Конечно, всё начиналось немного не так. Я, Тейлор Мишель Момсен, родилась в две тысячи сто пятьдесят девятом году в Американском королевстве³, затем переехала в соседнюю страну, выросла в столице округа, закончила школу, зарабатывала разными способами на учёбу, и в конце концов стала писать книги и обслуживать посетителей маленького кафе. В общем, почти всё как у людей. Но единственное, что мне никогда не нравилось и в обществе, и в моей жизни, как биосоциального существа — стремление к власти. Нам нужно ещё и ещё, чтобы в конце концов они остались без ничего. Без людей, к которым мы привязались, без вещей, которые мы приобрели и создали, без убеждений, которые нам навязали государственные органы.
...Сегодня у меня выходной, поэтому я решила сходить в книжную, чтобы приобрести что-нибудь интересное. Вообще, книгопечатание мне кажется напрасным уничтожением древесины, но запах старых страниц мне нравится больше, чем запах таблера¹. Итак, живу я почти на окраине города, поэтому путь до тайного магазина не такой уж и простой. Всё же, добравшись до лавки, я взяла несколько шедевров литературы, авторами которых были Рэй Брэдбери, Джордж Оруэлл и пара других. Антиутопии всегда были в моём вкусе, его мне привил отец. Отдав весь остаток своей зарплаты на пять печатей доброму мужчине, к которому всегда прихожу за новыми экземплярами, я благополучно отправилась домой. После получаса езды на бусе мне нужно было пройти пару улиц и пересесть в метро. Я наблюдала картину серого города, пыталась слиться с толпой людей. Прошла мимо местного кинозала, в котором кто-то просматривал свои Воспоминания, а затем оказалась на лестнице под верхней дорогой. Здесь всё было даже темнее. От всей этой рутины мне становилось грустно. Моё внимание привлекли баннеры с рекламой кинолент нового поколения. Догадки о том, когда их успели повесить, ведь ещё полчаса назад на этом месте ничего не было, унесли меня из реальности, и уже через пару секунд я почувствовала сильный удар, заставивший меня пошатнуться. — Любопытная книга, — эти слова я услышала через пару секунд после падения и возвращения в реальность. Из моей сумки выпала бумажная стопка листов с романом позапрошлого столетия. Препятствием, на которое я наткнулась, был высокий мужчина, изображающий всю действительность единым цветом гардероба и волос — чёрным. Он поднял книгу с грязной, как мои мысли (настолько красивым, и в то же время запугивающим он мне показался), земли, стряхнул всё болото после дождя и осмотрел титульный лист. — Решили приобрести в честь юбилея²? — Это моя любимая. Сейчас очень трудно найти издания в печатном варианте, — собеседник тяжело вздохнул, продолжая высматривать книгу, и кивнул мне в знак абсолютного понимания. — Сейчас вообще не осталось ничего настоящего, — мы взглянули друг на друга, а затем молодой человек помог мне встать, хоть я могла сделать это сама, и протянул мне книгу обратно: — Адам Гонтье, физик. — Тейлор Момсен, филолог, — я смотрела в его большие глаза, на крашенные в чёрный волосы, которые уже очень давно не приводили в порядок. Сразу было заметно, что человек не бродячий, несмотря на свой внешний вид. Среди всей серой картинки прохода в метро и идущей по ней толпе людей этот человек показался мне особенным, старомодным. В нём горел тот самый преступный огонь, тайна, которая тянет похлеще магнита. — Мне кажется, что я вас знаю, — Адам забавно положил руки в карманы тёмной длинной куртки и выпрямил спину. — Не думаю, я бы запомнила вас, — никак не могу поправить пряди, которые выпали из пучка. Скорее всего, мои щёки покраснели, ибо я чувствую тепло в висках. — Ну, в любом случае у вас есть возможность прийти домой, достать свои кассеты и проверить, так ли это. Надеюсь, мы ещё увидимся. Всего доброго, — Гонтье помахал мне напоследок и ушёл в противоположном направлении. Я точно знала, что это не последняя наша встреча...Веком информации по праву считался двадцать первый. К сожалению, следующее столетие разделило с ним это относительно почётное звание. Человек не остановился в развитии, и появилось такое новшество, как кинолента, если по-научному, то Line 120. Устройство, записывающее всё, что ты видишь и слышишь, на плёнку. Это великое изобретение принадлежит некому учёному, который родился лет сто назад, с детства увлекался биологией и фотографией. Его посетила очень интересная мысль о том, что благодаря нашим органам зрения и мозгу можно сохранять увиденное в привычном для человека цифровом формате. Мужчина долго работал над этим и получил маленькую машинку размером с орех, которая цеплялась к уху. Туда вставлялись пустые кассеты размером с два-три кубических сантиметра, чтобы записать на них всю информацию. Одного экземпляра хватает на целые сутки.
— Я знала, что мы ещё увидимся, — после тяжёлого трудового дня в кафе я села в метро и увидела того же самого физика. Он сидел на местах (да, именно на нескольких, ибо у него, как оказывается, очень длинные ноги, которые трудно держать на полу) напротив меня. В центре стояла парочка, которая, судя по всему, ссорилась из-за пустяка. — Я помню, как ты мне говорил, что я не умею предавать. Ты говорил, что любишь меня! И что сейчас? — А ты вообще в моих Воспоминаниях рылась! Это нормально — так сильно не доверять человеку?! Слова паренька заели у меня в голове. До меня дошла истинная причина их ссоры. Это не ревность, не преданность, в данном случае их отсутствие, нет. Недоверие. Эти двое побоялись открыться друг другу по-настоящему. Не так, чтобы раздеться и предаться утехам, так ведь любой дурак может. Именно обнажиться, раствориться. И во всём виноваты эти кассеты. Люди пересматривают их, вспоминают все колкие слова и обиды, а затем используют их против других, потом отношения рушатся. И о какой вере в правду может идти речь, если никто не хочет верить и в себя, и в окружающих? А зачем? Ведь есть своя собственная правда; яркая, как Солнце, беззаботная, как дети, печальная, как дождливый день, горькая, как тёмный шоколад. Это ведь проще, чем копать к истине и обвинять всех, кроме себя любимого... — А ну завалили оба! — в самый разгар спора Гонтье напомнил о себе так, что горе-влюблённые посмотрели на него испуганно. — Если вы оба ещё чувствуете что-то к другу другу, то живите весело и счастливо. А если ваши пути расходятся, то хотя бы перестаньте выяснять отношения на людях. Да и вообще, выкиньте эти долбанные кассеты, неужели вы не понимаете, что они вас портят? Пару минут после криков Адама прошли в тишине, только стук колёс нарушал её. Парочка успокоилась и сохраняла молчание, моя улыбка почти доходила до ушей. Когда поезд достиг станции, двое вышли без лишних слов, держась за руки. Через окно я увидела, как они, глядя друг на друга, приближают пальцы к своим правым вискам и раскручивают себе болты с кинолентой. Затем к ним подбегают двое охранников и уводят куда подальше. — Серьёзно, достала уже эта молодёжь, — Гонтье достал из кармана пачку сигарет, выбрал одну и зажёг огне-баллоном¹. — Кстати, как раз сегодня купил. Еле нашёл, причём в магазине возле того перехода, где мы виделись, — парень сделал затяжку и улыбнулся. — Сейчас правительство снимает весь табак с продажи, остался только нелегальный. Не знаю, как доказать, что от одного завода дыма больше, чем от ста курящих человек. — Пф, сравнил тоже, — прыснула я и отвернулась. — Были бы умные люди у власти, уже давным-давно на фабриках стояли бы специальные фильтры. Кстати, вот уж где, а в метро курить не очень хорошо, — я почувствовала на себе взгляд одновременно восхищения и презрения собеседника. — Ну, ты-то одна сейчас в вагоне, да и в поезде, скорее всего, тоже, — Адам сделал ещё одну затяжку и продолжил: — А мне нравится твой ход мыслей. Угостить? — Не откажусь от такого редкого подарка, — я подошла и взяла сигарету из рук, но чтобы она зажглась, мне пришлось нагнуться к самому лицу парня, ибо он поставил руку с баллончиком слишком низко. Прочувствовав всю мощь взгляда "инакомыслящего придурка", который резко перешёл на "ты", я выпрямилась и упёрлась одной рукой о поручень.Открытие стало настоящим прорывом. В две тысячи сто двадцать втором году аппарат для записи стали тестировать на людях всех возрастов. В большинстве случаев он прижился, и сегодня, в две тысячи сто восемьдесят четвёртом году², широко используется. Уже при рождении ребенку настраивали ленту, чтобы не упустить ни одного важного момента из прошлого. Из-за того, что дети развиваются быстро, в этот период жизни картинка печатается плохо, и к десяти годам мало кто уже помнит то, что с ним было в раннем детстве. Кассеты с прожитыми днями называют Воспоминаниями. Учёные настоятельно рекомендуют вести киноленту на протяжении всей жизни, так как по их мнению это изобретение является главным источником информации, которую потом можно использовать в разных сферах, начиная от криминальных расследований и заканчивая исторической документацией.
— Ты ведь американка, да? — Гонтье осматривал меня снизу. Я же уставилась на двери вагона и с лицом философа курила первую сигарету за последние два года. Киваю в знак согласия, и тут же поступает следующий вопрос: — Тогда что ты забыла здесь? — Моего отца поймали на поджоге кассет его друга, который случайно убил своего младшего брата и покончил с собой из-за стыда. По крайней мере, это официальная версия. Все считали, что он хотел уничтожить доказательства, но на самом деле этот друг занимался операциями по удалению кинолент, хоть у него самого была своя. Папа помог ему заблокировать доступ кассет к ячейке в Библиотеке, чтобы её перевели до его настоящей смерти в Архив. Но обман скоро раскрылся, братья-преступники были убиты полицией, а всё подстроили под несчастный случай. Отца спалили соседи, и вскоре мы убежали сюда, в Канадскую республику³. Надеялись, что хоть она оправдает своё название, и нас остав... — Пойдём ко мне, — мой скорый, как поезд, который мы сейчас задымили, монолог Адам прервал очень невозмутимо. Он смотрел на меня, щурясь, будто хотел заставить меня ответить "да", но особых усилий прилагать не стоило, ведь мне было нечего терять, и я согласилась. Мы затушили сигареты и вышли через несколько остановок. Мы шли по тёмным улицам, освещенным только тусклыми лампами, на замену которых правительство никак не может выделить деньги. Иногда мимо нас проходили такие же сопливые парочки, какую мы видели в метро, либо пьяницы. Как никак, сегодня пятница. Вот уж что, а традиция расслабляться в последний будний день осталась единой для всех. Над городом сгущались мрак и облака. Обстановка ужасно нагнетала, и виновато было не время суток. Полагаю, лет тридцать назад даже ночью всё пестрило яркими красками баннеров и фонарей, а не отдавало жёлто-серыми оттенками. Я не чувствовала той самой безопасности, которую ощущаешь рядом с человеком, которому ты доверяешь. Но с другой стороны я понимала, что если этот парень из полиции и хочет взять меня под стражу за моё отличное от овощей мнение, то он бы уже это сделал и не церемонился. Наоборот, он крепко взял меня за руку, как свою собственность. Однако, я не могу быть уверена в этом типе полностью. — У меня, правда, нечисто, но могло быть и хуже, честно, — Адам ввёл код на двери, и однокомнатная квартира открылась. Когда её хозяин прошёл дальше, то на столе зажглись две лампы, и я заметила огромный шкаф с книгами, много исписанных листов¹ и другие приборы, какими должен обладать типичный физик. Возле окна стояла кровать, далеко не новая. Слева от входа была маленькая кухня. Всё выглядело по-мужски и обычно, без лишнего пафоса. — Голодная? — Гонтье повесил наши куртки на висéлки¹ и жестом позволил пройти дальше. — Да нет... — Всё равно накормлю. Думаю, тебе это понравится, — из морозникá¹ парень достал торт или его подобие, гранатовый сок, картофель и рыбу. — Всё настоящее. — Мне кажется, у человека должен быть очень большой заработок, чтобы была возможность купить настоящие продукты, — я была ошарашена тем, что физик-социофоб ест еду лучше, чем разносчик⁴ и писатель по совместительству. — Ты либо работаешь на закон, либо против него. И скорее всего, об этом никто не знает, кроме твоих сотрудников. — Что-то тебя занесло. Мне не нравится, когда ты предсказуемая. — А мне не нравится, когда меня обманывают. Как я могу нормально доверять тебе? Ты ничего не рассказал о себе, а я поведала о себе то, чего не знал никто в этом городе. — Заметь, я тебя не заставлял это говорить. Да и приходить ко мне тоже. — Рано или поздно заставил бы. И я уже не уйду, потому что общественный транспорт уже не ездит, особенно в такой глуши. — Ты немного странная, девочка. Ты же понимаешь, что ты сама хотела прийти сюда. И понимаешь, что сегодня ночью произойдёт. Так что давай изображать двух влюблённых взрослых людей, потому что за нами уже и так, скорее всего, начали слежку. Уж за тобой точно, — с каждым сказанным словом Адам понижал интонацию и приближался к моему лицу, а затем начал перекладывать еду из контейнера-нагревателя на тарелки. — Теперь ешь. — Спасибо, сама решу, — недовольно ответила я, взяла вилку и принялась за трапезу. — Давай, набирайся сил, — Гонтье сел за стол и начал наблюдать, как я ем, роняя всё с вилки на тарелку, как всё валится у меня из-зо рта. Надеюсь, мысленно он мне это всё прощает, не же каждый день всё-таки удаётся поесть настоящей еды. Точнее нет, не каждый удаётся поесть. Да и ещё чтобы за тобой, взрослой тётей, ухаживали при этом. — Что ты со мной, как с маленькой? Мне уже, между прочим, двадцать пять, — возмутилась я, когда выпила последнюю каплю сока. — А ты больно большая, что ли? Я тебя на пять лет старше, так что молчи, — парень забрал мою посуду и кинул в мойку. — Слушай, как ты смеешь со мной так разговаривать? Ты меня даже толком не зн... — Адам опять меня заткнул, но более пошлым способом, объяснять каким именно, думаю, не имеет смысла. С одной стороны, я поддавалась, с другой, я знаю его совсем немного. Ещё ни к кому меня так не тянуло, как к этому безбашенному. — Чёрт, дай я хоть рот умою после еды, — сказала я во время передышки. — Издеваешься? — Адам посмотрел на меня так, что дальше я возражать не стала. Всё это было очень странно, как по мне, даже несмотря на то, что ещё лет пять назад я позволяла себе развлекаться с абсолютно незнакомыми людьми. Сначала мы выключили свет на кухне и за рабочим столом, а затем снова прикоснулись друг к другу. Я запомнила своё первое впечатление от рисунков на его руках, и как они беспощадно стягивали с меня старый тонкий свитер, твёрдую кровать, на которую мы, можно сказать, упали. В те моменты я чувствовала сильное притяжение, какого не испытывала ни с кем. Мысленно я хотела провести остаток своей жизни именно с этим человеком, но это было слишком глупо — я едва его знаю. Мне было даже страшно, что я качусь в бездну и, возможно, скоро пожалею о том, что доверилась Адаму. Но тогда я просто хотела забыться в ощущениях, которые не передаст ни одна современная плёнка.За каждый прожитый день я записываю одну кассету, меняю их перед сном. Из тридцати таких кассет набирается маленькая коробка, из двенадцати таких коробок — большая, и всё это богатство складывается на настенные полки в моей комнате, и таким образом я могу достать любую плёнку, прийти в любой кинозал, который есть в любом доме, вставить её в специальный проектор и смотреть сколько влезет. Копия вашей жизни есть в Библиотеке, о которой я уже говорила ранее. Каждые четыре недели ваша ячейка в этом месте пополняется новыми кассетами, а после смерти человека отправляется в Архив. Именно так запоминают личность. Нет кассет — нет тебя.
Я сидела и работала над чем-то новым. За последние недели две в моей жизни произошло пару изменений, а такое меня всегда вдохновляет. Адам дал мне настоящие шариковую ручку и листы бумаги, чтобы я могла почувствовать реальную атмосферу написания. Мне казалось, что я снова родилась. Я понимала, что после той встречи, после той ночи что-то произойдёт, и страхи поедали меня изнутри. До следующего обновления моей ячейки осталось чуть больше двух недель, а так как её содержимое контролируется регулярно, то можно заметить, что я почти не веду киноленту, или её содержимое не соответствует точке зрения "нормального" человека. Да и вообще, какая я всё-таки? Соответствую ли я общепринятому стандарту? Я совсем забылась в книге, музыке в кафе, шуме бусов, новом "друге", кадрах плёнки... Я решила остановиться и сходить в кинозал. Просто развеяться, так давно не делала подобного. Я открыла свой шкаф, выбрала несколько кассет из разных периодов жизни и вышла из дома. И вновь иду по этим бледным, безжизненным улицам. Захожу в кинозал, где контролёр замечает, что меня давненько не было. Ставлю свою подпись в журнале, ловлю на себе самонадеянный взгляд работника, который смотрит на мои выпуклые места, но стараюсь не обращать на него внимания, беру кассеты и захожу в помещение. Тот самый запах масла, алкоголя и всего, что люди тащат с собой в залы. Иногда это противно, но с другой стороны их можно понять. Они все несчастны и пытаются заглушить боль тем, что им нравится больше всего. И чему только они не научились, но только не выставлять свои чувства напоказ. Первый круг плёнки. Мне четыре года, я невинно играю в своей комнате. Отец прибегает домой, его выражение лица взволнованно. Мать встречает его, и он объясняет ей ситуацию, всё, что случилось с братьями. Ещё тогда я не знала, что это мой последний день без тревоги. По лицу уже катятся солёные слёзы. Я не выдерживаю и вытаскиваю кассету из проектора, заменяя её другой. Здесь мне уже около десяти лет. Почти ночь, но мы с отцом не спим, ведь мама ещё не пришла со смены. Я наблюдаю, как по креслу бегает моя любимая кошка. У неё была длинная пушистая рыжая и белая шерсть, немного сломанные вибриссы, но когда я грустила, она всегда ложилась мне на колени и тёрлась, сильно линяя. Ко мне подходит папа, гладит кошку и рассказывает разные истории из жизни, как они с мамой познакомились, как начались все эти побеги. Я не знала, что это последние часы, проведённые с отцом. Мама вернулась в полночь, меня еле донесли до комнаты, чтобы я легла спать, хоть я и не хотела закрывать глаза из-за сомнений и предчувствий. Папа встал рано утром, ушёл на работу, но больше его никто не видел. Пятнадцать лет, возраст, когда я почти не ходила с кинолентой и загребла много проблем. Стараюсь нормально учиться и поддерживать мать. Надо мной издеваются ровесники из-за моих убеждений, предпочтений и поведения. Вижу, как пара крепких парней ловит меня в переулке и домогается, но мне удаётся от них отбиться. В то время я наблюдала, как мир окончательно рушится, тонет в миллионах метров плёнки. Я промотала день на тот момент, когда мама сказала мне: "Никто не запрещает тебе быть той, кем ты желаешь быть, даже я". Руки опять задрожали, эмоции почти достигли предела. Я не общалась с мамой уже шесть лет, потому что она пропала так же, как и отец. Девятнадцать лет. Я учусь на филолога, чувствую на себе подозрения в измене республике и делаю всё возможное, чтобы предполагаемые шпионы, которые устроили слежку, отстали от меня. Начинаю участвовать во многих городских мероприятиях, а по ночам торгую телом, так как денег нет совсем. То была одна из таких ночей. Закрытый магазин спорт-товаров, я стою вся нарядная, с двумя длинными косичками, в чёрной длинной майке, кожанке, нисаксах¹, огромных ботинках, подошвой которых можно убить, и лицом, вымазанным штукатуркой. Хочу закурить, но огне-баллона нет, поэтому пришлось просить у проходящего мимо парня, тщательно закрывающего своё лицо капюшоном толстовки. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает он меня. — Удовлетворение животных потребностей, неплохие чаевые и гражданская выгода, — выдыхаю собеседнику прямо в лицо. — Ясно. Жаль немного тебя. Не думаю, что им интересна жизнь конкретного человека, который ни в чём не виноват, — парень завёл меня в ступор, развернулся и ушёл. Я долго думала над его словами. Вдруг он обо мне что-то знает? Я начала проккручивать это Воспоминание снова и снова, пока не запомнила все детали, и внезапно мне осенило. Под гром средь ясного неба мне стало ясно, что тем парнем и был Адам. Я скатилась вниз по креслу и схватилась руками за голову. Только сейчас мне действительно стало стыдно за то, что когда-то я занималась такими вещами ради денег. Я не могла знать, что подумал Адам обо мне, но в очередной раз я сделала вывод, что эти кассеты при чрезмерном использовании разрушают жизнь человека. Хотя что уж там врать, человек и сам хорошо справляется.Адам рассказал мне, что официально уже умер от передозировки семь лет назад, примерно в то время он отказался от киноленты, следовательно поэтому его ячейка была аннулирована вовсе. Гонтье научил меня переносить материал на другие носители, вроде дисков и пластинок, сохранять в формате видео на таблере, а затем скидывать на мобильные устройства. Было нетрудно, но это карается законом, только если ты не представитель государственных структур, так что я не такая правильная, какой могла показаться окружающим меня людям. Хотя вообще, эти же люди боятся будущего и вечно цепляются за Воспоминания. Они досматривают их до дыр, как мыльное кино, а затем упрекают людей в том, что они сказали, а что нет; что они сделали или ещё не успели, но я так тоже раньше любила делать. Эх, а говорила мне мама не злоупотреблять кинолентой.
— Как думаешь, что было бы, если бы не было этих Воспоминаний? — я сидела на одном из столов в квартире Адама в одном нижнем белье и его старой рубашке, болтая ногами и поедая самое вкусное яблоко в своей жизни, в то время как он читал какую-то книгу за рабочим местом у окна. — Не думал насчёт этого. Ты же понимаешь, я ненавижу вспоминать прошлое, и мне больше нравится думать о развитии и будущем, — не отрываясь, ответил Гонтье. Я думала, как бы аккуратнее начать разговор насчёт моих юношеских лет. — Но ты же понимаешь, что это опыт, который определяет наш характер и место в социуме? — я привстала и направилась к кухне, укладывая распущенные кудрявые волосы на левый бок. — Конечно, но никто не заставляет нас остаться в лучшем моменте своей жизни и деградировать, не познав остальные трудности. — Помнишь, как шесть лет назад ты поделился огнём с проституткой? — спустя пару минут я выкинула остаток фрукта и подошла в плотную, только тогда Адам наконец оторвался от книги и усадил меня к себе на колени. — Нет. Это была ты, верно? — я скромно кивнула. — Если бы я к тебе ничего не испытывал, я бы такое тебе устроил. Но я прекрасно понимаю, что у тебя почти не было выхода, в конце концов, ты же сама потом пожалела о том, что зарабатывала таким образом. Может, для низших слоев населения я сейчас выгляжу, как наивный олень, но мне действительно плевать на твоё прошлое, потому что я хочу нормальных взаимоотношений с тобой в будущем. — Честно говоря, я жалею о многих вещах, которые сделала или сказала. И я очень не хочу разочароваться в своём очередном выборе. Понимаешь? — в знак согласия я получила тёплую ухмылку и поцелуй, который завёл меня, как никогда прежде. Я действительно была рада тому, что человек, которого я люблю, меня простил. Это было лучшей наградой для меня. Ощущения того, как он исследовал мои бёдра, вдыхал запах волос, доводили меня до приятной дрожи, заставляли судорожно выгибать спину. Сквозь свои прикосновения я пыталась передать, насколько парень важен для меня, и что хочу, чтобы мы стали единым целым. Это был один из тех отрезков в нашей жизни, которые мы оба могли бы проматывать раз за разом в кинозале.А ведь даже ещё лет семь назад мне, как представителю молодого поколения, было очень удобно часто заходить в кинозал, крутить свои плёнки. Возможно, это было потому, что из-за возраста мне трудно было взять и забить на прошлое, точнее, я не знала, как это сделать. Возможно, это было потому, что у взрослых меньше времени, либо его нет вообще на Воспоминания. Ведь чем старше человек, тем меньше он в этом нуждается, ведь есть другие заботы, например, выжить на куски переработанной древесины хотя бы до их новой порции. Однако, вредные привычки останутся, если над ними не работать, поэтому в залах в очереди иногда можно заметить людей зрелого возраста.
— Зачем мы сюда пришли? Ты же ненавидишь кинозалы, — Адам затащил меня в опустевшее помещение. Это заведение одно из тех, которые не работают ночью и плохо охраняются, поэтому проникнуть сюда не составило труда. — Будем смотреть другое кино, — он присел на пол между экраном и двумя рядами кресел, положил коробку на ноги и начал искать какую-то кассету. Я устроилась в центре первого ряда и положила подбородок на одну из ладоней. — Вот она. "Бойцовский клуб". Ты наверняка оценишь. Гонтье, лукаво поглядывая на меня, поставил плёнку в проектор, и когда убедился, что всё работает, присел рядом. Фильм сняли почти двести лет назад, и я удивлялась, как он мог пройти сквозь такой немаленький промежуток времени. В нём не было очень много спецэффектов, всё было очень просто, но содержательно и со смыслом. Когда фильм заканчивался, я услышала какую-то знакомую мелодию. Это был струнный инструмент, который мне очень нравится с самого детства. Я спросила об этом Адама, и он ответил, что это гитара, и я вспомнила, что отец играл на ней. Вспомнила сама, без кассет. Мне нравилось всё в этом треке: тихое вступление, меланхоличный вокал и соло, ровные барабаны. Тогда я задумалась, а зачем вообще эти Воспоминания? Ведь проще хранить их у себя в голове, чем выставлять на всеобщее обозрение и доверять беспорядочной системе государства. Ведь лучшие моменты жизни — те, которые ты не забудешь несмотря ни на что. Которые не придётся по многу раз освежать в памяти. — У меня есть пара незаконченных дел, — я взяла парня за руку, когда мы выходили из зала. Я была полна решимости, как никогда прежде. Я решила аннулировать свою ячейку, стать единственной хозяйкой своей жизни и судьбы. ... Мы наблюдали, как все ненужные нам плёнки сгорают дотла. Огонь пылал, как желание свободы в нас. Мы исчезнем из виду. Наши ячейки больше не будут обновляться. Всё, что осталось у государств, перейдёт в Архив, и скоро все забудут, кто мы. Нам больше ничего не нужно от общества, кроме шанса остаться в живых. Может быть, мы не одни такие психи, и вскоре люди осознают, насколько вредна кинолента. Но мы подождём. В первом тысячелетии человек считал себя низшим существом и преувеличивал значение религии, во втором он возомнил себя центром Вселенной. Надеюсь, что к концу третьего он поймёт, кто он есть на самом деле...