Обмани его

Гарри Харт не любил ложь. Он предпочитал не связываться с лжецами и старался не допускать проявлений обмана в собственной речи напрямую, а так же других его разновидностей: приукрашиваний, недомолвок, интриг и даже лести - всего того, что искривляло структуру правды, превращало ее в удобную, изменяемую под нужды обманщика функцию. Ложь, наряду с плохими манерами и криво пошитым костюмом, джентльмену не к лицу, а за всю жизнь Гарри оказывался в таких ситуациях, когда оставаться джентльменом...собственно, все, что ему и оставалось. Разумеется, он врал, когда был Галахадом. Но то Галахад, то миссии, то Кингсмен, пусть и составляющий большую часть жизни Гарри, но все же не заменяющий ее полностью. Иногда - изредка - наедине с собой, в кабинете, перед чучелом мистера Пикуля, в разговорах с теми, кого в перспективе можно было бы назвать друзьями...тогда был Гарри. И Гарри ненавидел ложь. Даже по мелочам. Лучше тактично уйти от вопроса, чем опускаться до уровня тех, кто ради кратковременного всплеска положительных эмоций другого человека натягивает на лицо маску дружелюбия: - Нет. Это платье вас полнит, мадам. - Ваш план нелеп и бесперспективен. - Мне не важно, что вы скажете. - Ты разочаровал меня, Эггси. Когда Эггси, наивно заглядывая в глаза, спрашивал о прошлой жизни, до секретной службы, Гарри отвечал, сухо улыбаясь: - Нечего рассказывать. И не врал. Жизни "до" не было. Только старая мать, энтомология, какие-то короткие неинтересные знакомства. Кингсмен же стал всем. И даже больше. Кингсмен стал смыслом, стал целью, стал призванием, и когда Гарри рассказывал об этом Эггси, он не врал тоже. Мальчик тогда не понял. Он даже представить себе не мог, что так бывает, что можно прожить всю жизнь без привязанностей, не считая лохматого старого пса, умершего от панкреатита. Тогда не понял, но Гарри верил, что поймет однажды. Эггси станет хорошим агентом, лучшим агентом, и они будут сражаться плечом к плечу. Вместе. Потом все пошло наперекосяк. Гарри не врал, что умер, ведь на время Галахад действительно перестал существовать, и не врал после, когда вернулся. Не врал, когда называл Виски предателем и стрелял в голову. Не врал, когда показывал, что слаб и бесполезен. Ему хотелось уберечь Эггси от лжи. Показать своему преемнику, своему ученику, своему единственному настоящему другу мир Гарри, без обмана и уверток, мир, в котором истина ценится больше, чем любые разменные средства. Эггси точно должен был понять, ведь он...он такой же. Он Эггси. Его Эггси. Его мальчик. Гарри Харт не врал себе даже в мыслях, и потому всё понял, пусть и не сразу приняв. Унес эту правду с собой в могилу, воскреснул с ней, сохранил ее в дальнем уголке сознания, пока остальное пространство заполняли разноцветные пестрые бабочки, позволил ей прорваться сквозь барьеры амнезии, боли, пустоты, устремиться на родной голос, вернуться снова, смог донести ее, неизменную, аж до чертового самолета и двух бокалов мартини! И вот, теперь они здесь. Эггси, Гарри и его правда. Неизменная, неизменившаяся, отчаянно требующая действий и слов. Только сегодня Гарри соврет. Когда мальчик будет невольно искать сочувствия, отклика в его глазах, Гарри соврет ради красочной метафоры. И ради того, чтобы потом, когда Эггси, такой ослепительно красивый в свадебном костюме, будет стоять у алтаря, мысли его занимала прекрасная невеста в белом, а не старый секретный агент, который, приведя однажды своего преемника в ателье, взглянул на их отражение в высоком зеркале и осознал, что за свою долгую жизнь влюбился в первый - и последний - раз.