«я Вас любил и всё ещё расхлёбываю. как будто создал бродский нас, наёбывая: как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя.» (c.) белинда наизусть — похороните меня за плинтусом
Алексеев — навсегда. Ideya Fix — плачь и танцуй.
10 июня 2016
***
POV Катя. У Саши дома хорошо, спокойно так, как будто, у себя дома. Его объятия для меня сравнимы с объятиями матери, тихие, теплые, как в детстве. Его руки — место, где никто и никогда не осудит, не скажет, что с тобой что-то не так, что ты какой-то плохой или неправильный. Мне так много потребовалось времени, чтобы понять, что этот человек единственный, кто никогда не посмотрит на меня так, словно я виновата. Напротив, Саша всегда меня поддерживал и продолжает это делать, невольно, став для меня самой большой опорой и силой. Вот и сейчас, произнеся свои слова про «проигрыш в битве — не проигрыш в войне», он уводит меня на кухню, где заваривает свой молочный улун и усаживает в большое уютное кресло. Мне хочется задать ему множество вопросов про его отпуск, про поездку, которая так много значила для моего близкого человека, но вместо этого, я полной грудью вдыхаю ароматный запах чая, поджав под себя ноги, грею руки о горячую кружку и безучастно смотрю в стену напротив. — Кать, расскажи мне, что случилось? Он смотрит на меня своими грустными карими глазами, как у щенка, и я невольно поддаюсь этой магии доверия. Глубоко вздыхаю, понимая, что рассказать придется, так или иначе. Я ведь сама сюда пришла для того, чтобы высказаться, чтобы меня не просто послушали, но и услышали. И, пожалуй, только здесь я могу получить подобное сокровище, как понимание. Я могла бы, конечно, обратиться к специально обученному для этого человеку, например, к психотерапевту, ведь, особенно сейчас, я могу себе это позволить, но… Сейчас, даже несмотря на «врачебную тайну», я не могу никому постороннему доверять, просто по той причине, что теперь каждое моё слово, действие, фотография — становятся достоянием общественности, будь она неладна. Выдыхаю, наблюдая, как пар от чая исчезает и, собравшись с силами, не смотря другу в глаза, начинаю свой рассказ, понимая, что это первый раз, когда я рассказываю про свои чувства вслух, не по интернету, не посредством музыки или писем. — Я никогда не слушала их музыку, ты сам знаешь, что я немного другую направленность предпочитаю. Время от времени, конечно же, натыкалась на клипы, на саунды, на интервью в ютубе. Смотрела на неё и… Да, она мне была симпатична, но я просто не знаю людей, которых она бы оставляла равнодушными. К ней просто невозможно остаться равнодушным, она или охуеть как нравится, или же охуеть как раздражает. И я не могу понять, что именно во мне борется, то ли эта обезумевшая симпатия, которая тянет меня к ней, как мотылька на свет, то ли раздражение, от которого в буквальном смысле сводит зубы. Остановив поток слов, я мельком смотрю в его лицо и, не увидев там осуждения, а только лишь понимание, отпиваю глоток обжигающего чая, температура которого заставляет немного поморщиться, и продолжаю свой рассказ. — В нашу первую встречу я так накосячила, просто пиздец. Начала им с Полиной заливать что-то про душу, про вечное живое. Ты рассказывал мне тогда, помнишь? И я потом веды читала, которые ты советовал. И ведь правда смотрела на неё, и было чувство, будто ей так неспокойно, так больно внутри. А Поля смеялась просто, шутила. Ну знаешь, типа души у неё нет, ну и всё такое. И мне так обидно за неё стало, за незнакомого тогда ещё человека, который вдруг показался таким близким, бред. И я спорить начала, заливать, что всё это неправда, что есть она у неё, ну… Душа. Выебнулась называется. Саша понимающе улыбается и подвигает ко мне блюдо с восточными сладостями и конфетами. Отрицательно мотаю головой. Я не голодная, а сладкого мне не хочется. Мне хочется говорить и говорить. Как будто плотину прорвало. Он не перебивает меня, не пытается исправлять или вставлять свои пять копеек, и я так ему за это благодарна, что словами не передать. Наверное если бы он хоть слово вставил, я бы тут же запнулась, как запинается идущий человек, вдруг начинающий думать, как действует механизм движения его ног, передумала бы говорить, просто-напросто закрывшись. Но он молчит, слушает внимательно, как будто я и правда говорю что-то важное не только для себя, но и для него тоже. — Они посмотрели на меня тогда как на идиотку полную, представляешь? А я от стыда не знала, куда себя деть вообще. Наврала что-то про то, что мне к Фадееву надо. Кажется, даже поверили, по крайней мере, задавать вопросов никаких не стали. С Полиной всё просто. Она мамочка этакая, заботится о группе, о ней, обо мне даже. Постоянно утром звонит, чтобы мы не опаздывали, гонит всех на перерыв, если мы вдруг долго заработались и забыли поесть. Выслушивает, если нужно кому-то высказаться. Полина очень добрая и душевная. Я думаю, кстати, что ей было бы очень интересно с тобой пообщаться, ты бы мог дать ей много знаний, она интересуется тем же, что и ты. Просто думаю, она ещё не до конца осознала, что ей нужно. С Олей всё труднее… Молчу минуты две, собираясь с мыслями, понимая, что заговорить про Олю оказалось намного труднее, чем я себе могла представить. Рассказывать про доброту Полины, про работу группы, про музыку оказалось в разы проще, чем позволить кому-то, пусть даже Саше, узнать о том, как она мне стала дорога и одновременно далека. Переборов желание резко заткнуться, пока не наговорила лишнего, я мельком смотрю в глаза друга и вижу там такую заботу и сопереживание, что укорила сама себя. Разве я имею право думать, что этот человек может меня не понять? — Она такая красивая, Саш. Я когда первый раз с ней взглядами столкнулась, думала задохнусь от этой красоты и боли в её глазах. Такое чувство было, когда она смотрела мне в глаза, как будто в вены что-то проникает. Это вообще законно? Ну, когда люди умеют так смотреть, как будто всю душу из тебя вынимают? Каждый раз мне кажется, словно она видит меня насквозь. А потом она моргает, и это наваждение проходит. И я успеваю отвернуться, пока снова не попадаю в эту ловушку. Делаю ещё один глоток чая, пытаясь не расплескать его себе на колени. А ведь могу. Это вообще нормально, что я постоянно что-то проливаю, разбиваю, роняю? Неуклюжая от природы, сама в себе вырастила грацию и женственность. Мой друг тяжело вздыхает и, взъерошив на голове волосы, — часто делает так — привычка, — спрашивает у меня голосом таким, каким обычно разговаривают с истерящим ребенком или раздражённым животным: — Кать, а чего ты хочешь от неё? Я резко поднимаю на него взгляд, непонимающе уставившись. Мне кажется все мои желания так очевидны и лежат на поверхности, что это просто бред не понять этого. Но раз Саша спрашивает, значит он хочет, чтобы я сказала это вслух, призналась в этом не только себе, но еще и Вселенной, в которую он так верит. Он ведь не раз говорил мне: «если человек чего-то искренне и по-настоящему хочет, то вся Вселенная будет помогать ему получить это». — Её хочу. Мысли её хочу. В голову залезть. Понимаешь? Залезть туда и выгрести оттуда весь мусор, все её плохие воспоминания, всю боль, что там есть. Улыбку её хочу. Чтобы она всегда это делала. Без повода или с поводом, неважно. Хочу, чтобы она просыпалась со мной. Он немного хмурится, и понимаю, почему: почти все мои желания, связанные с ней — эгоистичны. Саша много раз говорил мне, что любовь не терпит эгоизма и требований. Что своё «хочу» чаще всего нужно заменить на «хочу» другого существа. Так или иначе, от разговора нас отвлекает пришедшее на мой телефон уведомление. Хватаюсь за айфон, как за спасательный круг. На разблокированном экране её имя: «Всё в порядке? Если нужно, мы приедем, всем зад надерём». На губы невольно наползает широкая улыбка. Но я тут же прячу её, не желая, чтобы всё выглядело так очевидно, что как только от неё приходит сообщение, я сразу же становлюсь счастливой дурочкой. Думаешь обо мне, Серябкина. Думаешь ведь! На лице Саши улыбка, которую он прячет, отвернувшись от меня. Такой он. Ему ничего не нужно говорить, чтобы он всё понял. Быстро набираю в ответ: «Да норм всё, ты уже спела „Я на тебе, как на войне“? Я бы послушала». Пришедший ответ стирает улыбку с моего лица. «Приезжай. У меня Шашина и вино. И караоке дома» Причём тут Шашина? И что она вообще делает у Серябкиной? Да ещё и с вином?! Где-то в глубине грудной клетки меня кольнуло что-то неприятное. Что это? Ревность? Да не может быть. С чего мне ревновать женщину, которая мне не принадлежит, к её подруге? Хотя, насколько я могу судить по влогам Даши, то: «дружбы в группе не было». Но что тогда Шашина делает там? Впрочем, если бы Оля сказала, что у неё Темникова, я бы почувствовала куда большую гамму эмоций. А может, у неё ещё и Поля? И на самом деле они просто решили устроить междусобойчик, а меня зовут из жалости? Ну, мол, новенькая, некрасиво её не пригласить. Жалобным взглядом смотрю на Сашу. — Она зовёт к себе на караоке и вино. Саш, ехать? Он медленно оборачивается ко мне, задумчиво пожёвывая щёку изнутри. По его лицу трудно понять, что именно он чувствует или думает, но я рада, что он не заставляет меня сомневаться и выбирать между ним и Олей: — Ехай, конечно, я как раз собирался тебя выгонять, просто не знал, как потактичнее выпихать из своей квартиры страдающую даму. На его губах хитрая улыбка, а я уже вызываю такси, повиснув у него на шее и счастливо улыбаясь. И за что мне достался такой потрясающий друг?«так много несказанного синего цвета, так много несобранных игрушек. не успели? выпустили цветы из рук, оставили медвежат на полках, бросили под диваном чужие щеки с привкусом хромого понимания. „ (с.) para-mi — mama
Бегом взлетаю по лестницам, останавливаясь перед нужной дверью, запыхавшись, как легкоатлет после длительной и трудной дистанции. Казалось бы, вот она — финишная прямая. Но нет. Самое трудное предстоит именно сейчас, подняв руку к звонку не засомневаться, не остановиться, не передумать. Но шанса на побег у меня нет. Видимо и правда, вся Вселенная настроена на то, чтобы толкнуть меня к тебе. Дверь открывается, и мы встречаемся глазами: я, так и застывшая с поднятой рукой, и ты, вырывающая у меня душу своей медленно появляющейся улыбкой и чуть хмельным взглядом. Но он всегда у тебя такой. Такой, от которого у меня ладошки потеют. Хватаешь меня за руку, рывком втягивая в квартиру, и забираешь из второй руки пакет с вином, купленный по пути. Из комнаты доносится звук музыки и потрясающий голос Даши, поющей песню Билана ‚Я ночной хулиган‘. Невольно прыскаю от смеха, узнав песню. — Неужели, ваш репертуар дошёл до него? А я думала, уже приеду ‚хоп мусорок‘. Легонько шлёпаешь меня по плечу, оставляя жгущее ощущение твоего присутствия и прикосновения, и выставив палец вверх, толкаешь короткую речь о том, что Билан талантливейший парень, хотя и песни у него так себе. Хватаешь меня за руку и тащишь в комнату. Это, наверное, мода у тебя такая — быть грубой со мной. А я мысленно умоляю, чтобы ты не заметила, что ладонь у меня вспотела. И не потому, что я бежала по лестницам к тебе, как на пожар. А потому что запах твоего парфюма скрутил пружину внутри моего живота.‚дак что там, мои губы? ах, да. они растекаются и сейчас, кривятся розовыми полосочками, портят белую бумагу, коверкают воздух, пересекаются, контура нет. пятнышки. пятнышки вместо губ. и насильственные улыбки, скрипучие, чужие.‘