La foi

Раннее лето в Нормандии ошеломительно прекрасно. Франциск нежно любит его всей душой, когда вдыхает солоноватый морской воздух с побережья, наблюдая за слаженной работой на полях и виноградниках. Эта земля по истине восхитительна атмосферой легкости и непринужденности. Правда рядом с Бонфуа идет юный Артур, поэтому тот не торопится восхищаться и бахвалиться. Север Франции — их яблоко раздора, соответственно, эта тема для них — запрет. Керкленд слишком молод и наивен в своих рассуждениях, он чертовски мало знает о жизни, зато пытается отличаться своим скептицизмом, вместо этого каждый раз теряя голову и идя на поводу у собственных эмоций. Этот мальчик еще не мужчина, а нескладный, угловатый подросток с то и дело скачущим голосом. Но Бонфуа так даже нравится. Франциск обожает его упертость: они идут уже несколько миль, и Артур до сих пор не соглашается взять его под руку. Керкленд недовольно отталкивает чужие пальцы, и каждый раз, нервно одергивая его, тихо шикает, мол, смотри, здесь же люди вокруг, а Бонфуа только заливисто, по-птичьи смеется в обратную. Франциск слишком много выстрадал до того, как понять, что нарочно ничего глупее пряток от людских глаз не придумаешь. От окружающего мира они скрываются в тени дикой яблони: вокруг сладко пахнет резедой и другими луговыми цветами и травами, названий которых француз не знает. Артур молча сидит, несмело привалившись к чужому плечу, и Франциск нежно приобнимает его за поясницу, неторопливо поглаживая соломенные взлохмаченные волосы. Незаметно для себя самого Бонфуа улыбается одними глазами. Неспешно догорает закат, и Керкленд устало зевает, потирая переносицу. Он немного вымотался, находясь в обществе суетливого Бонфуа целую неделю: то ему хотелось пойти к очередной речке, то продираться через лесную чащу, а страдал в итоге один Артур. Да и то, страдал ли?.. Англичанин требовательно, с прищуром смотрит на своего спутника. Франциск, к счастью, достаточно догадлив. Поднявшись с земли и отряхнув несуществующие пылинки со своего лазурного блио, француз галантно подает ему руку, как даме (своего сердца). — Пойдем обратно? Артур обиженно шикает, но не отказывается от предложения, с силой сжимая чужую кисть. Он в ловушке, хитрые пальцы Франциска сплетаются с его, но он больше не против. Свободной рукой Бонфуа ловко срывает цветок луговой герани: белый со светло-лиловой махровой окантовкой. Он вплетает его в шафрановые, немного жесткие волосы Артура и несдержанно хихикает, заприметив чужие пунцовые щеки. — Так красивее, — охотно поясняет Франциск, по-лисьи хитро скрывая тот факт, что от красоты англичанина (как от внешней, так и от внутренней) у него каждый раз болезненно ноет сердце. Керкленд только тихо ворчит что-то о наглости, но избавляться от цветка (почему-то к внезапному счастью Бонфуа) не спешит. Они доходят до развалин капеллы, затянувшихся мхом. Здесь — никого, даже красноватое солнце давно спряталось от их глаз где-то за далеким горизонтом. Франциск тихо окликает Артура и аккуратно, как до самого дорогого фарфора, дотрагивается до его подбородка, пальцами очерчивая резкий овал лица. Керкленд, несмотря на то, что совсем еще зелен, все прекрасно понимает и нетерпеливо зажмуривается. Ощущение того, как Бонфуа нежно прикасается к его приоткрытым обветренным губам, для него до сих пор непривычно. Франциск в последствии назовет этот поцелуй английским, а Артур тоже не станет ничего вымудрять и назовет его французским. Для них так правильнее. — Mon petit coeur*, это и зовется грехом, — Франциск опасливо косится в сторону бывшей капеллы: он уже давно дорос до того, чтобы бояться проклятий всевышних. — Разве любовь — это грех? — Артур смотрит на него с недоверчивым прищуром. Четырехсотлетний ребенок, кажется, ему совсем не верит. — Такая — самый настоящий. Артур возмущенно фыркает, а Бонфуа становится поражен, как молнией, чужой надменностью или глупостью, он еще сам не понял, как вернее. Керкленд, не задумываясь, обхватывает его шею и тянется все ближе: разница в росте сейчас как никогда существенна. — Неужели боишься? — Ни в жизни, — Франциск врет и молит Бога, лишь бы Артур поверил в его ложь.