А на кресте не спекается кровь
И гвозди так и не смогли заржаветь,
И как эпилог всё та же любовь,
А как пролог всё та же смерть.
«Красное на черном» АлисА, К. Кинчев
Приглушенные шаги у шкафа сделали Блейку одолжение, вырвав из очередного тупейшего своим содержанием сна. Мужчина быстро выхватил пистолет из-под подушки и нацелился в спину ночного посетителя. Он привык враждебно реагировать на всё неизвестное, подкрадывающееся среди ночи. Как этот человек пробрался в номер? — Что за чёрт? — возмутился Эдвард, присмотревшись. Потом опустил оружие, узнав силуэт в костюме и шляпе. Не сказать, чтобы он не был рад видеть Роршаха. Гость молчал. Комедиант тоже не требовал объяснений и просидел так достаточно долго. Ждал, что мужчина заговорит сам. И все же первым нарушил молчание Блейк, нервно усмехнувшись: — А я ведь уже почти смирился с мыслью, что больше не увижу тебя. — Я тоже, — тихо ответил темный силуэт, продолжая стоять к хозяину спиной. Эдвард недоверчиво хмыкнул. — Ты единственный, кому я не могу позвонить или написать, и единственный, кому хотел бы. Где ты сейчас вообще живешь? — Ты не хочешь знать. — Возможно. Но со мной ты жить не захотел и вряд ли пришел потому, что передумал. Прошло столько лет… Что тебе нужно? — Мне никогда ничего не было нужно от тебя, — вспыхнул Ковач, наконец, повернувшись к Комедианту «лицом». Даже в полутьме можно было различить постоянно перетекающий узор маски. — Да, извини, — исправился Эд, — я неправильно выразился. Почему ты здесь? — Боялся больше не увидеть тебя, — просто ответил Роршах, но Блейк сомневался, что это вся правда. — Хочу убедиться, что ты не держишь на меня зла. — Уолтер, — выдохнул Эдвард, покачав головой. Это показалось осуждающим. — Ты один во всем мире понимал меня. Если я когда-то и злился, то только из-за этого, — мужчина криво улыбнулся. — Я создал себе образ последнего мудака, а ты вечно видел, что скрывается под маской Комедианта. Может в каком-то своем смысле и Манхеттен, но ему было наплевать и за это ему огромное спасибо. Из нас всех он единственный так называемый «супергерой»… — Эд вдруг взглянул на Роршаха, будто только вспомнил о нем. — Извини, что гружу ненужной хренью. — Продолжай, — разрешил Ковач. Блейка вообще редко кто-то слушал, да и на откровения того никогда не тянуло. Но сейчас… Любому человеку иногда нужно выговориться, и кто-то должен выслушать. Это было самое малое, что Роршах мог сейчас дать Эду. — Ему было выгодно делать монстра из меня, прячась самому в моей тени, — поделился мыслями Комедиант. — Джон наверняка рассказал вам историю этого шрама, — он провел ладонью по правой щеке. — Как ты застрелил беременную женщину? — Уолтер произнес это достаточно холодно. Это был старый давно забытый случай, никогда не имевший для него особого значения. И, хотя он был кем-то вроде борца за справедливость, эту ситуацию он предпочел просто забыть. — Ага. Ты не поверишь, но мне стало страшно тогда; я был уверен, что наша голубая защитница невинных обратит пулю и пистолет в ничто, — Блейк надолго замолчал, рассматривая свои ладони. Роршах не стал торопить его. У них было достаточно времени, по крайней мере оба так думали. Уолтер прошел по комнате и опустился в кресло, так и не дождавшись приглашения присесть от друга. В пепельнице на столе всё ещё тлела недокуренная сигара. Эд поднял взгляд на Роршаха. Тот держал голову прямо, но мужчина не мог сказать, смотрит он на него или нет. — А Джон просто заметил спокойным голосом: «Она была беременна…» — наконец, продолжил Блейк, хотя Уолтер почти забыл, о чем это он. Ему просто хотелось слушать Комедианта, что бы тот ни говорил. — Как будто, блять, ты не знал! И тогда я, наконец, понял: в Доке не осталось чувств, эмоций, хоть он и пытается их срегенерировать. Он НЕ человек. Он стал в каком-то смысле Богом, а Бог всегда жесток к людям. Если будет нужно, он убьет нас и глазом не моргнув, тех, кого называл друзьями. — Мы не были друзьями, — заметил Роршах, хотя Дэниэла он искренне считал своим другом. И Комедианта. Они были похожи. Одиночки. Неудачники. Социопаты. — Просто товарищи, коллеги, если быть точнее. Никто не собирался мириться с недостатками друг друга: алчностью, жестокостью, высокомерием, асоциальностью, занудством, равнодушием, женственностью и прочими. Но, тем не менее, мирились. Эд почти улыбнулся, услышав какой «недостаток» Уолтер приписал Лори. Но тот всегда недолюбливал женщин и это Блейк в нем ценил… когда-то. — Роршах? — Что? — Мы… Я и ты, были больше, чем друзья. Под маской мужчины проскользнула слабая улыбка. — Н-да. — Я хотел бы сказать, что это было глупостью, ошибкой, которую можно списать на горячую молодую кровь, но ты ведь знаешь, когда я лгу. Комедиант поднялся с дивана. Он был в халате и Роршах мог бы поспорить, что тот ТОЛЬКО в халате. — Я Комедиант, — продолжил Эдвард, — шут, консистенция всех человеческих грехов и пороков, которые без страха предъявляю миру. Мне это нравится, не буду упираться. Но есть и то, что я скрываю, потому, что не могу вмешивать тебя. — Я тоже не святой апостол, — возразил Ковач. Эдвард уже стоял над ним. Теперь он протянул руку и коснулся ладонью латексной маски, там, где она скрывала под собой левую скулу Уолтера. Он изменился тем, что смирился с одиночеством, хоть иногда и надевал костюм, чтобы вспомнить былые времена. Времена, когда их с Уолтером тела сплетались на огромной постели в дорогой гостинице, когда Блейк видел лицо Роршаха каждый вечер, когда выпитое вино заставляло их целоваться ночи напролет. Никто не устраивал истерик, начинающихся с фразы: «Ты меня не любишь». Эду хватало тяжелого дыхания и взгляда мужчины. Глаза в глаза. Таких глаз Комедиант не видел больше ни у кого. — Эдди, — выдохнул Ковач, и сердце того предательски замерло. — Эдди, — утвердительно повторил он и горько усмехнулся. — Когда это было… А помнится будто вчера. Ты ведь не хочешь начать всё сначала? Ты не за этим здесь, я знаю. И я прав? — Да, чёрт возьми, скорее я хочу это закончить! Ты ведь тоже иногда думаешь обо мне? — в голосе Роршаха, вопреки какой-то раздраженности, прозвучало отчаяние, будто он хотел подтверждения, что не мучается один и не напрасно. — Почти всё время, Уолтер, — признался Эд. Он вдруг поддел пальцами края маски у шеи мужчины и осторожно потянул вверх, обнажив подбородок и плотно сомкнутые губы. Роршах предостерегающе схватил его запястье. — Всё, — успокоил Эдвард, заключив лицо Уолтера в свои ладони и склоняясь над ним. — Я не позволю себе зайти туда, куда ты меня больше не пускаешь. — он преодолел последние сантиметры и накрыл губы мужчины своими. Роршах расслабленно ответил, откидываясь на спинку кресла, зная, что дальше дело не пойдет. Уже никогда. А сейчас нужно забрать и отдать последнее… Потом они вспоминали. Лежали рядом и просто разговаривали о прошлом, ведь будущее представлялось обоим утопией. Уолтер Ковач ушел перед самым рассветом, он не любил людные улицы. А через две недели Комедианта не стало.