Глубокомысленный символизм

Кит обнаруживает, что у Лэнса МакКлейна есть три татуировки, когда они, голые и удовлетворенные, лежат в кровати после их первого раза. Конечно, он уже видел рукав. Тонкие, чернильные нити складываются в сложный, витиеватый узор, который огибает локоть от середины предплечья до бицепса, словно вторая кожа. Кажется, он мельком видел рисунок на его большом пальце, который смутно походит на змею. Но есть третья — одинокая лилия, которая поразительно белым пятном выделяется на смуглой коже тазовой кости, что застает Кита врасплох. Это такая мелочь; черно-белая отметка без надписей, которые привлекли бы внимание. Это так не похоже на Лэнса. Но это не мешает Киту плавно скользнуть вниз и всосать белоснежное место зубами, пока белый рисунок не покроется фиолетовыми крапинками. Лэнс слабо сжимает простыни, тихо выдохнув порыв воздуха. Он проводит пальцами по налившемуся засосу теплого и податливого парня, который медленно проваливается в полудрему. Внутри поровну прорастают удовлетворение и чувство вины за то, что он испачкал его мягкую кожу. Лэнс мычит и льнет навстречу его прикосновению, видимо, не такой сонный, как думал Кит. — Нравится? — бормочет он охрипшим голосом. Кит согласно протягивает: — Неплохо, — отвечает он. — Но не в твоем стиле. Лэнс издает какие-то невнятные звуки, которые выражают то ли согласие, то ли вопрос, и переворачивается на бок, чтобы прибрать Кита к груди. — Знаешь, — тихо начинает он, когда его парень удачно устраивается в объятиях, — однажды я чуть не стал отцом. Кит слабо вздрагивает от этой информации, но ничего не говорит. — Мне было семнадцать, — продолжает Лэнс. — Я и моя тогдашняя девушка — её звали Эллисон, — мы думали, что мы любим друг друга. Может, так оно и было. Я уже не уверен. Но именно поэтому, когда мы узнали, что Элли беременная… И кто знает, что произошло. Может, порвался презерватив, может, испортился, может, это потому, что мы были пьяные. Одному Богу известно. Но суть в том, что когда мы узнали, то… Если мы будем вместе навсегда, то почему бы не завести семью сейчас, правильно? Мы не очень беспокоились за это. Мои родители… Они не были полностью против этой идеи, в отличие от родителей Элли, но и не прыгали от радости. Они посадили нас на диван и начали говорить о будущем… Что нам придется отказаться от многих вещей, нам нужно будет многому научиться и понять, что мы получим взамен; взвесить все плюсы и минусы. Я не могу… Я не могу передать тебе, на что это было похоже, когда Mamá в конце концов взяла мою руку в свою и сказала: «Если ты хочешь этого, то мы будем рядом на все 110%. Но ты должен быть уверен. Ты не Бог, mijo. Ты не можешь отобрать жизнь, как только ее дадут». Лэнс делает глубокий вздох, и Кит прижимается носом к его шее, передавая всю невысказанную поддержку, на которую он способен. — В конце концов, оказалось, что это неважно, — спустя время говорит Лэнс. — Мой ребенок умер задолго до того, как он мог считаться по-настоящему живым. И после этого мы с Элли… Выяснилось, что мы любим друг друга не так сильно, как думали. Его рука накрывает ладонь Кита, которая лежит на жемчужном цветке, и сжимает её мозолистыми пальцами. Чувство вины Кита умножается в геометрической прогрессии при внезапном понимании. Белая лилия. Похоронный цветок. Он только что оставил гигантский засос на татуировке Лэнса, которую он набил в память о погибшем сыне. Он старается не стонать слишком громко от обжигающего стыда, но Лэнс лишь тихо усмехается и слегка поглаживает виновато прижимающегося к его груди Кита по спине. — Я хотел сделать еще дату, — снова говорит Лэнс, — сделать это более очевидным. Но потом понял, что мне это не нужно. Я никогда не забуду, когда это произошло. После этого замирает долгая тишина. Лэнс медленно и осторожно водит пальцами по голой спине Кита. В комнате, залитой лунным светом, слышно лишь невесомое дыхание. Кит очень хочет что-нибудь сказать… Что-то, что возможно сказать после такого рассказа. — Ты не должен был говорить, — в конце концов решает он. — Я знаю, — негромко бормочет Лэнс. — Спасибо, — говорит Кит. — Я хотел, чтобы ты знал, — затем Лэнс делает глубокий вздох и, медленно выпустив его, садится так быстро, что Кит скатывается с него, как вода сквозь пальцы. — Эй… — тихо ворчит Кит, подбираясь к своему парню и укладывая голову ему на колени. — Но с ней все было хорошо, — беззаботно продолжает Лэнс, как будто секунду назад над ними не зависала тяжелая атмосфера. — Ее делали около часа, и было даже не больно. Наверное, это потому, что я внушил себе, что будет невыносимо, потому что она первая. Рукав сделали за четыре подхода за два месяца. — Я действительно впечатлен, — говорит Кит, хватая Лэнса за локоть, чтобы рассмотреть его. — Спасибо, — говорит парень. — Что тебе удалось просидеть столько на одном месте. — Эй! Обидно как-то, — он притворно хватается рукой за сердце. — Я шучу, Лэнс, — смеется Кит. — Хотя я уверен, что в ней есть какой-то пафосный смысл, — проходит секундное молчание, прежде чем он переосмысливает то, что сказал. — Я имею в виду, в ней есть что-то такое. Ненормальное и претенциозное, то, что нельзя понять с первого взгляда. — Повторяю: мне обидно. Это не пафосно. Это… Это… Ну, знаешь… Глубоко. — Пафосно. — Мудак, — говорит Лэнс с улыбкой и наклоняется, чтобы влажно поцеловать Кита в лоб. — Чтоб ты знал, это символизирует всех важных людей в моей жизни. — Правда? — Да. Видишь волны? — он отводит локоть, чтобы показать тонкие, волнистые синие линии на своей коже. — Это я. Все, кто наполняют и обхватывают меня целиком, делают меня тем, кто я есть. Ханк — скалы, потому что он разбивает меня. — Он разбивает тебя? — недоверчиво переспрашивает Кит. — Да, смотри, — он выгибает руку немного вовнутрь, чтобы открыть бледно-желтые скалы, которые почти сливаются со цветом его темной кожи. — Он — скалы, которые разбивают волну, успокаивают ее и дают ей цель, чтобы она на самом деле была волной. Пидж — лианы, — он проводит пальцем по листьям, которые прорастают между камнем и гребнем волны. — Я думал, Пидж ненавидит природу? — Смысл не в этом! Смысл в том, что лианы ничего не делают, они занимаются своими лианьими делами и все равно оплетают меня, защищают от соленых брызг и поддерживают, даже не пытаясь. Просто существуя, понимаешь? Аллура — цветы. Она красота посреди хаоса. — Вот так и доверяй тебе, чтоб ты понизил Аллуру до красивой оболочки. — Да нет же, Кит! Красота — это больше, чем красивая оболочка! Красота — это надежда. И чтобы быть красивым посреди такого… такого разрушения, которое может принести бушующее море, требуется огромная сила. — А Широ? — интересуется Кит. Лэнс выкручивает руку, чуть не ударив Кита по голове, и неуклюже показывает участок кожи, где на скале сидит величественная черная птица и смотрит на море. — Он орел. Он следит, чтобы я разбивался в правильном направлении. Кит улыбается, но ничего не говорит, рассеянно кружа пальцами по завивающимся волнам, пока не понимает, что Лэнс замолчал. — Но… это… — неуверенно начинает он, — это все. Меня… Значит, меня здесь нет? — Ну, я не знаю, кто мы друг другу, — отвечает Лэнс, сползая по изголовью кровати, и Кит снова ложится ему на грудь. — Ты загадка, Кит Когане. Я все еще пытаюсь понять тебя, — и он мягко целует его в макушку. — А что насчет твоей семьи? — спрашивает Кит спустя некоторое время. — Я знаю, что ты… — он делает неопределенный жест, смысл которого неизвестен. — Разве они не делают тебя тем, кто ты есть? Лэнс просто смеется и поднимает большой палец. — Они здесь, — говорит он. — Точно, — усмехается Кит, прослеживая две изгибающиеся полоски, которые соединяются в запутанный клубок ниток, спускающийся к запястью. Он пытается сделать вид, что его пальцы не двигаются легкими, на грани благоговейных движениями, соприкасаясь с кожей Лэнса, но у него ничего не получается. — И какой же здесь глубокомысленный символизм? — спрашивает он. — О, никакой, — легко отвечает Лэнс. — Ничего такого. Я просто знаю, что она означает мою семью, поэтому каждый раз, когда я вижу ее, например, когда печатаю или мою посуду, или еще что-то, я просто вспоминаю о них и знаю… — он замолкает. Кит ждет почти десять секунд, прежде чем подтолкнуть парня в ребра и подсказать: — И знаешь?.. Лэнс смущенно кашляет и переплетает их пальцы, наверное, чуть сильнее, чем он хотел. — О, ну знаешь… — бормочет он, чувствуя, как розовеют кончики его ушей, и усиливает хватку. — Что я… « не одинок» или… что у меня есть семья, даже если сейчас ее нет рядом. Кит закатывает глаза; скорее, потому что он не знает, что сказать. Тема семьи никогда особо не касалась его. — Может, ты где-то там, — говорит Лэнс. — Часть семейного тату, — он слышит, как дыхание Кита запинается, и продолжает, жестикулируя одной рукой. — Конечно, тебе ведь нужна своя семья, — нет, от этого еще хуже. Более неловко. — Если ты хочешь, я имею в виду. Мы встречаемся недолго, и будет неловко, если мы расстанемся… Не то чтобы я собирался! Просто… Настала очередь Кита оборачивать руки вокруг Лэнса и притягивать его в объятия. — Перестань болтать, — произносит он. — Я пытаюсь использовать слова. Делать то, за неумение чего ты вечно меня дразнишь. Лэнс смеется, но звук его голоса заглушается грудью Кита, и притягивает своего парня за талию. Он такой теплый. — Я… не очень… понимаю… — начинает Кит, но потом стонет от отчаяния, и Лэнс снова позволяет себе смешок. — Не смейся надо мной! — смех Лэнса становится громче. — Если честно, я не думаю, что смогу передать это словами. Ты хочешь… сделать постоянное напоминание на своей коже, которое будешь носить с собой каждый день? — Я имею в виду, — говорит Лэнс, прячась под одеяло. — Я не против. Но если ты думаешь, что это странно или жутко, то я не буду. И Кит неожиданно радуется, что их разделяет плотное одеяло. Его парню необязательно знать, как сильно краснеет Кит, иначе его эго раздуется до невероятных размеров. Кит сможет прожить и без этого. Но, с другой стороны, одеяло также является очень нежелательным барьером, поэтому Кит ныряет под него. Лэнс, на чьем лице отражается смесь нежности и беспокойства, смотрит на него яркими даже в темноте глазами. Кит просто целует его. — Ты мне очень, очень нравишься, — говорит он, и Лэнс улыбается.