Папа Карло

Настоящая личность всегда имеет предназначение и верит в него; имеет к нему pistis, как к богу, хотя это — как, вероятно, сказал бы заурядный человек — всего лишь чувство индивидуального предназначения. Это предназначение действует, однако, как божественный закон, от которого невозможно уклониться. Тот факт, что очень многие погибают на собственном пути, ничего не значит для того, у кого есть предназначение. Он должен повиноваться собственному закону, как если бы это был демон, который соблазнял его новыми, странными путями. Кто имеет предназначение, кто слышит голос глубин, тот обречен. К. Г. ЮНГ

      Сотофа сказала, что еще есть сто — двести лет. Даже Мёнин не удерживал ситуацию, хрупкий баланс Мира не желал восстанавливаться. Мир умирал. Джуффин ощущал это так, будто это его тело постепенно, очень постепенно расслаивается на отдельные клетки. Да, двести лет есть — если Мёнин не взбрыкнет раньше времени, если какой-нибудь беглый магистр из своих мелких побуждений не захлестнет стержень своей бешеной силой, если жители не превысят допустимый предел бытовой магии, если какой-нибудь самородок спонтанно не начнет напропалую колдовать — если, если, если. Становилось слишком много этих «если». Они собирались огромной давящей грудой на вершине горы в сейсмоактивном участке. Одного такого «если» хватит, чтобы начался огромный оползень, одной капли достаточно, чтобы этот чудовищный сель охватил весь мир. Вся эта ситуация, по сути — надвигающаяся катастрофа, в которой выживут только избранные, щедро одаренные природой маги, те, кому доступен коридор между мирами. Прочим же — только умирать. Так вот, вся грядущая катастрофа придавала Джуффину невероятный азарт. Он чувствовал, как опасность пронизывает его жилы животворящим огнем.  — Не сгори — древняя черепаха порой как из ведра выливала на него ледяную истину, чтобы тот схолонул. Все дело было в том, что Сотофа знала его молодым и влюбленным в нее. Да, это власть. Но ей не нужна была власть. С точки зрения обывателя, Сотофа была совершенно сумасшедшей. Существовала ли хоть единственная вещь в мире, в которой она по-настоящему нуждалась? Тем не менее, она нуждалась в Мире, поскольку Мир нуждался в ней. Это единственное условие, которое держало ее в форме. То есть, буквально — в этой форме, осязаемой, а не растекающейся, ускользающей в щели, заползающей за горизонт пустоте, какой, по существу, она являлась. В общем, пока она была и пока помнила Джуффа стеснительным молчаливым мальчишкой, поэтому ее слова еще действовали на него как пролитый жидкий кислород. И глаза, такие молодые, зеленые и холодные. Живые, как проклюнувшиеся ростки. И в то же время — теплые. У Джуффина, разумеется, был план. Еще бы у него его не было. Но эти глаза, эти ростки живого, они цепляли какую-то ускользающую мысль. Мысль, такую же живую и даже душистую! Хонна. — Магистр Ордена Потаенной Травы, он ведь увел свой орден. Ты знаешь, куда? — Еще бы я не знала — Мне нужен Хонна. Миру нужен Хонна! Зелень глаз светится так, будто он разгадал этот ребус. И он видит ее, эту потаенную траву. Эти легкие тонкие ростки, такие свежие и невесомые. Они оплетают валуны тончайшей паутинкой, так осторожно и неотвратимо, наполняют влагой крошащуюся сушь. Трепетно, но неодолимо опоясывают разломы и коррозии. Наконец, скрепляют расползающийся Мир, оживляют принятую на себя Джуффином суть Любимого Мира.