишь, потому что я другой. — Нет, Хината. Ты сам себя ненавидишь из-за этого. Радиоволны, волны радио, мои волны, и я все мешаю в одно море. Затягиваю кольцами Млечного пути, биение пульсирующих звезд в унисон с биением сердца. Кагеяма сжимает пальцами радио, он внимательно следит за тем, как дрожат руки Шое, как он нервно перебирает провода и едва сдерживается, чтобы не схватиться за трос руками и ногами, чтобы не позвать на помощь, не замолить о пощаде. Он в который раз лежит на операционном столе и разглядывает потолок. Его руки больно и неприятно стягивают ремни, врачи сидят рядом, точно так же привязанные к собственным стульям, и Хината вдруг думает о том, что ему бы не помешали такие же ремни в жизни, чтобы в момент прицепиться к тому, что действительно важно. Или наоборот, отцепиться от того, что делает тебя зависимым и слабым. Когда врачи спросили, почему несколько контактов расплавились, не нарушал ли Шое режим, тот закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, думая, что иногда умереть проще, чем пробовать жить снова и снова, когда жить как-то ну уж совсем не получается. Кагеяма провожает его взглядом. Кагеяма провожает взглядом камни, летящие в пространстве. Вселенную сложно осознать, потому что она любит закон сохранения энергии, но при этом нарушает его. Вселенную тяжело понять, потому что в какой-то момент все образуется из ничего. — А что бы ты хотел увидеть больше всего на свете? — Хината уже не прячет тоску в собственном голосе. Он утыкается носом в перила и зависает в воздухе, позволяя Кагеяме висеть рядом, волей-неволей касаясь его плечом. — Мне рассказывали о том, что после Большого взрыва, ну, спустя некоторое достаточно долгое время начался «фейерверк», — Тобио прищурился, вглядываясь в темноту. — Это загорались первые звезды. Я бы хотел увидеть это. — Подожди, и ты веришь в это? — Почему нет? — Это же неточные факты. — А тебе только их и подавай, — закатил глаза Кагеяма. — В конце концов, здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Раз уж ты такой умный, то что бы ты хотел увидеть больше всего на свете? — Мне кажется, что водопады выглядят довольно захватывающе. Ты видел водопады когда-нибудь? — Знаешь, вообще-то нет. — Серьезно? — Шое даже скривился. — Ты жил на Земле почти всю жизнь и никогда водопадов не видел? — Ну, как-то особо возможности не было, чтобы прямо вживую, — парень фыркнул. — Людям там свойственно забывать иногда о том, в каком месте они живут. — Какой тон, ну я не могу, — Шое повернул голову, чтобы глянуть на Кагеяму. Даже если его голос и изменился, то на лице не появилось никаких новых эмоций. — Что это я слышу? Ностальгию? Ты же скучаешь по Земле, да? — Ты вроде уже спрашивал, и я тебе уже вроде как сказал «нет». — А еще я хочу увидеть гепардов, — парень растянулся в широченной улыбке и оторвался от перил, показывая ладонью стремительное движение. Кагеяма схватил его за шиворот, не давая далеко отлететь. — Они такие «вжух»! А потом «пау»! Феноменальная скорость! Здесь, по космическим меркам, я имею в виду. Ну, для чего-то живого. Гепарды классные. И красивые. И быстрые. И классные! Я бы хотел стать гепардом в следующей жизни. — Если ты и станешь в следующей жизни каким-нибудь животным, то явно не гепардом. — А кем тогда? — Сусликом каким-нибудь, — Тобио ухмыльнулся. — Ну, или обезьянкой. — Обезьянки тоже классные. — Значит, страшненькой обезьянкой. Очень страшненькой обезьянкой. Я бы сказал даже уродливой. — Придурок, — Хината закатил глаза. — Сам дурак. И я столько громкости хочу, сколько нет, чтобы мозги расплавилось, чтобы я разложился на атомы и рванул по сигналам в какую-нибудь дыру. Дайте мне координаты, дайте мне путь. Искры жахает, его жахает, давайте жахнем космос, чего он стоит, чего всем нам стоит? Почему по ночам так тихо, если он дышит? Он говорит «бум-бум», но Хината не слышит этого точно так же, как не слышит чего-то подобного у себя в груди, почему же если он в буквальном смысле бессердечный, то на деле совсем не такой? Он даже наверное слишком чувствительный, чтобы можно было поверить в отсутствие у него жизненного важного органа. А он бы хотел выдрать и его с корнями. Может быть, тогда он совсем ничего не будет чувствовать? Не будет вздрагивать каждый раз, когда Тобио тянет его к себе, хватая за лямки костюма, чтобы далеко не отлетал в невесомости, не будет краснеть до ушей, когда Тобио взъерошивает его волосы или забавно фыркает. Может быть тогда Хината перестанет бояться? — Почему ты здесь? — Чего? — Кагеяма скривился. — У меня не было выбора, тупица. — Я не говорю конкретно об этой станции, — махнул руками Шое. — Я в курсе, что ты начал вдруг умирать прямо посреди полета и пришлось тебя сюда экстренно пересадить. Но, Кагеяма, ты уже тогда был астронавтом. Так вот почему? — Какая разница, почему я стал астронавтом? — Мне просто интересно, — Хината скривился, когда собеседник снова отвернулся от него к иллюминатору, состроив при этом свою коронную недовольную гримасу. — Не думаю, что это интересно. — Как можно было добровольно пойти на это? Кагеяма не ответил. Ни сейчас, ни после. Этот вопрос полетел в список еще тысячи других, на которые Хинате никогда не дано было узнать ответ. Может быть мы просто слишком другие, чтобы её услышать? Их двоих космос убивал, Вселенная выжимала из них все соки, но они как под дурманом, ничего не замечают и жадно глотают воздух, пялясь в окошко иллюминатора. Хината знал, что гравитация сломает его, он знал, что Земля чисто теоретически может его убить. То, благодаря чему люди способны жить — сила тяготения — она раздавит его в бесформенную кучу, его органы полопаются, и он будет блевать кровью, пока не помрет. Хината был слишком слабым, чтобы взглянуть своим страхам в лицо, но достаточно сильным, чтобы их признавать. Взгляд Тобио загонял его в угол точно так же, как это делал молчаливый взгляд Земли. Может быть потому что Кагеяма тоже знал все его слабости наизусть? — Ты злишься на меня? — Почему ты мне ничего не сказал? — брюнет в лице совсем не изменился, он продолжал лежать в воздухе, вытянув ноги и поджимая губы. — О чем не сказал? — Обо всем. У тебя есть привычка вообще ничего не рассказывать. — А я думал, что это я тут заставляю тебя трещать обо всем на свете, — буркнул Шое, отводя взгляд. — Обо всем на свете, но только не о том, что важно. — А что важно? — Ты важен. Хината всегда был слабым. Физически и душевно был слабым, если совсем уж точно. — Ты хочешь туда? — Тобио ткнул пальцем в стекло. — Хочешь посмотреть на Землю? — Я не могу. — Но ты хочешь. — Я не могу, Кагеяма, хватит. Хватит. Куски Андромеды, я видел осколки стекла в небе, моя душа на части рвется и фейерверками забрызгивает край света, рукав галактики — меня нет, я в пустыне — песчинка, я в океане — капля воды, — сжирает солнце и клюют птицы, я настолько мал, что меня почти не существует. После очередной вспышки они практически не подходят к иллюминаторам. Дряхлая, старая и измученная атмосфера едва-едва справлялась со своей задачей — солнечный ветер так и не смог одним прямым ударом оставить ожог на лице планеты — он скользнул по краям, качнул края спутников и исчез в пространстве, грязным рыжим хвостом мазанув черное сверкающее полотно. Хината дышит, он смотрит в собственную черноту закрытых век, потому что чтобы смотреть на Землю одного стекла уже маловато, а смотреть на Тобио он так устал, потому что это действительно сложно. Просто смотреть на него. Они скользят по стальным коридорам, невзначай хватаются за руки. Это почти как страх, почти такого же цвета. Он так же захлебывается адреналином и собственными мыслями. У него так же трясутся руки, потому что он боится давать им волю. И началось это черт знает, когда. Жахнуло, как вспышка на Солнце. Пожалуйста, пускай это будет всего лишь сила притяжения. За что мне твои глаза? За что блестящее что-то в сердце — то ли стекло, то ли звезды? — Все в порядке? Когда все было действительно в порядке, Кагеяма не спрашивал ничего подобного. На удивление, он просто знал, что и когда спрашивать. Хината перестал ковырять пальцем собственную грудь, он перестал раз за разом проводить по шраму над самым сердцем, и уставился куда-то за спину брюнету, который висел прямо перед ним, держась за ремешки скафандра. — Как думаешь, кто сильнее, слон или акула? — Это смотря где, на суше или в воде, — фыркнул Тобио. — Я не об этом. Вообще, если прикинуть по силе. Без учета всякого. — Это так не работает. — Сила измеряется в Ньютонах, да? Я же не ошибаюсь? — Шое растянулся в улыбке, потому что знал, что прав. — Это так не работает, — процедил Кагеяма, дернув еще несколько ремешков. — Что сильнее, наводнение или ураган? — продолжил размышлять вслух паренек, крепко держась за плечи своего помощника. Он все еще трясся, потому что прекрасно знал, что ждет его за несколькими дверьми. Кто был там, сверля внимательным взглядом все иллюминаторы разом. Парень и не заметил, как принялся осторожно поглаживать большими пальцами Кагеяму, а тот в свою очередь был слишком увлечен тем, чтобы правильно организовать выход в открытый космос, более того — идеально собрать костюм Шое для этого. — Зависит от… — Почему всегда все должно от чего-то зависеть? — обиженно просипел Хината. — Что сильнее — боль в животе или в ноге? — Я промолчу. — Нет, для тебя. Что для тебя сильнее? Боль в животе или в ноге? — Шое уставился на парня, растянувшись в довольной улыбке. — Мы в невесомости болтаемся, тупица. Как ты думаешь? — Ладно, забудь. Что сильнее — азарт или любопытство? — Азарт? — Кагеяма скривил брови. — Вода или огонь? Дерево или камень? Стыд или радость? — Шое мечтательно вздохнул. Его губы дрогнули, а глаза вдруг заблестели. Может быть, точно так же люди чувствуют смерть, дышащую в спину. Возможно, именно так они понимают, что момент для чего-нибудь настал. Хината не хотел этого, но что-то толкало его к выходу, и это были совсем не руки Тобио. Но он готов был вопить, потому что лучше бы уж они. Кагеяма все еще не ответил ни на один из вопросов, засчитав их за попытку успокоить самого себя невнятным бормотанием. — Тобио? — Не зови меня так, — буркнул парень, совсем не изменившись в лице. Он все так же холодно разглядывал чужое лицо, не глядя разбираясь с ремешками. — Страх или любовь? Кагеяма моргнул, будто не расслышал. Пальцы его замерли, сжимая одну из застежек. Он недоуменно уставился на Шое, покачиваясь в воздухе. Парень напротив, кажется, был на грани обморока — лицо его то становилось болезненно-бледным, то он вдруг краснел аж до кончиков ушей. Тобио еще раз моргнул, но Хината не понял этого немого вопроса. Или не захотел повторять. — Зависит от… — брюнет почесал затылок. — От чего? Черная дыра разрывает меня на части, и я слишком слаб, чтобы вырваться, она сжирает свет, сжирает мою душу по кусочкам, грязно облизывается и скалится. Мизерная точка на самом краю бесконечности — она вращается и сливается с фоном, почему я не смотрю под ноги, зачем мне такое под дых и куски туманностей в легких? Хинату уже тошнило от вопросов, на которые Кагеяма не давал ему ответа, на которые он поставил крест, на которые он не отвечал, даже, кажется, мысленно. Он просто глянул куда-то в сторону, как обычно, когда собирался перескочить на другую тему, а когда металлическое сердце Шое отбило жалкое «ту-дум», палец Тобио уже обводил контур его нижней губы. Парень вцепился в куртку Кагеямы, сжал её почти до боли в пальцах и зажмурился. Если между ними и оставалось какое-то совсем не зримое стекло, то оно уже трещало по швам от чужого теплого дыхания. — Открой глаза. Хината успел пожалеть о том, что пристегнут к корпусу для более удобного надевания скафандра — без этих зацепок и прочего, прочего, он бы уже попробовал сбежать от Тобио, посылая к черту все, посылая к черту их, посылая куда подальше Землю, невесомость, свою душу. — Боишься? Его сердце почти скрипело, и Хината боялся, что если откроет рот, то из него повалит дым — черный и густой, он заблудится в темных облаках, он задохнется в собственных ощущениях, вырывающихся изнутри. Шое боялся, что еще немного — и он перегорит. Он мечтал увидеть, как загораются звезды. — Нет. Нет? Хината был готов кричать «да, о, боже, да», но он сказал «нет». Все, что он сделал — это сказал «нет». — Докажи. Сними шлем, мой друг, сними шлем. Оборви трос, пусти себя на исход. Огромные скопления газов горят вспышками, частицы притягиваются друг к другу, они кружат в одном бесконечном танце и выводят узоры в пространстве, оставляя следы от собственных блестящих подошв. Их тонкие кисти лепят рыхлые пятна. Одно большое яркое пятно расцветает в сердце Шое, и он давиться им. Он стягивает перчатки, отбрасывает их в сторону, и те тут же зависают в воздухе. Пальцами парень мягко сжимает черные волосы, а чужие губы сминает собственными в неумелом, жадном до безобразия поцелуе. В книжках писали, что она живая. Вся такая большая и теплая, мягкая и ароматная. Нежная. Сладкая. Со вкусом его улыбки. Цвета его глаз. «Ту-дум», Хината. За что мне отражение звезд в твоих глазах? За что ты такой же, как я? Он щупает металлические пластины, но не чувствует их из-за скафандра. Проводит по выпуклым болтикам, обводит контур нескольких панелей, поглаживает запасной бак с кислородом. Он упирается шлемом в окно иллюминатора и смотрит на отражение Земли в чужих глазах. «Боишься?». Шое смотрит на чужую ладонь, прижавшуюся к стеклу. Он касается его собственными пальцами, и все равно чувствует чужое тепло. «Докажи». Что там по космосу, что там по черноте великой и безмерной, из которой мы выползли и которой подвластны, что там по холодному мраку, что наше все, — наша жизнь и дух? Туманности размазываются кляксами по небу, Земля дышит в спину, Солнце где-то жахает новые вспышки, оно растягивается золотыми нитками, оно путается свечением с другими звездами. Вот объект Беклина в туманности Ориона, его можно обнаружить только с помощью инфракрасной техники, и вот Хината, — по его глазам все и так ясно. Моргают мигалки на корпусе. Шое оборачивается.