Свет в океане

      За стенами каменной башни завывал ветер. Низкие темные облака почти касались беспокойных, покрытых барашками волн, с силой нахлестывающих на унылый песчаный пляж и скалы, опасно выступающие из воды, а надвигающийся шторм, казалось, мечтал погасить упрямый огонь маяка, как гасит пламя свечи чье-то легкое дыхание. Старые половицы надсадно скрипели от каждого движения; Вальтер услышал бессвязный полустон-полувздох, вновь войдя сильнее и глубже, и обрисовал языком витую черную букву «R» под левой лопаткой, сжав пальцы на талии Ришелье так сильно, что назавтра у него наверняка останутся синяки в напоминание о прошедшей ночи. Тот, будто услышав его мысли, жалобно всхлипнул; рука, которой он держался за подоконник, соскользнула, лишая его опоры, но Вальтер вовремя перехватил тонкое запястье, прижимая его ладонь к окну, в которое хлестал ливень. Длинная русая коса совсем растрепалась, лента с небольшим серебристым якорем змейкой свернулась на сброшенной на пол одежде, а Вальтер видел лишь искаженное удовольствием лицо Ришелье в зыбком отражении на мокром стекле, пока пальцами одной руки он зарывался в его густые волосы подобно коту, с утробным мурчанием выпускающему когти, а другой, чувствуя его возбуждение, дразняще вел по низу живота, едва задевая влажный, скользкий от смазки член. Ришелье нетерпеливо вцепился в него, даром что не пропоров кожу неожиданно острыми ногтями, направил его руку куда следовало и толкнулся ему в ладонь, застонав протяжно и громко; Вальтер намотал на кулак его косу и потянул за нее, заставив повернуть голову, и впился поцелуем в искусанные губы. В глаза ударил свет маяка по ту сторону узкого пролива, ведущего в Брестскую гавань; неживой, холодный, резкий, он все равно звал к себе из-под воды, как пение сирен манит моряков повернуть корабль на скалы.         — Остановитесь сейчас, и я выброшу вас из окна, — угрожающе прорычал Ришелье, подаваясь ему навстречу. — Давайте же, ну! Вернувшийся в реальность Вальтер прикусил кожу у него на спине — в том месте, где прятался завиток последней буквы выбитого на теле имени — и резко двинул бедрами, вцепившись зубами в плечо Ришелье, когда тот сжал его внутри себя, и перед зажмуренными веками заплясали разноцветные пятна. Он с трудом помнил, как довел его до пика, как ладонь стала липкой от семени, а сам Ришелье с блаженным вздохом сполз по стене прямо в его объятия. Вальтер, убрав в сторону влажные от пота волосы, поцеловал его в выступающую косточку, и тот, фыркнув «щекотно!», слегка передернул плечами. Тепло его тела вдруг исчезло, а руки схватили пустоту, тяжелую, вязкую и густую, как застывшая смола, сомкнувшаяся над угодившим в нее незадачливым насекомым.       Волны бились в бронированный корпус, щупальцами подбираясь все ближе к верхней палубе, разлетались брызгами о волнорез форта Пти-Мину — и те брызги долетали до ведущей к маяку извилистой дорожки, выложенной неровной брусчаткой. Ришелье, хитро подмигнув Вальтеру, запрыгнул на заваленный бумагами стол в комнате смотрителя маяка и начал вслух зачитывать записи из его журнала, пока Вальтер не подошел ближе и не отобрал злосчастную писанину, после чего нагло запустил руки ему под расстегнутую рубашку. Ришелье потянул его к себе за галстук и поцеловал, голодно и пылко, как Вальтер в далеком тридцать девятом не мог и мечтать — и это было лучше, чем любая из прошлых фантазий. Он хотел раздевать его медленно, сантиметр за сантиметром оголяя бледную кожу и любуясь зрелищем, но Ришелье нетерпеливо повел плечами, и Вальтер поневоле подчинился, сняв собственный китель и бросив его в угол, тогда как Ришелье откинулся спиной на стол прямо в гору документов.         — Прямо сейчас и прямо здесь, — ультимативно заявил он, дергая ремень его брюк, пока Вальтер боролся с пуговицами — на кой-черт на флотской форме их так много? — но все же одержал победу, пусть несколько из них и были выдраны с мясом: он слышал, как они, весело подпрыгивая на досках, покатились в разные стороны. Вальтер избавил Ришелье от последних остатков одежды и, получив одобрительный кивок, вздернул вверх его правую ногу, закидывая ее себе на плечо.         — Местный смотритель нас не простит, если мы оскверним его рабочее место, — хрипло прошептал Вальтер, коснувшись губами его колена. Ришелье, поерзав на столешнице, устроился поудобнее и вдруг хихикнул — мелодично и по-мальчишески звонко.         — Его же тут нет.         — Точно. Ярко-зеленые глаза, подернутые пеленой желания, распущенные волосы, волнами обрамляющие его лицо, запрокинутая назад голова, выступающий кадык, так и манящий пройтись по нему языком, острые ключицы, бусинки сосков на чуть впалой груди, прижатый к животу член с аккуратной головкой, идеально ложащийся в ладонь, — Ришелье был преступно, невозможно красив, красив весь целиком, от леерных ограждений до стволов артиллерийских орудий калибра триста восемьдесят миллиметров, и здесь, сейчас, он принадлежал только ему — и одна эта мысль заставляла кровь с шумом стучать в ушах.         — Меня тоже нет, Бисмарк, — сказал вдруг Ришелье, пока Вальтер, предвкушая продолжение, гладил его по голому бедру. — И вас нет. Вы на дне лежите. Давным-давным-давно. И рассмеялся, словно это была отличная шутка; Вальтер уставился на него в немом изумлении, но вместо ставшего родным блеска его глаз увидел перед собой отливающую зеленью толщу морской воды: незнакомый, отталкивающий оттенок.       Она проникала внутрь, быстро и неотвратимо, из трюма в трюм, из отсека в отсек, переливаясь через переборки и захлестывая палубу, разворачивая корабль вверх килем — толку теперь от той брони, если тяжелый панцирь камнем тянет на дно? Вода заполняла легкие, выгоняя из них последние пузырьки воздуха, проникала в кровь, делая ее ледяной, как талый снег ранним весенним утром, и заставляла сердце биться все медленнее и тише — подобно двигателю, что без топлива неизбежно глохнет, но работает до самого конца, пытаясь отсрочить момент остановки. Вальтер чувствовал, как один за другим отключаются все механизмы, словно кто-то одну за другой выкручивает лампочки в электрической цепи, а в голове билась мысль, что у его подсознания скверное чувство юмора: о, как же ему хотелось, чтобы та каморка на вершине форта Пти-Мину и океан, что давил сейчас на него, поменялись местами, и крошечный мирок на двоих, будто подсмотренный в чужую замочную скважину, стал реальностью, а не вымыслом его искореженных мозгов. Вальтер помнил Ришелье до войны, помнил, как тот выглядел: молодой линкор, самый красивый во всем французском флоте — как Вальтер впервые увидел улыбку на его вечно печальном лице и пропал в тот же миг — даром что белого флага для капитуляции под рукой не оказалось. И к лучшему… да, к лучшему, не место этому на войне, что развязали за них и до них. Вальтер помнил взрыв, с которым залп орудий ударил в борт крейсера Худа в Датском проливе, и давящее чувство погони, дышащей в затылок. Но Вальтер не помнил гавани Бреста и каменную твердыню форта на входе в залив, доплыть до которого он не успел. И уже никогда не успеет.       Сквозь волны пробивался свет, но свет не солнечный — дневное светило уже давно закатилось за горизонт, утонув в западных водах, напоследок окрасив их кровью. Люди из уст в уста передают легенды и сказания о богах и героях древности, но в прощальных молитвах, ощущая дыхание смерти, они обращаются к богу, что считают настоящим, или к дьяволу, которого проклинают. У кораблей нет ни бога, ни дьявола — только море властно над ними. И когда гибнет корабль, перед его затухающим взором горит лишь далекий свет маяка.