Только лёд и серебро

Порой, лёжа без сна в своей спальне, где чёрные мраморные колонны и базальтовые стены придвигались во тьме к самой постели, а сапфировая мозаика роняла на пол синие отсветы, Торин ощущал над собой всю толщу горы, мили и мили камня, нависающие над его головой. Он любил это чувство. Сколь ни коварна была Гора, она кормила и защищала потомков Дьюрина, как мать, склонившись над ними всей своей тяжёлой, обильной плотью. В такие бессонные ночи Торин вновь чувствовал себя мальчиком, ребёнком, спокойным и защищённым, и не мог понять, как кто-то может чувствовать иначе. «Эти своды давят на меня», - сказал ему Трандуил. – «Я не мог бы жить здесь, в Эреборе, даже за все сокровища мира». Он обронил это между делом, и легко окунулся в спокойный и тихий эльфийский сон, обнажив из-под шкур и тяжёлых вышитых одеял белое плечо. Он спал, легко дыша во сне, а Торин не мог уснуть, сердясь, как медведь, и крутя в голове его слова то так то эдак. Эльфы всегда казались ему созданиями беспечными и глуповатыми. Жить на деревьях, в ажурных, открытых всем ветрам дворцах, в жалких, невысоких холмах – разве в этом сила? Разве в этом величие? Разве так может существовать могущественный народ? Могущественный... Торин знал, что среди эльфов было много умелых воинов, но, в глубине души, сомневался в этом. Трандуил, неудобно поджавший длинные ноги на величественной, царской, но всё равно коротковатой ему постели, был, скорей, ладным и гибким, чем сильным. Как змея, которая может высоко прыгнуть и больно укусить исподтишка, но не сражаться в открытую. Он казался слишком белым, гладким, тонким и беззащитным, по сравнению с любым из потомков Дьюрина, поэтому, Торин всякий раз чувствовал благоговейную нежность и жгучее раздражение, когда откидывал шкуры и одеяла, чтобы полюбоваться им в неверном, голубоватом отблеске светильников. Запястья у эльфа были слишком узкие и хрупкие, плечи неширокие, почти как у женщины, ноги слишком длинные, даже волосы и те слишком тонкие. - Бесполезное ты создание – мысленно сказал ему Торин, нарочито хмуря чёрные брови. Ему не нравилось, когда все чувства смешивались, и в душе наступал хаос. - Слишком уж ты нежный, любой терновый шип может тебя ранить. Поэтому ты и боишься горы. Терновый шип, орочья стрела, паучье жало… чем больше Торин думал об этом, тем сильнее кипело в нём негодование. Зачем было могучему Эру, создавать прекрасное таким хрупким? В конце концов, он отбросил одеяло, натянул лёгкие полотняные штаны, и, засветив масляную лампу, сел за массивный стол в углу. Он старался касаться бумаги кончиком пера как можно легче, чтобы скрип не потревожил чуткий слух Трандуила, и бросал, порой, тревожные взгляды за круг света. Один за другим возникали из чернильных линий силуэты кирас, латных наручей и полушлемов, обрастали лиственным орнаментом и вкраплениями драгоценных камней, но каждый раз безжалостная рука зло сминала бумагу и отбрасывала их. Не то. Всё было не то и не так. Доспехи получались слишком гномьими, ни один эльф не надел бы их. В них не хватало чего-то, что Торин никак не мог уловить. Не мог понять. Точно так же он не понимал, как могут давить своды горы, как можно спать под открытым небом, не испытывая тревоги, кто, в здравом уме, строит дома на дереве… …о чём думает Трандуил, глядя на него, почему позволяет так много, ничуть не заботясь о своей гордости короля и мужчины. - Бесполезно, - прошипел Торин сквозь зубы, в гневе отбрасывая очередной лист. – Я гном и кую доспехи, как гном. Так ковали мои отцы и деды! Они никогда не прогибались под эльфов и никогда не подражали им! Их не ослепляла глупая страсть… Он вздрогнул, услышав шорох бумаги и обернулся. Трандуил стоял на коленях, закутавшись в тяжёлое одеяло, расшитое золотыми, зелёными и красными узорными квадратами. Он рассматривал неудавшиеся наброски, и лёгкая улыбка касалась его губ. Она делала его совсем молодым, скорее юношей, чем мужчиной, и Торин, не выдержав, встал, грубовато выдернул лист из его пальцев, и отвернулся. - Негоже любопытствовать, - сухо сказал он, стараясь не оборачиваться, не смотреть в сияющие глаза. - Такие доспехи сделали бы честь любой оружейной палате. - Кроме эльфийской. - Я с честью хранил бы их в своей сокровищнице. Торин зло хмыкнул, отвернувшись. - Доспехи нужны не для того чтобы хранить их и любоваться ими. Они защищают. Оберегают… Ответом ему был негромкий смешок. - У меня есть доспехи, принц Торин, и все мои воины вооружены не хуже, чем воины гномов. Но я скажу тебе, чего у меня нет. Тёплая ладонь коснулась широкой, обнажённой спины Торина, и тот обернулся. «Сердца», - подумал он. – «У тебя нет сердца, иначе ты бы не мучал меня так каждым своим словом и взглядом». - У меня нет короны, которую я мог бы с гордостью носить зимой. Но я не знаю, под силу ли тебе… - Говори, чего ты желаешь. - Видел ли ты когда-нибудь, переменчивые зимы, когда снег, вдруг, тает, словно почувствовав весну, и все деревья в лесу плачут? – Глаза Трандуила теперь отражали не свет лампы, а свет звёзд, хотя самих звёзд не увидеть было здесь, в сердце горы. – Но, вдруг, ночью, мороз прокрадывается, треща, и схватывает воду. Всё замирает. Замерзает во льду. И когда солнце нового дня встаёт над кронами дерев, весь лес переливается бриллиантом – так рассветные лучи играют в застывших, оледенелых ветвях, похожих теперь на кристаллы. Потом вновь выпадает снег, и весь мир вокруг, насколько хватает глаз – лишь серебро и радужное сияние льда. Он остановился, переводя дух, и Торин вдруг, с удивлением, заметил, что взгляд гордого эльфийского короля был обращён на него, именно на него одного, и взгляд этот был искательным, полным надежды. Торин искренне попытался увидеть сияющий зимний лес, но он никогда не был в нём, и потому представлял только белые подземные сталактиты и сталагмиты, сочащиеся влагой во тьме, представлял кристаллы, растущие из камня. Но это было не то, и он увидел, как надежда Трандуила гаснет, покрываясь пеплом разочарования. И всё же, эльфийский король взял его сильные, не-королевски мозолистые и натруженные молотом руки в свои, так нежно, как никогда раньше. - Неужели ты никогда не видел этой красоты? Я хочу показать тебе её. Хочу, чтобы ты был моим гостем, Торин, сын Траина, и увидел вместе со мной лес, который я так люблю. Стоит тебе увидеть его, как твоё сердце перестанет принадлежать лишь камню, а твоё мастерство... - Моё сердце давно не принадлежит лишь камню. – Торин стиснул длинные эльфийские пальцы, но слишком крепко, так, что по безмятежному лицу Трандуила скользнула тень боли, будто рябь на водной глади. – Говорят, что первородные гномы, проснувшись, увидели каменные своды, и, с тех пор, они и их потомки не мыслят своей жизни без гор. Мне тоже не нужно было ничего, кроме камня… но потом я увидел звёзды. Трандуил придвинулся ближе, почти касаясь губами его губ. - Звёзды слишком далеко даже для меня… - прошептал он, и одеяло скользнуло с его плеч, тяжело осев на пол. - Искрящийся снег и алмазный лёд ближе. Если ты когда-нибудь окажешься в моих лесах, Торин, я не выпущу тебя, пока ты не увидишь их. И тогда, я знаю, твои умелые, чуткие руки сотворят для меня такую корону, которой не может похвастаться не один эльфийский король. Ты обещаешь мне? - Я обещаю, - коротко ответил Торин, и во мраке ночи, под сенью чёрного мрамора, среди шкур и вышитых одеял, договор был скреплён многократно.