Последние сомнения

      Сванриге зашел в небольшой домик недалеко от пристани. Привычным движением положил топор на стол и тяжело опустился на стул у стены. Ему не следовало здесь быть – ни в одном из домишек поселка, если уж на то пошло. Но за окном шумело штормящее море, бьющееся о мостки, и стучал дождь – еще с утра было ясно, что к ночи разразится гроза.       Свеа выглянула из-за перегородки, кивнула, поднялась. Отряхнула подол и медленным шагом подошла. Ей не следовало его принимать – никому в Уриалле не следовало. Законы Скеллиге не оставляли лазеек в своей суровой простоте: вчера – сын короля ярлов, сегодня – изгнанник. Но ночная темень, усугубленная дождем, сделалась такой густой, что сквозь нее не проглядывали даже огоньки в окнах соседних домов.       - Отец снова ушел в набег, - почти беззвучно проговорила она, усаживаясь по другую сторону стола, - а мать уже спит.       Это было так привычно, что казалось, ничего не изменилось. Грузного рыжебородого Бьярне, с ладонями такими большими, что он мог одной обхватить жену, а второй – дочь в талии, никогда не бывало дома: он жил на драккаре и дышал морскими брызгами. А некогда пленницей привезенная с большой земли Ядвига с возрастом все больше превращалась из гордой и статной женщины в хнычущую, не встающую с кровати старуху.       Им не следовало разговаривать. Но в свете подрагивающей свечи и разведенного в глубине хижины очага можно было на секунду забыть о произошедшем на пиру Ан Крайтов. Только на секунду.       - До нас дошли вести, - так же тихо сказала Свеа. – Хотя выдумок как всегда больше, чем правды.       Она помолчала, машинально опустив взгляд на древко топора, на котором хвостами сирен извивались узоры.       - Что теперь будет?       - Я должен уйти, - впервые за вечер ответил Сванриге. – Или собственной кровью смыть позор со своего рода.       Свеа вздрогнула, резко подняла голову.       - Ты же уйдешь? – забывшись, в полный голос спросила она. Почти с надеждой.       Уйдет ли? Должен ли? Он спрашивал себя сам. Думал о скалистом северном береге Ард Скеллига и о том, что, возможно, его место тоже там. Бирна учла все что можно. Если бы только не он… Однако он принял решение. Знал, чего это будет стоить, и не мог поступить иначе. А теперь… Теперь он спрашивал себя, хочет ли он цепляться за жизнь, стоит ли… Не будет ли лучше закончить все сейчас, обозначив этим бесповоротный конец клана Тиршах, но, по крайней мере, попытавшись очистить его имя?       Он пришел в ветхий домик на краю Уриаллы отчасти для того, чтобы получить ответы на эти вопросы. Что он хотел тут увидеть, чего ждал? Что Свеа строго посмотрит на него из-под сдвинутых бровей и решительно скажет, как поступить? Что порывисто вскочит, схватит за руку и скажет, что пойдет вместе с ним куда угодно – даже теперь? Это все вряд ли. Годы в тесном домишке, по которому она ходила как неприкаянный дух, медленно, но верно отравляли ее. В вечной заботе о хандрящей матери и в вечном ожидании вечно отсутствующего отца в ней все меньше оставалось той Свеа, с которой он познакомился еще мальчишкой. Вместо нее появлялась какая-то новая Свеа – убитая, потухшая, молча ожидающая его ответа. Он не то, чтобы не замечал этого – скорее до сих пор не придавал значения. А теперь вдруг понял, что придя сюда, уже не получит того, в чем отчаянно нуждался.       Сванриге медленно выдохнул и поднял взгляд на собеседницу. Вместо нее перед глазами почему-то стояла девчонка лет тринадцати. И промозглый осенний дождь.       Той осенью его четырнадцатилетним мальчишкой впервые взяли в набег. Нахлобучили на голову тяжелый шлем и дали в руки топор, который он сжимал до побелевших костяшек. Даже когда по ним струйками потекла мерзко склизкая кровь.       Набег вышел неудачный. Награбить почти не удалось, двоих потеряли, многие вернулись ранеными. Сванриге и сам держал перебинтованную левую ногу наотлет и прихрамывал. Хмурый, похожий на вымокшего медведя, Бьярне за шкирку стащил его на берег, когда драккары подошли к пристани Уриаллы.       Ядвига никогда не выходила встретить мужа. Вместо нее на пристани с важным видом стояла Свеа, пряча нос в смешном меховом воротнике. Она по-птичьи склонила голову набок, наблюдая за хмуро спускающимися на берег воинами, поддерживающими друг друга. Бьярне не сказал ей ни слова, только коротко глянул и хлопнул Сванриге по загривку, словно подталкивая к ней. Свеа ни о чем не спрашивала, понятливо шагнула к юноше, забрала топор, который он так и не выпускал из рук. Это забавное зрелище щуплой девчонки с огромным меховым воротником и увесистым топориком – она схватила его обеими руками под самым лезвием – врезалось в память особенно ярко. Остальные воспоминания о ней почему-то всегда оставались вспышками, фрагментами: касанием вечно ледяных пальцев, резко брошенным из-под ресниц взглядом, щекотнувшими щеку волосами.       Она всегда была тихой, неболтливой, но слова ее звучали спокойно и уверенно. Она вся была такая – спокойная и уверенная. И поэтому казалась до смешного важной. Сначала. А потом он сам не заметил, как привык к ней настолько, что уже не мог без этой ее спокойной уверенности, с которой она могла шагать по лесу, прислушиваясь к топоту циклопа на соседней тропе, а могла чистить рыбу у порога, отфыркивая волосы с лица.       Может, кроме этого в ней ничего и не было. И наверняка именно из-за этого Свеа так не нравилась Бирне. О, она ее, «оборванку с пристани», на дух не переносила, как и сам факт их общения. И может, на этом оно бы и прекратилось… По крайней мере, Сванриге бы этому не удивился. Ему самому тогда не хватило бы решимости выступить против матери, а Свеа… Он никогда не думал, что их дружба была для нее чем-то важным. Насколько восторженным и воодушевленным он чувствовал себя, настолько спокойной казалась она. А потому он не сомневался, что она с тем же извечным спокойствием пожмет плечами, и больше они не заговорят. Но Свеа резко подняла на него хлесткий взгляд и уверенно проговорила: «Нет». И одного этого слова было достаточно. По крайней мере, для него.       Может, это ее умение дать уверенный ответ, когда сам он колебался, и подкупало его. Может, дело было в ее порывах, неожиданных всплесках, когда ее извечное спокойствие сменялось будоражащим оживлением, когда она могла резко схватить его за руку, когда в глазах появлялся лихорадочный блеск, а голос начинал подрагивать.       Как когда они стояли на высоких прибрежных скалах, глядя на море, и она со свойственной ей резкостью движений развернулась и, шагнув к нему, прижалась с требовательностью и настойчивостью, не терпящими отказа.       Воспоминания отступили. Но перед собой он неожиданно обнаружил тот требовательный взгляд, которого не видел уже давно. На который нельзя не ответить. И под которым его сомнения, как и всегда, показались очень глупыми, а решение – таким очевидным.       - Я уйду.       Сванриге успел заметить, как медленно расслабляются ее лежащие на столе руки, до сих пор напряженные так, что грубая столешница содрала кожу на костяшках пальцев.       - Когда?       - На рассвете.       Она сморгнула, и выражение лица сгладилось, словно и не было только что этого взгляда. Свеа медленно выпрямилась, уголки губ дрогнули – словно бы в попытке улыбнуться.       - Останешься пока?       - Да.       В предрассветной дреме он не видел, как она достала запрятанную в углу сумку, собранную еще тогда, когда пришли первые вести с Ард Скеллига. И как Свеа в сомнении взялась за уголек, бросила короткий взгляд на спящую возле очага мать и, подумав, не стала ничего писать. Вместо этого выглянула за окно и чуть тряхнула за плечо Сванриге. Светало.