У меня нет опыта в дружбе

Других дел в этот вечер не осталось. Тюрьма пустовала, а семью ему видеть не хотелось: завтра они вместе отправятся на премьеру пьесы. И эти часы, проведённые вместе с женой и детьми, будут, пожалуй, приятней многих за многие годы, потому что их присутствие будет согрето иным присутствием. Ричард сидел у камина за небольшим столом, на котором сегодня доносы горожан и отчёты полиции заменил всего один чистый лист. Ричард, не отрывая взгляда от огня в камине, потянулся за пером, обмакнул его в чернила — и быстро склонившись над бумагой, написал: Я был в Раю, но всё ж и там — один. Ричард разогнулся, залюбовавшись этой первой строкой сонета. Когда-то ещё отроком он пробовал писать стихи, но и тогда не отваживался на сонеты. Тогда эта форма казалась совершенной, чересчур гармоничной для него, а теперь… Откуда-то теперь была уверенность, что наконец-то совершенство достижимо, допустимо для него, потому что в своём служении, самоотречении, сейчас, он близок к совершенству. И мастер Шекспир это почувствовал и признал. Ричард задумчиво провёл рукой по колену, где до этого лежала рука мастера Шекспира, когда тот так убеждал Ричарда прийти, будто знал, какой груз сомнений лежит на душе у Ричарда… Это ли не то, что называют «родственная душа»? И рука задумчиво, но довольно быстро вывела: Без спутника бродил в Христа чертогах. Так праведник, суровый паладин, В Земле Обетованной встретил Бога. Тут не над чем задумываться, нечему удивляться — конечно, мастер Шекспир всё почувствовал правильно: между ним и Ричардом удивительной силы связь, возникшая ещё в первую встречу, хотя тогда молодой драматург и казался отстранённым, даже испуганным. Но кто не смутится перед земным величием? Даже грубые души склоняются перед ним, даже все те негодные, подлые люди, которых слишком много бывает в подземелье — и те невольно склоняются. Но душа мастера Шекспира не такова — и конечно, он ощутил трепет, робость… Но как хорошо, что с той первой встречи многое переменилось: Ричад привык к чужому страху, благодаря мастеру Шекспиру он узнал о чужом тепле. Это истинное чудо, Божий дар за годы одиночества! Было ли прежде, чтобы кто-то явился к нему не по зову долга, но по велению души, по зову, который связывает только истинно близкие души?.. Нет, никогда, никогда. Ко многим прикасался он, многие касались его, но раньше всякое касание означало удар, укол, новые муки. Трудно быть одному на высотах величия. Да, всё верно — трудно. Левую руку он положил на правое колено, правой же вывел: Ослепший от сияния вершин, Закрыл глаза… «Закрыл глаза», — пробормотал он вслух и тоже прикрыл глаза, вспоминая тепло, которое согревало его каких-то полчаса назад. Конечно, это только начало их отношений: …Ждала его дорога. Долгая дружба, многолетнее и крепкое чувство — вот эта дорога. До сих пор он, Ричард Топклиф, был только орудием Бога, его слугой — безропотным, поистине слепым к соблазнам мира. Теперь же пришла пора — и своей верностью Ричард заслужил прозреть к человеческому дружескому теплу. Ричард коснулся губами того места на руке, которое мастер Шекспир всего полчаса назад прижимал к своим губам. Он прерывисто вздохнул. Прозрение духовное, способность открыть свой внутренний взор и обратить его на другого человека… Ричард вновь схватился за перо — строки точно следовали за его мыслями, сонет шёл так гладко. Несомненно, его вдохновлял сам Господь: Слепого вёл за руку Господин, Потом его оставил у порога. Оставил, чтобы подарить ему силы вознестись на небывалую высоту: завтра после пьесы Ричарда объявят главой тайной разведки. Нахлынувший восторг, от которого становится тесно, отступил, сменившись вдруг меланхолией, как от обилия лимфы случается после еды или в пасмурный день: Я тосковал в священной пустоте. Искал вслепую длани Всеотца. Молил: «О Пастырь Добрый, будь со мною!» Он шептал эти слова, выделяя ударные слоги пятистопника, вздрагивая на каждом ударном слоге. По лицу от виска за воротник скользнула капля пота, хотя пламя в камине погасло, и угли только тлели. Но его сейчас согревал иной огонь. Как сияли глаза мастера Шекспира… нет, просто Уильяма… когда тот умолял Ричарда прийти на представление! Истинно дружеское чувство читалось в этом сиянии. Чёрные волосы так и хотелось погладить, легко растрепать, чтобы они упали на лицо. По всему телу Ричарда побежали мурашки при воспоминании о дыхании Уильяма, которое касалось руки Ричарда. И мне ответил Тот, Кто на Кресте… — написал Ричард и остановился, потому что неудобно было сидеть, неудобно писать, но писать необходимо, иначе Божественный восторг от этого священного служения испарится: Слепец, найдёшь ты спутника-слепца, — несомненно, слова приходят свыше, становятся пророчеством. Спутник-друг, понимающий, посвящённый, вдохновенный — что может быть лучше? Какая награда сравнится с этим? Разве что доверие Королевы, её благословенного величества… Хотя, может быть, и оно не сравнится. Ричард резко выдохнул, сжался в кресле, затем — почти против воли — выгнулся — и снова вздохнул. Перо выскользнуло из ослабевших пальцев. Перед глазами были всё тот же взгляд — и кроме этого, чистые черты, открытые и смелые, полные самой искренней дружбы. Такое красивое лицо. Такой небесный взгляд, такие тёплые губы. Из уголка глаза слеза скользнула вниз по щеке. Подобрав перо дрожащими — до неровных, едва различимых букв — пальцами, Ричард дописал: И вместе воспарите вы над тьмою.