Джессика не верит

Джессика не верит в жизнь Мэтта, как не могла поверить в его смерть. Она долго не могла смириться с его гибелью, а вот теперь он перед ней. Живой. Без единой царапины, но с десятком новых шрамов: от уголка левого глаза, над бровью, на скуле, на подбородке, скрытый извечной трёхдневной щетиной. Остальные Джесс не видит, но уверена, что и они есть. Может быть, между парой нижних ребер или на лопатке. Под коленом или пересекает грудь. На плече или запястье. Но живой. Бессмысленно и непостижимо. Вопросы бьются внутри черепной коробки и не находят выхода — губы плотно сомкнуты, в горле сухо, и словечку не проскользнуть. «И не позвонил!» — кричит она, но не издает ни звука. Джессика в бешенстве, но сил катастрофически не хватает. Не выплеснуть, не подавить эту едкую ярость. Лучше бы на нее рухнуло блядское здание, чем такие новости. — Три ебучих месяца! — болезненно продирается сквозь горло хриплый стон. Она столько времени ждала чуда, что теперь оно становится для нее неожиданностью. В ее взгляде одни вопросы, на которые Мэтт привычно не ответит — и пытаться не стоит, не пройдет номер с этим человеком-загадкой, черт бы его побрал. А он и побрал, но назад вернул. — Ты мне не рада, — он принюхивается. — И ты пила. Вопросо-утверждение Мэтта обрушивается на нее весом в пару тонн. Она стоит перед ним с открытым ртом, так​ и не удосужившись впустить в свою квартиру и оставив стоять на пороге. Джесс вдруг становится нечего сказать. Впервые в жизни ее красноречие изменяет ей, предательски покидая в самый ответственный момент. Возразить ему, как и объяснить причину трёхмесячного запоя — равного по срокам отсутствию Мердока — для нее смерти подобно. — Я думала... мы все думали, ты умер, — шелестит она и отпускает дверь, чтобы дотронуться до его кожи, ощутить его кровоток, удостовериться, что он живой, настоящий, не призрак, не галлюцинация. — Нет, я здесь, рядом. «Рядом с тобой». Она чувствует его руки у себя на талии, а его дыхание — на шее. Мурашки рассыпаются по белой коже. Это не алкогольный бред. Солоноватый привкус его кожи абсолютно настоящий, и Джесс из чистого упрямства заставляет себя проверять пульс на шее, ловить ртом его дыхание, каждую секунду убеждаться, что он жив. «Жив, жив, жив», — утверждает пульс. Влекомая ладонью Мэтта футболка Джессики ползет вверх, а его прикосновения навевают на нее дурман. Ладони скользят по коже, чувствуя каждую из мурашек, поцелуи, как смертельная инъекция, въедаются в кровь, которая гонит этот яд по жилам. Время теряет счёт, в висках беспокойно стучит, и Джесс кажется, что это все не взаправду. Мэтт проталкивает ее внутрь квартиры​, дверь с грохотом закрывается... Джессика вздрагивает и роняет на пол пустую бутылку, зажатую в левой руке. Джонс садится на диване и сжимает виски пальцами. У нее раскалывается голова, а мысли заняты обрывками сна — только бы не упустить. — Джесс? — это Малькольм. Следит, чтобы она не спилась. Он говорит что-то ещё, но ей до этого дела нет. — Ты меня слушаешь? — лохматая голова заглядывает в комнату. — Нет, — честно признается она. — К тебе мужик какой-то. Вроде слепой. Говорит, у него к тебе разговор. Сердце пропускает удар. Джессика не верит.