Till we disappear

      «Держись от него подальше, — единственное требование, которое за всё время их неловкого воссоединения выставляет МуЁну брат. — Не подходи к нему слишком близко».       Не приближайся. Перебори нестерпимый зуд, мгновенно загорающийся в кончиках замерзших пальцев, не дай ему искрами разойтись по ледяным рукам. Погаси волну, робким теплом подступающую к самой макушке, в зародыше. Не смей дышать. Не вздумай касаться. Своей железной волей приговори самого себя к тысяче маленьких ежедневных смертей. И, будь любезен, пройди этот путь до конца.       МуЁн не собирается сдаваться. Знает, что не поставит жизнь одного человека выше сотни других. Не пожертвует братом ради безумной фантазии. Не откажется от избранной цели.       Нет.       Но понимает изо дня в день так же ясно, что умрёт сам, только бы не видеть снова то самое лицо бескровным. Застывшим. Только бы не смывать с себя снова — сдирая вместе с кожей — ту самую кровь.       И пусть вероятность мала. Пусть шанс иллюзорен…       — Это не он, — шепчет заклинанием Хо, устраивая голову брата у себя на коленях. Тёплые, живые пальцы тонут в тёмных волосах, проводят осторожно, не причиняя боли, и МуЁн закрывает глаза, поддаваясь. Погружаясь всё глубже в стылое бесцветное забытье.       — Когда же ты наконец пошлёшь этого имбецила по правильному адресу? — как всегда участливо интересуется «Иззи», особо чувствительно дёргая за прядь. МуЁн раздражённо шипит, приоткрыв сонные глаза, но головы с колен не убирает. Он слушает. Ищет отклик безумных идей Игнацио в собственной душе. Он находит его каждый раз, и это почему-то пугает до чёрта, но… Злобное шипение «Иззи» будоражит, сбрасывает с сознания морок от шелеста заговоров Хо.       — Иди и взгляни, — предлагает то общее, что есть у МуЁна с Игнацио. То, чего начисто лишён Хо. МуЁн назвал бы этот порыв «азартом», но «Иззи»… склонен к более тривиальным понятиям. Он не стесняется дёргать МуЁна за волосы, без конца декламируя их одну-на-двоих мысль: иди и возьми.       — Иди и дотронься наконец, идиот. Что же тебя останавливает?       МуЁна уже даже не удивляет, насколько легко слова страшной, злобной половины его брата ложатся на сердце, дополняя, достраивая собой что-то безнадёжно рухнувшее, разбитое в самой его глубине.       Он-не он. Какая, по большому счёту, разница? Новое заблудшее дитя, новый способ скоротать помутневшую от крови и слёз вечность. Станешь отрицать?       Отрицать не будет, но каждый взгляд… МуЁну физически больно смотреть на это существо. Пик его надежд, плод его кошмаров, он вторгается в тишину спасительного безразличия с завидной регулярностью. Бесцеремонно, даже как-то походя, пробегает ослепительной кометой по самому краю его существования, оставляя за собой цепочку кровавых следов. Которые МуЁн потом чувствует всем своим естеством, до последней клеточки. Жгутся. Выжигают внутри какой-то тонкий замысловатый узор. Немой агонией тянут обратно.       Боль пульсирует, сладко заходясь зашкаливающим пульсом каждый раз, когда он пробует поймать свою комету за хвост. МуЁн называет это азартом, Игнацио же нравятся более примитивные определения.       — Не играй с ним так больше, — просит Хо, глядя чуть обиженно и очень удивлённо. Не понимает. Хо не сможет понять, почему МуЁн всё никак не успокоится, особенно когда столь многое на кону. — Могут возникнуть проблемы. Я тебе сто раз говорил и знаю, почему ты так странно к нему относишься, но… Это не он.       Это не он.       МуЁн знает, и дышать ему нечем.       — Реши уже для себя. Если в важный момент поведёшь себя так же…       Если ты ещё раз бросишь всё ради этого старого, мимолётного, полузабытого ощущения, случится… что? Разобьёшься ли ты вдребезги, если в следующий раз, помимо такого невозможного, полностью нереального упоения от погони не почувствуешь в существе напротив иррациональной — бешеной — тревоги за твою жизнь? Ты видел его глаза и до последнего тянул, упорно делал вид, что врежешься в ту клятую стену. И, хоть остановить байк не стоило ровным счётом ничего, ты, забыв обо всём на свете, ломал комедию, раскрывая мальчишке все свои карты, упорно намекая на то, кто же ты есть. Ты трепетал от восторга, понимая: знает. Он узнаёт тебя, пусть и совсем не так, как бы тебе хотелось.       — …всё может усложниться ещё больше.       Это не он. Уже не он. Ещё не он. Куда уж сложнее? Хуже уже просто некуда.       МуЁн очарован, заворожен этим безумным ребёнком, но… Хо тоже в чём-то прав. Та его рациональная часть, которой начисто лишены и Хо, и «Иззи» так не вовремя замечает, что МуЁн себе уже не принадлежит. Уже около десяти лет как. Хо недоволен, он почти в ярости от случившегося, но вот МуЁн… Восхищение зарождается в самой глубине его сущности, загорается, резким импульсом проходит по спавшимся венам, делая мир цветным на пронзительно долгое мгновенье. Этот паршивец… этот ХиЁн. Вот уж кто действительно живёт по принципу «иди и возьми». Получив от МуЁна практически прямое признание, он и секунды не сомневался. Побежал проверять догадку, вцепившись зубами в призрачный шанс, рискуя, прямо скажем, многим. Бросил в самый разгар их маленькой игры. Но это того стоило. По крайней мере, для МуЁна.       Хо бесится. МуЁн не может перестать дивиться собственному по-детски яркому восторгу. Кто же виноват в том, что ему — как и всем вокруг — нравится вдыхать полной грудью, смотреть на краски, а не на унылую подступившую вплотную серость. Грязную и ледяную. В бесконечной глубине которой монстры нападают на людей, люди становятся монстрами, и так мало надежды вытащить хотя бы тех, за кого ты в ответе.       — Я не могу вернуться, — вспомнилось некстати, всколыхнув новую волну боли и паники где-то в груди. — Но хочу создать такое прошлое, в которое мне действительно захотелось бы возвращаться.       М-да. Вот и приехали. И ведь создал же. Умудрился оставить после себя это самое чёртово прошлое, при мысли о котором прямо-таки тянет вздёрнуться, ведь оно, чтоб его, ушло! В этом ХиЁн похож на Ын-Юля больше, чем в чём-либо ещё: он живёт, как умеет, на полную, не тратит время на всякую ерунду. И, уж конечно, наверняка жрёт, как ни в себя.       И кого теперь жалеть? Мелкого паразита, которого государственное обеспечение наверняка, несмотря на все — мыслимые и не очень — усилия, оставляет голодным, или правительство, заполучившее себе в личное пользование такую огромную дыру в финансировании?       Возможно — только возможно! — если бы они оба смогли выжить в предстоящей мясорубке… Есть вероятность, что официально «Шин МуЁн» умрёт через каких-то пару недель. Но сомнений в том, что ХиЁн его из-под земли достанет, чтобы оттаскать за лацканы пиджака и вытрясти все ответы, какие только МуЁн сможет дать — нет ни малейших. Безумная, если подумать, мечта. МуЁн не станет возражать. ХиЁн — так уж по какому-то совершено дикому стечению обстоятельств вышло, да и чёрт с ним — единственное на этом свете существо, от которого не хочется таиться.       Возможно, если бы им только посчастливилось вместе выжить — или умереть, — ему захотелось бы просто жить дальше.       До тех пор, пока наконец не представится шанс вместе исчезнуть.