***
Ворота Шатле – тюрьмы смерти – с грохотом захлопываются, впустив повозку палача, и Алек с тоской провожает взглядом отряд стоящих на посту дежурных. Этим счастливчикам не придётся целый день вдыхать отвратительную вонь, царящую в каждом уголке крепости, не придётся ёжиться от холода тюремных стен, напоминающего дыхание самой смерти. Работа в качестве подмастерья у палача не представляется Алеку чем-то ужасным. Но каждый раз, переступая порог Шатле, он чувствует, как его сознание опутывает липкий страх, и, как ни старается, не может прогнать чувство отвращения к этому ужасному месту. Мэтр Валентин открывает дверь, ведущую в подземелье, снимает со стены два факела и зажигает их. Затем протягивает один Алеку, и вместе они спускаются туда, откуда Шатле берёт своё начало. Туда сажают только самых отъявленных бандитов, и первая обязанность Алека – проверить, не сдох ли за ночь кто-нибудь из этих убийц и еретиков. Сегодня таких оказывается двое. С помощью мэтра он перетаскивает их грязные тела на тележку и перевозит в морг – небольшую комнату на первом этаже тюрьмы с маленьким окошком, куда едва проникает свет. Помимо мертвецов, испустивших дух в Шатле, в морге лежит куча утопленников и жертв ночных ограблений. Запах стоит такой, что глаза моментально начинают слезиться. Здесь работают несколько молоденьких монахинь из монастыря Святой Екатерины – обмывают и заворачивают в саван мёртвые тела. Мэтр, сухо кивнув девушкам, с помощью Алека освобождает тележку от мёртвого груза. Выходя из морга, Лайтвуд замечает направленные на него робкие восхищенные взгляды юных послушниц и, смутившись, быстро скрывается за дверью. Подобные взгляды преследуют его почти всю сознательную жизнь, но не затрагивают ни единой струнки души. Лишь смущают и вызывают чувство неловкости. Вслед за мэтром Алек поднимается на второй этаж тюрьмы, и с каждой пройденной ступенькой его сердце бьётся всё быстрее. Камера, расположенная в самом конце южного крыла Шатле, ничем не отличается от сотен других таких же темниц. Но при одной мысли об узнике этой камеры почему-то перехватывает дыхание и бросает в дрожь. Мэтр Валентин снимает со стены огромную связку ключей и, отыскав нужный, открывает тяжёлую скрипучую дверь камеры. – Эй ты! На выход! Раздаётся тихий шорох, потом звук неспешных шагов, и в дверном проёме показывается высокая фигура. Алек едва успевает опустить глаза в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом с узником. – Доброе утро, мэтр, – мягкий, завораживающий голос буквально проникает в каждую клеточку. – Как начался ваш день? – Да уж получше, чем твой, – усмехается Валентин. – Идём, господа магистраты уже заждались. – Опять? – Алек не решается поднять голову, но ясно представляет, как узник закатывает глаза. – На этой неделе мы и так видимся каждый день. Вам не кажется, что эти свидания становятся утомительными? – Хватит болтать, – резко обрывает его мэтр. – Моё дело маленькое, сказано – отвести тебя в допросную, значит отведу. Шевелись! Алек отступает назад, чтобы, насколько возможно, слиться с царящей в тюрьме полутьмой. Узник выходит из камеры и, пока палач закрывает дверь, делает несколько шагов по коридору. Прежде чем Лайтвуд успевает пожелать, чтоб его не заметили, он останавливается рядом. – Доброе утро, Александр. Не сдержавшись, Алек бросает на него быстрый взгляд. Тонкие губы узника трогает самая приветливая улыбка, а странные раскосые глаза буквально излучают тепло. Как и всегда, юноша теряет дар речи и лишь отступает ещё на шаг. – Пошевеливайся, колдун! – мэтр Валентин толкает его в спину, и узник едва не валится с ног. – Не то тебе придется проделать весь путь ползком. Заключенный презрительно усмехается и, бросив ещё один загадочный взгляд на Алека, скрывается в тёмном коридоре. – Дальше я справлюсь сам, – бросает Алеку мэтр. – До нашего возвращения можешь делать, что хочешь. Шаги в коридоре постепенно затихают, и Лайтвуд остаётся один. Словно сомнамбула, он делает несколько шагов к стене, пока шершавая каменная поверхность не упирается ему в спину. Алек обессиленно съезжает по ней вниз и сжимает пальцами ноющие виски. Он сам не свой эти несколько дней. Всё пошло наперекосяк ровно неделю назад, когда в Шатле появился колдун. – Как твоё имя, прекрасное создание? – Эмм… Алек. Алек Лайтвуд. – Алек… – он словно пробует имя на вкус. – Значит полное имя… Алексис? – Нет. Александр. Алек испытывает суеверный страх и отвращение ко всем ведьмам, колдунам и прочим чернокнижникам, но с этим всё иначе. Он нисколько не похож на очередного приспешника дьявола, не кричит по ночам и не изрыгает проклятий на голову всему роду человеческому. Он вообще ведёт себя так, словно оказался здесь по ошибке. В его манерах столько изящества и благородства, что Алек часто ловит себя на мысли, что и сам готов признать себя слугой этого загадочного человека. Узник словно изображает из себя путешественника, забредшего в Шатле на пару ночей просто потому, что ни в одной гостинице не нашлось для него места. Принимает положенную похлёбку в деревянной миске с таким достоинством, будто ему протягивают золотую супницу с куриным бульоном. Соломенный тюфяк, служащий ему постелью, в глазах Алека почему-то приобретает очертания поистине королевского ложа. Вероятно, все эти странности и можно было бы приписать влиянию зловонных паров, исходящие от стен Шатле. Но стоит Лайтвуду хотя бы искоса взглянуть на заключенного, как сомнения в реальности происходящего сразу же отпадают. Боже, как же необычно он выглядит! Алек провел всю свою сознательную жизнь во Франции и знал о других народах только понаслышке. Поэтому он был поражен до глубины души, когда в первый раз увидел нового заключённого. Смуглая кожа, желтовато-зелёные глаза, чем-то неуловимо напоминающие кошачьи, удивительный, совсем не европейский разрез глаз. За все двадцать прожитых лет он не встречал никого, чья внешность настолько бы его ошеломила. И обвинение в колдовстве, из-за которого тот оказался в Шатле, совсем не выглядит нелепым. Потому что иначе, как воздействием колдовских чар, Алек не может объяснить то, что чувствует в его присутствии. Рядом с ним тяжело дышать. Живот стягивает в тугой узел, а сердце начинает колотиться, как маленькая птичка, пойманная в клетку. И самое главное – кончики пальцев принимаются зудеть и покалывать от непреодолимого желания прикоснуться к этому невероятному существу. И Алек свято верит, что если он всё же дотронется до колдуна, то разлетится на миллион крошечных частичек.***
Лайтвуд играет в кости со стражей на первом этаже, когда слышит топот нескольких пар ног у себя над головой, и бросается наверх сломя голову. Он добегает до конца коридора как раз тогда, когда четверо стражников в ливреях магистрата вталкивают колдуна в его камеру. Алека прошибает холодный пот. Он прекрасно понимает, что означает появление здесь судебной стражи. – Свободны, ребята, – мэтр в предвкушении потирает руки. – До завтрашнего утра вам здесь делать нечего. – Можешь не указывать нам, палач, – презрительно бросает один из стражников. – Мы своё дело знаем. – Он всё воображает, что командует нами, – добавляет второй, и все четверо разражаются поистине лошадиным ржанием. Лицо мэтра в мгновение искажается от ярости, и он со злостью сжимает кулаки. Всем известно, что палача презирает каждый житель Парижа – от короля до последнего жалкого нищего. А те, кто, так или иначе, знаком с ним, по-настоящему ненавидят. Все, кроме Алека, который искренне считает мэтра своим благодетелем. Поэтому он делает шаг вперёд и встаёт между ним и стражниками. – Шли бы вы лучше туда, откуда пришли. Здесь и без вас тесно. Все четверо одаривают Лайтвуда недовольными взглядами, но всё же уходят, по пути не забыв как бы нарочно толкнуть его – кто в плечо, а кто в грудь. Гневный румянец на щеках мэтра постепенно спадает, и он переводит взгляд на Алека. – Заступаешь на дежурство до десяти вечера. Я приду сменить тебя, когда покончу с другими делами. Он уходит, тяжело топая ногами, и ещё примерно полчаса Алек слышит его перебранку со стражей на первом этаже. Потом всё затихает. Лайтвуд снимает со стены связку ключей, легко находит нужный, и открывает темницу колдуна. Заходит внутрь, прикрывает за собой дверь и медленно оборачивается к узнику. – Тебя осудили. В загадочно мерцающих глазах вспыхивают насмешливые огоньки. – О, это был лишь вопрос времени. – Но не просто осудили. – Верно. Завтра большую часть дня мне предстоит провести в компании мэтра в пыточной камере. А потом… – Костёр, - выдыхает Алек и медленно сползает по стене вниз. Ощущения такие, будто его огрели по затылку чем-то тяжелым и, оглушенного, оставили умирать. Несколько минут он не может выговорить ни слова. Только тяжело дышит и пытается прогнать из головы страшные образы, вспыхивающие в воспалённом воображении. – Все мы смертны, Александр, – мягкий голос – словно спасительная соломинка, способная вытянуть из поглотившей пустоты. – Рано или поздно, мне пришлось бы встретить свой конец. – Но не на костре, – Лайтвуд с трудом поднимает голову. – И не после пыток. – Не принимай мою судьбу слишком близко к сердцу. Из нас двоих я явно меньше переживаю насчёт того, что случится. Хотя это не тебе завтра будут дробить ноги, – узник протягивает ему ладонь. - Дай мне руку, Александр, почувствуй, как спокойно моё сердце. В глазах Алека мелькает испуг, и он лишь сильнее прижимается к стене. За всю неделю он так и не смог переступить эту невидимую черту, разделяющую их, и подойти ближе. Снова воцаряется тишина, прерываемая лишь вознёй мышей где-то под соломой. Алек старается собраться с мыслями и прогнать тошнотворно-липкое чувство вины, которое с каждой минутой становится всё ощутимей. – Значит, ты признался в том, что ты… колдун? Заключенный презрительно пожимает плечами. – Не люблю это слово. Вы вкладываете в него столько ненависти, что если бы я и причислял себя к данной…кхм…профессии, то побоялся бы об этом заявить даже под страхом самой страшной смерти. – И как бы ты назвал себя? – от удивления к Алеку почти возвращается нормальный голос. – Маг. В крайнем случае, волшебник. Лайтвуду часто приходится слышать от узников Шатле признания в убийствах и воровстве, но такая откровенность поражает его до глубины души. – Так ты на самом деле пособник дьявола! В ответ раздаётся короткий смешок. – Скажи мне, Александр, ты сам в это веришь? Этот спокойный и ироничный тон – словно ведро холодной воды на разгоряченную голову. – Прости, колд… маг. Взгляд узника теплеет, и на лице появляется легкая полу-улыбка. – Я уже много раз просил называть меня по имени. Ты постоянно об этом забываешь. - Я – Магнус Бейн. – Таких имён не бывает. – Бывает. Там, где я родился, детям дают имена, еще более непривычные для слуха таких, как ты. – Прости… Магнус. – Ох, Александр! Вы так боитесь всего неизведанного! А всё то, что не понимаете, называете дьявольским. Мало того, вы торопитесь затащить на костёр любого, кто посмеет вам возразить. – Кто это «мы»? – хмурится Алек. – Французы, – Магнус неопределённо взмахивает рукой. – А ещё испанцы, германцы, англичане, португальцы. Все вы одинаковы в своём невежестве. Пока Лайтвуд решает, обидеться или нет на такое нелестное высказывание, узник продолжает: – Западу еще столькому предстоит научиться у народов Востока! И прежде всего – принимать мир таким, какой он есть… Александр, что-то не так? Тот лишь качает головой. – Не стоило тебе приезжать во Францию. Если ты правда обладаешь… силами, то разве не чувствовал, как опасно будет здесь находиться? – Страх – это не то, что способно удержать меня. Я стремлюсь увеличить свои знания, свои умения. Всё, что я хочу – это жить в гармонии с природой и людьми. Но, видимо, в нашем веке такое невозможно, – Магнус горько усмехается. Алек старается унять пришедшую от внезапной мысли дрожь. – Почему же ты не освободишься? Если ты волшебник, как утверждаешь, почему не воспользуешься своими силами? Узник внимательно рассматривает Алека. Словно видит его впервые. – И ты бы позволил мне сбежать? Лайтвуд внезапно краснеет. – Не думаю, что смог бы остановить могущественного волшебника. – Почему ты решил, что я такой могущественный? Он пожимает плечами. Почему? Может потому, что буквально ощущает эту силу? Потому, что притяжение, исходящее от заключённого, буквально окутывает каждую клеточку тела и толкает к нему навстречу? Он качает головой, чтобы прогнать наваждение, и оставляет вопрос без ответа. Наступает неловкая пауза, и, чтобы разбить звенящую тишину, Лайтвуд снова спрашивает: – Так почему ты не освободишь себя? – Не могу, – устало роняет Магнус. – Стены Шатле защищены сильным заклинанием, мои чары здесь бессильны. От удивления у Алека приоткрывается рот. Заклинание в Шатле? – Ты не ослышался. Святая инквизиция не побрезговала при постройке этой тюрьмы прибегнуть к помощи одного очень могущественного колдуна. Увы, представители власти очень любят противоречить самим себе. – Мэтр Валентин считает, что Шатле построил сам дьявол, – Лайтвуд вспоминает, как примерно тысячу раз слышал от хозяина эту историю. Причём, тот рассказывал её так, будто сам был очевидцем событий. – Для обычного богобоязненного парижанина ты слишком часто вспоминаешь дьявола, – смеётся узник. Алека вспыхивает и, пытаясь скрыть неловкость, мелко крестится. – Кстати, о мэтре, – в глазах Магнуса вдруг зажигается новое, незнакомое выражение, и он медленно оглядывает Лайтвуда с головы до ног. – Скажи мне, почему ты, обладая лицом и телом античного бога, работаешь подмастерьем у палача? Алек чувствует, что краснеет от макушки до самых пяток. Никто никогда не говорил ему ничего подобного. Не сравнивал с богом. Не заставлял сердце биться с такой невероятной силой. Он молчит, не в силах подобрать слов, и Магнус понимает, насколько смутил своего тюремщика. – Так почему же, Александр? – мягко повторяет он свой вопрос. – Почему именно эта работа? Лайтвуд бросает на собеседника быстрый взгляд. – Англичанину нелегко найти работу в Париже. Магнус удивленно приподнимает бровь. – Англичанину? Я думал… – Моя семья родом из Англии. Мне было всего несколько месяцев, когда родители покинули Лондон после Великого пожара. Французы не любят англичан, но нам больше некуда было податься, и вот теперь мы здесь. Отец работает, где придётся – в доках, в продуктовой лавке, но этого мало. А работа у мэтра даёт мне будущее. – Какое будущее? – губы узника трогает горькая усмешка. – Отрубать головы преступникам и сжигать на костре невинных – это ты называешь будущим? Хочешь, чтобы весь город ненавидел тебя, а мальчишки кидались камнями и опускали в твой адрес омерзительные шуточки? Алек вздрагивает, вспоминая утренние насмешки, и поворачивается к Магнусу спиной. Ему кажется, что его лицо для этого таинственного человека – открытая книга, в которой он с легкостью читает ответы на любые свои вопросы. – Тебя уже дразнят и оскорбляют, ведь так? Так почему ты это терпишь? – Люди глупы. Мне всё равно, что они думают и говорят. – Хочешь поиграть со мной в «горячо-холодно»? Лайтвуд сглатывает. – Я не обращаю на насмешки никакого внимания. – Холодно. – Я привык к ним. – Вот так намного теплее, – узник молчит несколько секунд, а потом с жаром продолжает: – Ты не обязан жить такой ужасной жизнью! Мир полон стольких удивительных вещей, которыми ты мог бы заняться! Стоит только решиться… Алек резко разворачивается к Магнусу, и с ужасом понимает, что тот стоит намного ближе, чем минуту назад. В глазах мага столько заботы и молчаливого понимания, что ему становится страшно: неужели он признался ему в том, в чём не мог признаться самому себе на протяжении стольких лет? Магнус делает еще один шаг вперёд, и Лайтвуд отшатывается от него, словно от чумы. – Не смей подходить ближе! – он инстинктивно выбрасывает перед собой руку, словно воздвигая между ними невидимый барьер. – Я не должен был ничего тебе рассказывать. Это всё твои чары, колдун! – Александр… – Я – Алек! – его голос срывается. – Меня устраивает моя жизнь. Я должен быть благодарен мэтру. – Нет, не должен, – печаль в глазах Магнуса настолько глубока, что, кажется, поселилась там навечно. – Не указывай мне, что делать, – Алек сжимает кулаки с такой силой, что белеют костяшки пальцев. – Ты загубил свою жизнь, но свою я тебе загубить не дам. Он резко отворачивается и пулей вылетает из камеры. Дрожащими пальцами вставляет ключ в замок и несколько раз поворачивает. Потом опускается на деревянную скамейку в углу и закрывает лицо руками. Алеку неизвестно понятие «мантра». Но мысль «он колдун, колдун, колдун», которая постепенно словно обретает очертания и рваным вздохом срывается с губ, становится его мантрой на целый вечер. Когда в десять часов мэтр Валентин приходит, чтобы отпустить его домой, к Алеку уже полностью вернулось самообладание. Он покидает Шатле с привычным облегчением, стараясь не обращать внимания на чёрную тоску, которая разрастается всё быстрей и быстрей, превращая его сердце в открытую, саднящую рану.***
Помещение пыточной камеры оборудовано всем понемногу: здесь стоят кувшины и станки для пытки водой, клинья и молоты для пыток испанскими сапогами. Почти весь зал опоясывают каменные сиденья для заключённых, ожидающих своей очереди. В обязанности Алека входит наполнить водой все кувшины, наточить клинья и молотки, а также разжечь огонь в камине. Ведь никто не хочет, чтобы представители Святой инквизиции, которые обязательно будут присутствовать при пытке, закоченели от царящего в этой комнате холода. Все приготовления заканчиваются к двенадцати часам дня. Лайтвуд ждет хозяина у входа в пыточную и, услышав топот приближающихся шагов, старается не обращать внимание на участившееся сердцебиение. Но один взгляд на Магнуса, закованного в цепи, – и вся выдержка, напускное хладнокровие и даже спасительная мантра покидают его. В десяти шагах от них – орудия пытки, которые сегодня утром Алек подготовил с привычным для него усердием. Орудия пытки, которые всего через несколько минут превратят жизнь осуждённого колдуна в ад. В глазах Магнуса – только молчаливое спокойствие. Но стоит ему через приоткрытую дверь заглянуть в пыточную, как по его телу пробегает дрожь. Алека бросает в жар. К горлу подкатывает тошнота от осознания, что он приложил руку к страданиям, на которые обречен этот удивительный человек. На плечо ему опускается тяжелая рука мэтра, и он вздрагивает, словно от удара. – Ты отлично поработал, Алек. Думаю, ты заслуживаешь награды, – он кивает стражникам, и те толкают Магнуса в камеру. – Завтра поедешь со мной на площадь. Поможешь разжечь костёр. – Нет! – Лайтвуд чувствует, как подкашиваются колени. – Мэтр, я не… – Не сомневайся в себе, мой мальчик. Ты отлично усвоил всё то, чему я тебя учил. Пришло время для настоящей работы. Он по-отечески похлопывает его по щеке, а потом заходит в комнату и захлопывает за собой дверь. С трудом переставляя ноги, Алек бредёт в комнату, соседнюю с пыточной, и тяжело опускается на скамью. Стены Шатле достаточно толстые, и он не слышит зачитываемых Магнусу обвинений. Но через несколько минут мэтр приступает к пыткам, и слух Лайтвуда будто становится острее в несколько раз. Сначала он слышит только тихие стоны. Затем отдельные вскрики. Но когда они перерастают в один сплошной, дикий, совершенно не похожий на человеческий, крик, Алек срывается и бежит как можно дальше от этого места. Обратно к самой дальней камере на втором этаже тюрьмы. Но даже там он не может избавиться от этого крика, который, кажется, навсегда останется в его воспоминаниях. Никогда теперь Алеку не забыть его. Никогда не избавиться от мысли, что каждый раз, переступая порог Шатле, он будет слышать его. И до конца жизни не освободится от кошмаров, где страдания Магнуса Бейна будут главным действующим лицом.***
Солнце клонится к закату, когда четверо стражников под руководством мэтра Валентина приносят осуждённого обратно в камеру и укладывают на соломенный тюфяк. Мэтр прикрывает его грубым полотном ткани и отпускает стражников. Те спешат поскорее убраться подальше от камеры колдуна, который – даже изувеченный – остаётся для них опасным чернокнижником. – Ты тоже можешь быть свободен, Алек, – мэтр вытирает о край рабочего фартука испачканные кровью руки. – Но завтра я жду тебя с самого утра. Работёнка предстоит ещё та. – Идите домой, мэтр, – Алек удивляется своему спокойному голосу. – Я подежурю вместо вас. Валентин бросает на него недоверчивый взгляд, а потом усмехается. – Я и правда лучше пойду. Ну и денёк сегодня выдался! Всё в ход пошло: и вода, и дыба, и испанские сапоги… Мэтр уходит, пообещав вернуться к шести утра, и Алек принимается ждать. Через час огни во всей тюрьме гаснут, и наступает кромешная темнота. Лайтвуд зажигает висящий на стене факел, берёт его в руки и направляется к камере, из которой доносятся едва слышные стоны. Высокое окошко под самым потолком камеры пропускает лунный свет, который озаряет мертвенно-бледное лицо узника с застывшими на нём мелкими бисеринками пота. Его грудь тяжело вздымается и опускается, из-под прикрытых век по щекам тянутся дорожки слёз. Слышится скрип отворяемой двери, и он поворачивает голову на звук. Алек переступает порог камеры. Ему достаточно одного взгляда на это растерзанное тело, чтобы в его душе что-то оборвалось. Не колеблясь ни секунды, он переступает ту невидимую границу, которая разделяла их все эти семь дней, делает два шага вперёд и опускается перед ним на колени. Магнус тяжело дышит, но находит в себе силы, чтобы приоткрыть запёкшиеся от крови губы. – Вот видишь, Александр, я не кусаюсь. Рука Алека тянется к ткани, закрывающей ноги узника, но Магнус качает головой. – Не надо. Ты знаешь, что там увидишь. Конечно, он знает. Кровавое месиво вместо того, что раньше было ногами. – Прости, меня, Магнус. – О, Александр, – он делает глубокий вздох и пытается пошевельнуться, но это причиняет дикую боль. – За что тебе передо мной извиняться? – За то, что называл тебя колдуном, – Лайтвуд, не отрываясь, смотрит прямо в его глаза. – За то, что пропустил столько возможностей помочь тебе освободиться. И за это, – он протягивает руку, кончики пальцев которой щекочет от близости мага, и опускает ладонь на его плечо. Алека словно ударяет крошечной молнией. Он ощущает, как от Магнуса к нему струится поток журчащей энергии, который разливается по всему телу приятным теплом. Оно проникает в самые дальние уголки сознания, пробуждая спящие до этого момента эмоции, и его накрывает волной удивительно сладкой неги. А потом он, как и боялся, разлетается изнутри на миллион крошечных частичек. Чтобы потом собраться воедино и снова стать целым. Целым, как никогда. Алек всё еще не может прийти в себя от захлестнувших его ощущений, когда вдруг понимает, что не один испытывает нечто невероятное. Тело Магнуса рядом с ним дрожит вовсе не от холода и не от боли. Он чувствует то же самое. – Это… восхитительно, – Лайтвуд способен только шептать. – Что это было? – Только тут он замечает, что маг зажмурил глаза, словно от резкой боли, и отвернулся к стене. – Магнус? Что с тобой? – Ничего страшного, Александр, – его голос звучит приглушённо. – Просто… ты заставил меня почувствовать то, чего я не чувствовал уже так давно. – Но ведь это хорошо, так? – О, да, конечно… Но иногда из-за настолько сильных эмоций я… теряю контроль. Он медленно поворачивается и размыкает веки. Желтые, кошачьи глаза с вертикальными зрачками печально взирают на Алека, и у того перехватывает дыхание. – Магнус… Они прекрасны. Ты прекрасен. Уголки губ мага слегка приподнимаются. – Я не напугал тебя? – Совсем наоборот, – Лайтвуд проводит подушечками пальцев по его шее. – Я знаю, какую боль ты чувствуешь. Позволь мне сегодня быть рядом. А завтра… Магнус перебивает его свистящим шепотом. – Тшшш, не говори ничего про завтра. У нас есть сегодня. На несколько мгновений воцаряется тишина. Он делает несколько судорожных вздохов, и его глаза охватывает золотистое мерцание. Алек не может отвести взгляд от этого лица, сияющего в темноте. – Ты такой… волшебный. На секунду кажется, что Магнус забывает о своей боли. Его лицо озаряет самая настоящая улыбка. – Знаешь, Александр, думаю, что это самый лучший комплимент в моей жизни, – и он устало закрывает глаза.***
Гревская площадь, в центре которой разложен большой костёр, начинает заполняться зрителями с самого утра. Лавочники и торговцы, сапожники и портные, крестьяне и знатные дворяне – все толпятся вокруг огромного постамента. Одни локтями пробиваются поближе к самому костру, кто-то осыпает соседей отборной бранью. Некоторые мечтают под конец церемонии успеть схватить одну из костей колдуна – говорят, если её растолочь с масличным маком, получится отличное средство от ревматизма. Повозка палача, в которой лежит теперь уже бывший заключенный Шатле, медленно продвигается сквозь людской поток. Алеку приходится закрывать собой его тело, к которому со всех сторон тянутся жадные руки парижан, жаждущих разорвать колдуна на мелкие кусочки. Магнус, чьи газа устремлены в пасмурное октябрьское небо, кажется, не замечает всей этой суеты. Он уже пережил обязательную церемонию покаяния на площади Собора Парижской богоматери, и теперь ждёт только исполнения приговора. Прикосновение руки Алека, крепко сжимающей его ладонь, придаёт сил. То, что ожидает впереди, кажется всего лишь последней ступенью на пути к бессмертию. Когда крики толпы становятся совсем оглушительными, повозка вдруг останавливается – они подъехали к самому центру Гревской пощади. – Магнус, пора. Алек легко, словно пушинку, поднимает его на руки, и начинает подниматься по ступенькам постамента, ведущего к костру. Осторожно, боясь лишний раз причинить боль, садит к столбу и разматывает верёвки. – Александр, – Магнус хватает его за рукав, не обращая внимания на то, какой болью отдаётся это движение во всём теле. – Пообещай, что эта казнь для тебя – первая и последняя. Обещай, что оставишь мэтра. Алек бросает испуганный взгляд на хозяина, но тот стоит к нему спиной, сжимая в руках уже зажжённый факел. – Я… Не могу, Магнус. – Ты сможешь сделать всё, что захочешь. Тебе там не место. Обещай мне. Лайтвуд, как заворожённый, смотрит прямо в магические, широко распахнутые глаза. Из них струится поистине волшебная, всеподчиняющая сила, и, поддавшись ей, он кивает. Рука Магнуса безвольно опускается вдоль тела, и он не произносит больше ни слова. Закончив привязывать его к столбу, Алек отступает назад. Мэтр Валентин поднимается на постамент и бросает зажжённый факел прямо в центр сложенной кучи хвороста. Огонь разгорается с невиданной силой, и его жар оставляет на лице Алека пылающие отметины. Не отрываясь, он смотрит на очертания фигуры, исчезающей в сером дыму. Внезапно буря магической энергии, которая вчера вечером ударила его маленькой молнией, оживает где-то в глубине сознания и мгновенно выплёскивается в кровь. Нежная, бархатистая кожа Магнуса под его пальцами. Мерцающие волшебством глаза. Притяжение, толкавшее их друг к другу с самого первого дня его заключения. Алек подаётся вперёд и бросается в самый центр костра. Дыма уже достаточно много, никто и не заметит. – Алек, что ты делаешь? – уши закладывает, словно ватой, и голос мэтра звучит откуда-то издалека. – Плохо горит! – кричит он в ответ, а сам старается нащупать руками Магнуса. Наконец, он натыкается на него, и падет рядом на колени. Алек успевает вовремя: в глазах мага – приближающаяся агония. – Что ты… – Тише, тише, – сильные пальцы ложатся на впадинку у основания шеи. – Я не позволю тебе умереть такой ужасной смертью. – Александр… – Алек знает, что слышит этот шёпот в последний раз. Поэтому подаётся вперёд и накрывает пылающие губы своими. Поцелуй длится не больше секунды, но воспоминание о нём Лайтвуд пронесёт через всю свою жизнь. – Доверься мне. И быстро, чтобы не упустить время, изо всех сил обхватывает ладонями его шею. Потом, когда для Магнуса Бейна всё заканчивается, Алек рывком поднимается на ноги. Бросает последний взгляд на того, кто за семь дней подарил ему целую жизнь, разворачивается и спрыгивает с постамента как раз в тот момент, когда пламя, наконец, добирается до своей жертвы.