Как умирал писатель

Писатель умирал. Он был стар и тяжело болен, а время скупо отсчитывало ему последние часы. В просторной комнате было много народа: его жена, дети, внуки, близкие друзья, преданные почитатели его творчества — в общем, все, кто хотел проститься и проводить его в последний путь. Время от времени в комнате слышались тихие всхлипы, приглушенные разговоры, но затем всё опять затихало. Все были подавлены, ошеломлены, и даже те, кто вроде бы смирился и принял мысль о неотвратимой смерти писателя, не могли поверить, что такой человек совсем скоро навсегда покинет их мир, их жизнь. А писатель умирал. Он уже слабо различал лица собравшихся вокруг и почти никого не узнавал. Тонкой сетью белого тумана его глаза застилала пелена, а очертания комнаты часто расплывались, как отражение в водной глади, если в неё бросить камень. Тогда он закрывал глаза и отдавался воспоминаниям — последние жизненные силы писатель желал потратить на переосмысление своей жизни. Он так любил размышлять, что и на пороге смерти не мог отказать себе в этом соблазне. Его истории, сюжеты — то, на что он потратил большую часть отведённого ему времени, во что вложил все свои силы, помыслы, чему посвятил жизнь, отдал душу и подарил сердце — всё это вставало перед его мысленным взором. Ни разу он не пожалел о выбранном пути, даже тогда в молодости, когда был выброшен судьбой на помойку, терпел лишения и изо всех сил пытался выжить и подняться единственно для того, чтобы продолжить писать. Не пожалел и тогда, когда на пике славы и известности нападки критиков, преследования фанатов становились уж слишком невыносимыми. Не жалел он и сейчас, умирая в первый и последний для себя раз. Но было у него одно желание, которому, по-видимому, не суждено было сбыться. За всю свою жизнь он так и не смог посетить созданный им же мир. Всякий раз, приближаясь к нему, он натыкался на тяжелую кованую дверь, всегда запертую, к которой у него не было ключа. Писателю оставалось одно: опускаться на колени и припадать к ржавой замочной скважине. Только так он мог наблюдать за жизнью своих персонажей, отгороженной толстыми стенами его души, только так они позволяли ему приблизиться к ним. Писатель понимал, его настоящее место — у этой скважины. И минуты, часы, проведённые там, были самыми счастливыми в его жизни. Но всё же, как хотелось порой, чтобы эта дверь отворилась, чтобы он мог свободно пройти в место, которому давно отдал всего себя, и которое так упорно оставалось для него закрытым. Когда писатель вновь открыл глаза, он изумился: или к нему вернулось зрение, или он просто видит необычайно яркий сон. Пространство вокруг сделалось чётким, а лица, находившихся в нём людей, до боли знакомыми. Это же его персонажи, все здесь, в этой комнате, которая, казалось, незримо расширилась в размерах, чтобы вместить их всех! Писатель жадно, с восторгом вглядывался в их лица, узнавая каждого созданного им. Здесь были даже герои его ранней юности, равно как и детища последних дней. Некоторые из них держались за руки, некоторые покоили головы на плечах своих близких, а самых младших держали на руках, так чтобы они не затерялись в этой разношерстной толпе. И все взирали на писателя, безмолвные, нет, не тени, сейчас они были куда реальнее всего. — Вы здесь… Вы пришли… — прошептал он, пытаясь приподняться на подушках. — Да, да, мы все с тобой, милый, — прошептала жена, гладя его руку, но он не слышал её. Зачем они пришли? И почему молчат? Неужели, чтобы проститься? А, быть может, затем, чтобы вынести ему последние упрёки? Неужели кому-то он не отвёл положенного ему счастья? Или, быть может, с кем-то поступил несправедливо? Заставил страдать и мучиться сверх меры? Или не любил достаточно, чтобы сделать живым? Сколько вопросов! О боги, почему же они молчат?! И всё же писатель смотрел на их лица и не мог наглядеться. Он жадно впитывал черты каждого, пока он ещё может видеть их, пока бесконечный мрак не успел навсегда застелить его глаза. — Простите… — вновь сделал он попытку заговорить с ними. — Простите, что так мало времени уделял вам… — Это всё ничего, — сдавленно прошептала его дочь, — Ты же всё это время работал, но мы знаем, что ты всегда любил нас. — Но писатель давно уже не слышал её слов. — Вы все так важны для меня… — продолжал он, — Скажите же что-то. Лица их всех прояснились, а в глазах заискрилась нежность и теплота, даже у тех, кто едва был способен на проявление этих чувств. Десятки пар рук помогли писателю подняться, и внезапно он ощутил такую легкость и одновременно силу, чтобы стоять и передвигаться самостоятельно. Как будто и не было тех долгих недель, когда он был напрочь прикован к постели. А может, на самом деле и не было их? И вся его болезнь просто тяжелый сон? Во всяком случая он стоял окруженный своими персонажами, своими детьми, сейчас и всё другое было неважно в этот удивительнейший из мигов его жизни. Вперёд выступил молодой темноволосый парень и заговорил: — Мы все здесь не для того, чтобы упрекать тебя, — звуки его голоса казались самой чарующей музыкой для слуха писателя. — Мы благодарны тебе за жизнь, на которую даже претендовать не были вправе. Мы благодарны за то, что ты вывел нас из небытия и подарил шанс пройти свой собственный путь. И каждый читатель, который поверил в нас, делал нас все более живыми. Это ты заставил их верить. И сейчас мы пришли, чтобы взять тебя с собой, пригласить в наш мир. Пойдём же, обещаем, на этот раз дверь откроется. Персонажи расступились, образуя живой коридор, в конце которого и вправду была та самая дверь. И писатель сделал первый шаг вперёд, чтобы преодолеть свой самый короткий, самый лёгкий путь к последней цели. Когда, достигнув её, он потянул за посеребрённую ручку, дверь со скрипом поддалась. О, этот миг! Как будто все мечты разом осуществились! Лавина счастья обрушилась на него! Невыразимый восторг наполнил всю его душу! Всего через миг он, наконец, будет дома. С ними. Отныне и навсегда. Поток ярчайшего света хлынул из пространства за теперь уже открытой дверью. Дыхание писателя прервалось. Где-то зарыдала женщина. Кто-то опустил голову ещё ниже, прощаясь с умершим, чтобы затем взглянуть на него, и с удивлением заметить улыбку, чуть тронувшую губы писателя. * * * Женщина, облачённая в траурное платье, стояла перед гробом и произносила речь для сотни собравшихся в зале людей. — … Он очень жалел, что столько времени вынужден был уделять работе, но всё это он делал ради нас. И в свои последние минуты он был по-настоящему с нами. Я думаю, он, наконец, был счастлив.