Дневник влюбленного итальянца.

От автора: Простите-простите меня, пожалуйста, что так долго ничего не писал. Но вот — оно готово и постараюсь писать чаще. Глава получилось так себе, но что есть, то есть. Насчет коня. Кавалло с итальянского "жеребец" Проснулся я в шесть утра и собрался за какие-то пятнадцать минут. Еда не лезла в горло, поэтому я просто нервно ходил по квартире туда-сюда, запустив обе ладони в свои волосы. Что говорить, как относиться, я совершенно не понимал, что мне теперь делать и, будто испуганный мальчишка, хотел спрятаться, чтобы никто не нашел. В итоге я долго уговаривал себя, что я — мужчина и должен быть сильным, а потом все-таки вышел из квартиры и завел машину. Пока я подъезжал к дому Алауди, я подумал, что это похоже на американские комедии-мелодрамы, где парень заезжает за девушкой в шикарном платье, и они вместе едут на выпускной. Но вместо девушки в красивом платье меня встретил Алауди, который стоял, прислонившись спиной к двери, мило хмуря удивительно тонкие брови. И тут меня осенило – куда я его подвезу?! Это первое, что я озвучил, подойдя к юноше. — Плевать на перелом. Учебу нельзя пропускать, — заверил меня тот и попытался спуститься с лестницы. Минута на раздумье, и сварливое тельце было подхвачено на руки и занесено обратно в дом. Держать его было тяжело, потому что он не желал держаться, а только сложил руки на груди, так что я боялся его уронить. Я даже не очень замечал интерьер комнаты, просто положил его на диван и сел рядом, на случай, если он надумает подняться. Он молчал,и я молчал. Чтобы не смотреть в его глаза, я начал рассматривать комнату. Первое, что бросилось в глаза – очень высокие потолки. И люстры какие-то слишком помпезные, будто из театра, только чуть поменьше. А так, квартира как квартира, очень чистая. Впрочем, в ней было как-то очень много небольших шкафчиков, в том числе и подвесных, с книжками. Самые разные авторы: от итальянских классиков до отдельного шкафчика с русской прозой и поэзией. Но, судя по всему, половина из них была на английском, с которым у меня, честно говоря, не очень хорошо, поэтому я не решился подойти. — Ну, а ты-то почему не пойдешь? – сухо поинтересовался блондин. Хочу побыть с тобой… — А вдруг ты надумаешь подняться! Какое-то странное подобие улыбки, и взгляд направлен на мои пальцы, нервно дергающие рукав, все-то он видит. Больше всего мне сейчас хотелось лечь рядом, почувствовать его дыхание на своем плече, потрогать светлые пряди, а потом в какой-то момент осознать, что он спит. Я себе явственно представил картину предрассветных сумерек, когда ты лежишь, не в силах пошевелиться, потому что на твоем плече голова самого дорогого человека. И спать совсем не хочется, завороженный смотришь на его лицо, затаив дыхание. — О чем ты думаешь, конь? Конь? Я удивленно повернул голову в сторону родного до боли голоса и удивленно приподнял бровь. — Конь? — Жеребец, – кивнул Алауди и почему-то облизал губы. Кажется, у меня порозовели щеки. Стыдно даже озвучивать, дорогой дневник, что я себе тогда надумал! — Фамилия у тебя подходящая, – закончил блондин, не отрывая глаз. Фамилия, значит… Я тихо буркнул про то, что это замечательная фамилия и о ней еще услышат наши потомки, кажется, его это рассмешило, потому что он фыркнул в сторону и сел так, что его волосы касались моей щеки. Мне показалось, что в этот момент я готов был свернуть все горы мира, лишь бы так и остаться с ним сидеть до окончания веков, но вскоре парень опять заерзал, пытаясь подняться. Это довольно быстро вытряхнуло меня из нежных мечтаний и заставило подскочить на месте. — Ты куда? — За чаем, – чуть растеряно буркнул блондин, стараясь не выглядеть глупо при движениях. Все-таки гипс заметно осложнял движения. — Подожди, я сам, – движением уложить его на спину и бегом на кухню. За остаток дня я узнал, что Алауди вовсе не каждый чай любит, а только особенный японский чай, который называется «Белая лилия». Он, как оказалось, дорогущий и его довольно тяжело заваривать. Зато мягкий запах приятно окутывал весь дом и от него веки как-то сами по себе сонно закрывались. Часов в девять вечера я нехотя поднялся к выходу, на прощание приобняв худые плечи Алауди. Он был как-то по особенному робок, поэтому позволил мне такую фамильярность, а может, дал бы коленом по ребрам, да только гипс мешал. В любом случае, поднялся я с улыбкой во все тридцать два зуба, отчего блондин опять фыркнул в сторону. Была у него такая манера, когда дело касалось чего-то забавного, хотя она была несколько похожа на сарказм. Провожать он меня не стал, все-таки гипс. И уже у самой двери я услышал тихое-тихое «Останешься?». Сердце ухнуло куда-то вниз, и я просто вернулся в комнату и молча кивнул, не веря своему счастью. Глаза у меня, наверное, были совсем щенячьи, доверчивые, будто спрашивающие «можно?», и Алауди, видимо, увидел это, потому что чуть пододвинулся, так же без слов отвечая «можно»… Ночью мы не заснули. Ты не подумай ничего плохого, я даже не трогал его почти ни разу. В двенадцатом часу я предложил выйти на веранду и посидеть там с чаем. Алауди не отказал. У него во дворе стояла небольшая открытая верандочка, левая сторона которой была оплетена виноградной лозой. Мы сидели близко-близко, и теперь я понял, чем он пахнет – это и есть тот самый «Белый лотос». Иногда я чуть наклонял голову во время рассказа о насущном, тогда можно было явственнее ощутить тонкий аромат его кожи, почувствовать светлые прядки на щеке. Ночь выдалась прохладной. Я этого почти не замечал, потому что внутри меня горел пожар и с каждым словом я все больше и больше боялся начать дышать огнем. А вот блондин зябко передергивал плечами, сводя вместе ключицы, я накинул на него свой пиджак, даже не глядя. Только после скосил глаз, посмотреть, не скинул ли он его. А он удивленно посмотрел мне в глаза и тихо так попросил: «Продолжай», потому что я остановил свой рассказ, увидев желанные изгибы тела. Забавно, что я почти не думал к нему прикасаться. Вся эта ночь была пронизана каким-то странным волшебством, он, кажется, тоже это чувствовал, поэтому его взгляд иногда делался теплее, пару раз он даже позвал меня по имени. А когда мы уходили, часа в три ночи, Алауди позволил взять себя за руку. Конечно, чтобы помочь подняться, но сейчас я пишу это, а ладонь горит от его прикосновений. Он уснул внизу, на диване, а мне сказал ложиться наверху, в его комнате. У него просто огромная кровать, не представляю, зачем ему такая! И я очень долго лежал, уткнувшись лицом в подушку, и вдыхал его запах, тихо скуля от счастья, как щенок, нашедший дом. Через полчаса я спустился вниз, он спал, накрывшись моим пиджаком. Я почувствовал себя полным идиотом, забыл помочь ему постелиться. Я опустился на колени перед диваном и впервые произнес эти слова вслух: — Я люблю тебя, Алауди. Может, мне показалось, но его брови как-то быстро дернулись, тут же возвращаясь в обычное состояние. Надеюсь, он не слышал этого…