Тени Старого города

      "– Сокровища Флинта зарыты в бухте Скелета, в пещере Вурдалаков, в двух шагах от Костлявой сосны, – прочёл Пыхтелкин. – Ну и названия! – засмеялся Самоделкин. – Вроде кто-то специально придумал, чтобы нас напугать. – Это Флинт придумал, – пояснил Буль-Буль. – Я в книжке читал, в той, сворованной из библиотеки, – напомнил он Дырке." (Валентин Постников, «Карандаш и Самоделкин на Острове сокровищ»)       Пламя костра металось из стороны в сторону, словно пытаясь вырваться из клетки очага; бросало зеленоватые отблески, выхватывая из темноты то заостренный кончик уха, то искривленные в ухмылке губы, то скошенный глаз. Бесшумные искры взлетали и медленно кружились, не в силах рассеять мрак. Огромные тени плясали на каменных стенах, как будто сами Старшие встали за спиной потомков, обещая помощь и чествуя дерзновенность замысла.       Обоюдоострый кинжал с короткой рукоятью сверкнул и хищно задрожал, вонзившись в пол.       - Мой нож, - хрипло проговорил низкий голос, - нож моего деда голоден. Он жаждет крови. А ты, сидя здесь предо мною, у костра совета, говоришь мне, что мы не готовы?       - Не мечи жаб, вождь Джин'до(1), - ленивое шипение вилось во тьме, как ядовитый дым. Так могла бы беседовать кобра с тигром — беззлобно, бесстрашно и безразлично. - Твои воины славятся силой и отвагой, но когда тебе нужно найти путь в ночи и спину врага в его крепости— ты приходишь ко мне. И я, - раздался смешок, смертоносный, как укус древесной змеи, - говорю тебе: время еще не пришло.       Говоривший и сам напоминал удава — сытого и довольного собой; он громадной тушей развалился около костра, щуря длинные, с зелеными искрами, глаза. Вождю, как всегда, хотелось схватить его за горло и трясти, пока не отвалится хвост; и как всегда, оставалось только молча скрипеть зубами: удав был прав.       - Мои духи слышат, вождь, - снова шипяще засмеялся тот. - Они слышат вопрос, который ты задал бы, если бы не был столь скор на обиду. Ты хочешь знать, когда же время придет. И я отвечу тебе, вождь, хотя ты не спрашивал: однажды молодой тигр прыгнул с дерева, не посмотрев вниз; этот тигр был глуп и не стал умнее, ибо не увидел внизу острые колья. Мой дед рассказывал, как хороша была похлебка в ту ночь. Но мы, вождь, будем умнее тигра. Мы не станем прыгать, пока не узнаем точно, за какой горой лежит вход в пещеру. И как найти тропу к той горе.       - Твои духи, Зул'джин, - проворчал вождь, справившись с собой, - говорят много, а ошибаются редко; но сейчас они, похоже, позабыли, что было сказано у огня за три ночи до этой. Не твои ли уши слышали то, что мне придется повторить, словно ты, Зул'джин, неразумный ящер, едва покинувший яйцо: тропа лежит там, куда упадет твой взгляд, когда рука, что держит копье, обращена к заходящему солнцу. Две горы миновать; а за ними - оскверненный источник, что подобен длинному озеру. А за ним - та гора; а в ней - та пещера. И я вновь говорю тебе, Зул'джин - не пора ли уже времени настать?       Собеседнику полагалось устыдиться; вместо этого он неуловимо перетек - словно удав свернулся в клубок перед броском - и уселся на корточки, глядя в огонь и качая головой:       - Однажды Старший нашего рода сказал моему деду: Зен'джин, возьми свою пангу(2) и ступай туда, где встает луна, когда кричит козодой. На вторую ночь дойдешь до холмов; на третью увидишь сломанное дерево; у него повернешь к созвездию Клыка и будешь идти до утра. Утром у берега ручья выроешь яму и там найдешь копье, которое я припрятал для тебя давным-давно. Дед был молод — хоть и не так молод, как глупый тигр — и не мешкая отправился в путь. Он добрался до холмов; но дерево давно рассыпалось в прах, а ручей высох. И дед не нашел копья, а только зря натрудил ноги, возвращаясь домой с пустыми руками и пустым сердцем. Вот и мы — отыскать две горы легко, и оскверненный источник едва ли с тех пор осквернился больше прежнего, но на месте ли гора, что нужна нам, и не завалило ли пещеру за минувшие века? А враги коварны; они будут ждать. Станешь ли ты, вождь, бродить, подобно слепому детёнышу-ягуару, потерявшему мать, когда за каждым камнем ловушка, за каждым углом — засада?       Вождь скривился и махнул рукой, тоже опускаясь на корточки. Его план набега разваливался на глазах, как хижина, сложенная неумелыми руками.       - Что говорят твои духи, Зул’джин? - уже почти безнадежно спросил он.       - Духи молчат, вождь, - развел руками тот.       - Когда молчат духи, - неожиданно заговорил третий, прежде тихонько и незаметно сидевший в тени, недосягаемый для отблесков огня, - спрашивают у Старших. Старшие мудры, о вожди. Они оставили нам немало плит и высекли на них свои знания, дабы мы не забывали о них… - он закашлялся и уже обычным голосом робко предложил:       - Может, в Библиотеку сходим?       …Почти семь тысячелетий самым непримиримым и опасным врагом Королевства Кель’Талас был союз племен троллей Амани. Оттесненный в горы белыми колдунами из-за горькой воды и не смирившийся с потерей своих исконных земель, древний народ охотников и шаманов, сильный природным естеством и вуду предков, раз за разом терпел поражения от низкорослых пришельцев, хрупких и слабых, но изощренных в коварстве и неведомом колдовстве - не признающем границ и не щадящем ни земли, ни лесов, ни памяти пращуров.       Многократно седели горы, и без счета обновлялась луна; захватчики возвели города, крепости и поселки, осквернив земли Праотцов и надругавшись над Домами Старших(3), чьи стоны и бессильный гнев слышал и ощущал каждый из Амани. Но остатки народа, многократно разбитого, потерявшего и свою родину, и древние алтари, и священные леса, не желали сдавался. Потомки древних воителей, вождей, унганов и бокоров после каждого поражения выжидали, восстанавливали силы – хоть они уже никогда не будут прежними - и нападали вновь. Они не могли отступить; это бледные кузими, мачафу нгуву(4) - усмешка богов, гримаса творения, лишь очертанием ушей подобные настоящим вата(5)! - это они пусть живут без памяти, порвав с землей, из которой явились, и позабыв могилы предков. Истинные Амани, чтущие лоа, никогда не оставят Своих в их Домах…       Уважать сильного противника можно по-разному.       Тролли едва ли не всех племен поедают плоть достойно противостоявших, дабы приобщиться их силы и храбрости - ну и умалить, разумеется, вражескую. Орки - варвары сопредельного мира, лишь недавно переселившиеся в Азерот - пленнику, проявившему отвагу или просто уважаемому, предлагают поединок с лучшим бойцом; и после даруют врагу свободу – это если он, конечно, победит.       «Бледные колдуны», они же кель’дорай-Высшие, а ныне - син’дорай, Эльфы Крови, в науке, магии и культуре обогнавшие прочие народы на тысячелетия, в подобных примитивных традициях давно не нуждались. Сопоставимых с собой противников (хотя таковых до последнего времени было очень немного) они небрежением не оскорбляли, но чтили и чествовали их уже вполне цивилизованно – изощряя дипломатию, совершенствуя разведку, улучшая вооружение с тактикой. И не забывая, конечно, тайные операции и смертоносные интриги.       Но в классическом труде «Наставления наставляющим» - знакомом каждому Высшему, кто мнит себя Учителем – черным по белому сказано: «Даже дети Старшего народа от зачатия до зрелости неизбежно минуют все стадии дикости; и долг воспитателя достойно провести их по этому пути».       Преподаватели столичной Школы Лазутчиков – и Учителя-воспитатели, и наставники в предметах - к своим подопечным относились с вниманием, заботой и любовью; как всем взрослым-Высшим и положено. Но специфика заведения (профильные предметы: инфильтрация, изъятие и истребление) на воспитательный процесс неизбежно накладывала свои, особенные черты, не свойственные Школам прочих Классов. Вероятно поэтому лицо, ответственное за сопровождение на дорогах дикости и приобщение к сокровищам цивилизации обитателей комнаты номер восемнадцать(6), на чересчур затянувшиеся игры в Амани смотрело, что называется, сквозь хвост маназмея. В конце концов, именно ветераны-Лазутчики, наставляющие и маленьких, и юных син’дорай, не устают повторять: «Хороший противник, у которого можно учиться – сокровище, доступное каждому…»       Когда Лазутчики собираются на дело, они стараются все предусмотреть.       - Бомбы.       Сказано было веско и уверенно; тонкая нотка сожаления о том, что приходится упоминать нечто несомненное, лишь придавала изысканность.       - Нет.       Неумолимое и тяжелое, как долг гражданина, слово раздавило все тайные надежды; Шестеренка - старший рабочей группы – как никто иной знал, что вождь Джин’до не пошел бы на поводу у нарушителей традиций. Ибо ритуал подготовки к битве священен – как выступишь, так и победишь.       - Провиант?       - Есть.       - Веревка?       - Три.       - Мало. Берем запасную… нет, две!       - А может, тогда и бомбы? – на сей раз вкрадчиво и негромко (как это сделал бы Зул’джин) еще раз испытал судьбу Шестик. И сам он, и чудом выжившая под гнетом стальной командирской воли надежда, сдаваться не собирались.       - Нет! – привычно рыкнул Шестеренка и, тут же взяв себя в руки, вздохнул: верный друг Шестопер (привычный интриган-соперник у костра совета) с ранних лет обожал все вспыхивающее и горящее; его любимой фразой еще с начальных ступеней была «А взорвем?!». И до сего дня (по крайней мере, по сути) Шестик ей никогда не изменял - только, приобщаясь к наукам, обогащал вариациями: уроки Словесности расширили словарь («А давайте мы это взорвем?»), наставники в Магии и боевых искусствах познакомили с многообразием возможностей («Взорвем. Оптимальное решение.») а Риторика тонко намекнула на небесполезность дипломатии («Послушайте-ка… а может нам это просто взорвать?!»).       Шестеренка душой болел за товарища, но и долг, и дело требовали своего. И старший, как истинный Высший, наперекор сердцу обратился к логике:       - Мы же в руины идем… Ну вот где ты собираешься там свои бомбы метать? Нас же самих там к траченым демонам завалит!       - А вот Занзил бы взял… - учуяв больную совесть командира, обиженно сказала «кобра среди троллей» и с укоризной посмотрела на помалкивающего как всегда третьего. Шустрик тут же щелкнул себя по уху – мол, не винти мои острые – и невозмутимо сказал:       - Меня не впутывай.       На советах шаман Занзил никогда не участвовал в соперничестве вождей. Ну скажите на милость: какой интерес в борьбе за власть над племенами троллей, если ударить победителя в спину будет совсем некому?       Когда Лазутчики действуют, они не надеются на удачу или случай.       С неожиданной идей Шустрика - прежде задуманного предприятия совершить предварительную вылазку в Городскую Библиотеку Элунарана – доблестные вожди Амани согласились без возражений. Хотя любая задержка казалась невыносимой не только вдохновителю предстоящего похода Шестеренке, но и Шестику, который если и провозгласил на совете вождей общую неготовность, то исключительно из чувства объективности. Все-таки, еще когда сказано – «Мудрый не закрывает глаза и не брезгует мелочами»; а будущие проныры на службе Королевства еще с начальных ступеней Школы хорошо усваивают, что «мудрый» (или, хотя бы, «умный») для Лазутчика означает в первую очередь «живой» - ну, по крайней мере, пока он не выполнил задание. Да и какой же костер совета без жарких споров, сверкания ножей и возможности померяться деяниями отцов и дедов? Видимость одна.       Когда Лазутчики посещают музей, возвращаются домой или идут за картами в хранилище истории и знаний, они не пользуются парадным входом - Класс и гордость за Школу обязывают не войти, а проникнуть.       Но на сей раз со следованием негласной ученической традиции возникла заминка: классическое и почтенное «через окно» исключалось – Великому Белоре, в силу свойств хранимых в Библиотеке сокровищ, доступ туда был закрыт; каждый знает, что яркий солнечный свет для старых книг и документов губителен.       Столь же простые, но оттого не менее верные воздушные ходы оказались заняты коллегами – тройка Учеников начальной группы отрабатывала скрытную высадку на крыши, и дырку в заборе надлежало уступить, новичков не спугнуть, малышне не мешать. И потом, как беззвучным шепотом небрежно заметил Шустрик, всем известно, что Страж Книжных Покоев почтенный Амарод давным-давно привык никогда не смотреть в сторону притолочных отдушин; и даже ближние книги просил отворачиваться обложкой к стене. В подобном «проникновении» не было ни достоинства, ни вызова - для без пяти зачетов профессионалов.       Все трое одновременно посмотрели на ближайший к ним люк городских стоков – путь не самый изящный, но всеохватывающий и надежный – и тут же переглянулись с сомнением: подобный способ, учитывая место назначения, вызывал ощущение некоторой неуместности. Конечно никто не запрещал, оказавшись в здании, первым делом свернуть к комнатам Телесного Совершенства, но Шестеренка, покачав головой, твердо изрек, что Прыголапка бы такого непочтения к книжкам не одобрила. И вариант был единогласно отвергнут.       Когда Лазутчики проникают, они не ищут легких путей, не пасуют перед трудностями и уж тем более не ограничивают себя классикой подхода.       - А давайте тауренами переоденемся, - внезапно сказал Шустрик, в который раз подтверждая свою репутацию самого непредсказуемого мыслителя современности. - Ходули с копытами у нас же до сих пор где-то лежат с того раза, помните? А рога... сочиним из чего-нибудь... длинный плащ сверху с капюшоном, чуток подколдовать и все!       Приятели наградили его взглядом, каковой при должной деликатности можно было бы назвать укоризненным.       - «Болваны!» - с неподдельным чувством процитировал Шестеренка. – «Он же думает, что мы на него сейчас нападем, а мы его перехитрим. Мы пойдем… в обход!»       Спектакль о приключениях странноватого друида, что покинул родные дарнасские рощи и отправился в Кабестан спасать тамошнюю фауну от злобных кул-тирасских(7) пиратов троица смотрела, наверное, сто раз, а может быть, и двести. Друид как таковой не вызывал у них особой симпатии; а вот красные повязки, черные флаги, равно как и склонность размахивать абордажными саблями направо и налево и носиться по морям и волнам — это было совсем другое дело, и мальчишки в театре ерзали на местах и только что не вопили от восторга.       - Д-демон! – прошептал, догадавшись, Шустрик, но не радостно, а скорее огорченно - про старинную погрузочную часть библиотечного склада, оснащенную и пандусом, и двустворчатой дверкой, он просто обязан был вспомнить сам; а вспомнил Шестеренка. – Самое то! Ее, говорят, с до-войны не открывали.       - А мы ее можем… - кровожадно начал рыцарь «бомбы и гранаты».       - Взорвать? - обреченным хором продолжили соратники.       - Откр-ы-ыть! - широко улыбнулся в ответ Шестик, довольный своей незамысловатой интригой.       Замки - тем более, безнадежно устаревшие еще прошлой весной – это последнее, что способно остановить Лазутчиков, не прогуливавших уроки Механики. Договорившись по-быстрому с дверцей, Шестеренка проскользнул в темный зев, дохнувший для пущей острастки пещерной сыростью; а за ним и Шустрик.       Шестик попробовал прошмыгнуть, как маназмей в гнездо; потом – проползти, как гилнеасский лис в нору; и уже под конец – протиснуться, как прыголап в кладовку, но…       Из вожделенной, но покамест недосягаемой складской темноты послышался озабоченный шепот:       - Ты что, застрял?       Шестик, последние годы немного обогнавший сверстников в росте и размахе плеч (преподаватели тактично, но честно советовали подумать о смене Класса, а Ученики других групп все чаще сокращали его кличку до «Шеста»), быстро и решительно прошептал в ответ:        – Нет! - И почти честно добавил: - Я смотрю, нет ли за нами хвоста.       А затем - ибо син’дорай не отступают, и не бросают своих – бросился на зловредный проем, чувствуя себя не всепробивающим Шестопером, а Очень Маленьким Зверьком из старинной детской книжки, что в героический час отважно влез в «Для писем и вещей".       - О храбрый, храбрый Шестопер! – восславил его и его подвиг Шестеренка, а Шустрик немедленно дополнил: - …В библиотеке карту спер.       Друзья тоже любили эту сказку.