* * *
Прошло два или три дня. Доктора-палача Фэрриэр больше не видел. Вместо него приходила женщина средних лет с утомленным лицом и лошадиными зубами. Еда, которую ему приносили три раза в день, оказалась вкусной и разнообразной. Когда вечером пришел парикмахер и под наблюдением хмурых солдат побрил его и подровнял волосы, Фэрриэр понял, что его сочли здоровым. Утром следующего дня ему выдали комплект одежды, подозрительно похожий на тюремную робу, и отвезли на аэродром. Напротив шеренги Bf.109 — Фэрриэр узнал эти машины — стоял одинокий, до боли знакомый самолет. В первую секунду пилот решил, что это его родной самолет, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Его «Спитфайр» сгорел в прибрежных дюнах, а этот был выкрашен в ярко-жёлтый цвет и не имел никаких опознавательных знаков, кроме нанесенного белой краской на фюзеляже номера — 012. В одноэтажном белом доме Фэрриэра встретил коренастый светловолосый немецкий офицер в серой форме. Выглядел он ещё моложе, чем Коллинз. Он обменялся приветствиями с сопровождающими, после чего долго выяснял какие-то вопросы, внимательно читал бумаги, куда-то звонил. Фэрриэр с отрешенным видом рассматривал кабинет, карты на стене, сейф и одинокий фикус на открытом окне и не сразу понял, что этот немец что-то у него спрашивает. Слова были английские, понятные по отдельности, но общий смысл того, что хотел сказать офицер, от Фэрриэра ускользнул. Он лишь пожал плечами в ответ. — Ви есть умейт летать на «Спитфайре»? — немец заговорил медленнее. — Ну да, — снова пожал плечами Фэрриэр. — Я хотет вас... хотел вы... donnerwetter! Он с досадой толкнул серую папку, набрал номер на чёрном телефоне и быстро заговорил. Видимо, собеседник был не вполне согласен, и офицер говорил всё быстрее и экспрессивнее, пока со злостью не бросил трубку на рычаг. Пройдясь по кабинету, он налил из графина полный стакан воды и махнул рукой, что-то отрывисто бросив. Конвоиры поняли и выпроводили Фэрриэра на улицу, под деревья. Время тянулось невыносимо медленно. Оба солдата курили и болтали. Фэрриэр прислонился спиной к дереву, а потом и вовсе опустился на траву. Один солдат решил было, что военнопленному запрещено сидеть, но второй что-то коротко сказал и махнул рукой. Мимо проходили лётчики в полевой и офицерской форме, техники, пробежал поварёнок в колпаке и фартуке. Все с любопытством рассматривали англичанина. Наконец на дороге показался чёрный автомобиль. Солдаты моментально подобрались, выкинули окурки за дерево. Один легонько пихнул ногой Фэрриэра — мол, вставай. Автомобиль затормозил у крыльца, из него вышел человек в черной форме и скрылся в здании. Через несколько минут вышли двое: уже знакомый офицер люфтваффе и тот, в чёрной форме. На фуражке Фэрриэр разглядел под орлом серебристый череп. — Здравствуйте. Я оберштурмфюрер Вайс, ваш переводчик, — негромко заговорил он на безупречном английском. — Вы поступаете в распоряжение гауптмана Хартманна. Я рекомендую неукоснительно выполнять все его требования и приказы. Вам ясно? — Ага, — кивнул Фэрриэр. — Вас не учили, как правильно отвечать старшим по званию? — Вайс приподнял белесую бровь. — Я не на службе, — отозвался Фэрриэр и вскрикнул, когда офицер хлестнул его стеком. — Вы на службе у Тысячелетнего Рейха, — холодно, с презрением сказал Вайс. — Идите к чёрту, — бросил пилот. Вайс взмахнул стеком, Хартманн перехватил его и зло сказал несколько отрывистых слов. Плотно сжатые губы Вайса побелели, он опустил руку и заговорил ещё тише и невыразительнее. — На поле стоит знакомый вам «Спитфайр». Вы совершите пробный полет над аэродромом и скажете техникам, что нужно устранить, и нужно ли. Боекомплекта нет, запаса топлива хватит на десять-пятнадцать минут полёта. Но если вы захотите рискнуть, дежурное звено наших истребителей готово подняться в воздух в любой момент. Помните об этом, мистер Фэрриэр. Вопросы? — Ваши техники знают английский? — Моего английского достаточно, — уверил его Вайс.***
По первому впечатлению «Спитфайр» был совсем новый, прямо с завода. Как он попал в плен, Фэрриэр не хотел даже предполагать. Всё время пробного полета его не оставляла одна мысль. Вот если б были полные баки топлива, то ни дежурное звено, ни даже два, ни десять — сколько там готовы поднять в воздух ради одного беглого военнопленного? — не смогли бы удержать его здесь. Добраться до Английского канала — и почти дома. Только где достать столько керосина? Пятнадцать минут свободы пролетели как одна. Фэрриэр хмуро сказал, что замечаний у него нет. Вайс перевел. Хартманн довольно потёр руки и объявил, что тренировочные полеты начнутся через два часа.* * *
Потянулись однообразные дни. Подъем, завтрак, политическая пропаганда в исполнении Вайса, тренировочные полеты, обед и отдых, снова тренировочные полеты. По сравнению с немецкими пилотами — тех гоняли в хвост и в гриву с утра и до ночи — у Фэрриэра оставалось много свободного времени. Вайс откровенно бесился, что его подопечный нагло бьёт баклуши, когда доблестные пилоты люфтваффе трудятся целыми днями. Хартманн, в зависимости от настроения, которое менялось быстрее, чем погода осенним днём, то смеялся над Вайсом, то дразнил его, то просто орал и требовал не вмешиваться туда, куда не просят. Последнее было понятно и без перевода. Хартманн закрывал глаза и на выходки Фэрриэра. Оберштурмфюрера Вайса очень не любили. После очередного тренировочного полёта, глядя на усталые, мокрые, но совершенно счастливые лица немцев, Фэрриэр поймал себя на подленькой мысли, что мог бы с ними подружиться. Они-то точно были не против — после каждого полета рассказывали о своих ошибках, в основном показывая жестами, что-то спрашивали, по-детски радовались, когда Фэрриэр отвечал им, и угощали папиросами. Один раз — у кого-то случился то ли день рождения, то ли помолвка — тайком притащили фляжку с коньяком и плитку шоколада. Они были молоды, радовались жизни и пока что не знали горечи поражения. По ночам к Фэрриэру приходили сны. Ему снился тот несчастный паренёк, которого разделывали на его глазах. Он махал Фэрриэру покалеченной рукой. Каждый раз она выглядела по-новому. То вместо пальцев торчали кровоточащие обрубки, то она обгорала до черноты и все ещё продолжала тлеть, то просто была кровавой мешаниной раздавленных костей и гниющего мяса. Улыбаясь разбитыми губами, он жестом приглашал пилота следовать за собой. Фэрриер отчаянно, до крика, не хотел идти, но сопротивляться не было сил, и он покорно шагал за проводником. Пейзаж за тяжёлой, обитой тёмным железом дверью, каждый раз менялся, но чаще всего там был город — родной Ковентри, в котором он знал все дома и улочки. Каждый раз он попадал в ад. Руины зданий пожирало пламя, в воздухе кружились чёрные хлопья. Жар обжигал лицо, глаза слезились. Самое страшное начиналось тогда, когда из пылающих развалин домов выходили его соседи и знакомые. Он узнавал дочку булочника, которой дарил цветы, старьёвщика и его ораву детишек от трех лет до семнадцати, почтенных соседок, хромоногого проказника Билли. Они окружали Фэрриэра, хватали за куртку обугленными скрюченными пальцами и говорили, говорили, говорили... И плакали. Вместе с желтоватыми гнойными слезами у каждого из них вытекали слепые кровянистые глаза, размазывались по обгоревшей до костей челюсти, падали на покрытые обрывками плоти и опаленой ткани грудь. И все они были живы. За решеткой почерневших рёбер бились алые, кровоточащие сердца. Кровь капала на пепел. Там, где она падала, расцветали алые маки. Рёв пламени, шорох падающего пепла, голоса людей утихали и сливались в один печальный голос. — Почему ты допустил это? Почему ты позволил, чтобы мы умерли? — спрашивали они. Фэрриэр просыпался в слезах от своего собственного крика...* * *
Прошло две недели. Возможно, и больше. Группа, которую «тренировал» Фэрриер, уехала. Ей на смену пришли другие. «Щенки», — после первого полета решил англичанин. Судя по многоэтажным цветистым выражениям, доносившимся из открытого окна кабинета, герр гауптман думал так же. За прошедшие две недели Фэрриэр успел изучить местность вокруг аэродрома. У него созрел план побега. Вечерняя тренировка началась как обычно. Оба «щенка» вцепились в хвост «Спитфайру» и упорно не желали его отпускать, висели как приклеенные. Всё шло по плану. В пяти минутах полёта над узкой речушкой изогнулся старинный мост. Рядом острым треугольником протыкал синее небо шпиль церкви, до боли похожий на колокольню церкви Святой Троицы в родном городе. Расстояние между опорами моста было достаточным, чтобы между ними смог пролететь истребитель с опытным пилотом. Фэрриэр был уверен в себе и потому решил рискнуть. Если же он не справится с управлением и разобьется — значит так тому и быть. «Спитфайр» послушно опустил нос, входя в пике. Стрелка альтиметра бешено крутилась, но Фэрриэр не смотрел на неё. Когда до земли оставалось с десяток метров, он потянул штурвал на себя, выровнял нос истребителя. За спиной расцвел огненный цветок — один из «щенков» не успел выйти из пике. Мост был справа. Фэрриэр развернул самолет по широкой дуге. Сотню метров до цели он преодолел за несколько секунд, потянул штурвал на себя. «Спитфайр» взмыл в синее небо. Второй «щенок» опоздал на долю секунды и врезался в каменную опору моста. Теперь надо было убраться как можно дальше, посадить самолет — и постараться вернуться домой. Все подходящие для посадки шоссе были заняты техникой. Никто не ждал в тылу британский самолет — Фэрриэр счастливо избежал огня зениток, сопровождающих колонны. Он летел всё дальше, а подходящего места для приземления не было. Топлива осталось меньше, чем на минуту полёта, когда внизу — наконец-то! — появилось большое и условно ровное поле. Всё было хорошо, пока колесо шасси не подпрыгнуло на кочке и не провалилось в ямку. Самолет резко остановился, клюнул носом. Фэрриэра бросило на приборы. Потирая разбитый лоб, он отодвинул фонарь кабины, выбрался и спрыгнул на траву. На фоне яркой свежей зелени и полевых цветов его истребитель выглядел чужим. Фэрриэр постоял немного, провёл на прощание ладонью по прохладному фюзеляжу. Он привык к самолету и чувствовал себя предателем, оставляя его здесь. Но надо было идти. Фэрриэр сделал несколько шагов и замер. От леса к нему бежали люди — в штатском, но с оружием. Его быстро окружили, заговорили, захлопали по плечам. Фэрриэр растерянно смотрел на странных, обросших людей и не знал, что сказать. Французского он не понимал. Тут к нему пробилась хрупкая тёмноволосая и темноглазая девчушка в бордовом берете и с автоматом на плече. — Здравствуй. Ты англичанин? Ты прилетел сражаться за нашу свободу? — заговорила она, коверкая слова. — Здравствуй. Я англичанин. И я пленный. Сбежал, — ответил ей Фэрриэр. Девчушка округлила глаза. — О, ты герой, — сказала она, протягивая узкую темную ладошку. — Я — Мари Лафар. Мы все — Сопротивление. Маки. Ты хочешь попасть домой? — Томас Фэрриэр, — пилот осторожно пожал руку. — Да, мне нужно домой, в Англию. Меня там ждут. — Мы что-нибудь придумаем! — весело заявила Мари. — А сейчас пора убираться отсюда. По дороге в лагерь Мари рассказала, что её старший брат, Этьен, служил во французской армии и помогал англичанам сдерживать атаки немецких войск. Он, как и многие, остался в том кольце, что окружало Дюнкерк, и она не знала, остался ли он в живых, но очень надеялась, что брат вернется к ней. Из её рассказа Фэрриэр узнал, что основные силы англичан и помогавших им французов успели эвакуироваться, и что побережье теперь полностью контролируют немцы, но форсировать канал не спешат. Глядя на полную оптимизма Мари и её старших товарищей, Фэрриэр поверил, что скоро окажется дома. Никто из них не знал, что эта война только началась — и закончится через пять долгих лет...* * *
Мари Лафар так и не увидела брата. Она погибла зимой 1941 года при попытке освободить заключённых. Сам Фэрриэр домой не вернулся. После войны он остался во Франции, опасаясь репрессий на родине за то, что несколько недель провёл в плену. Он вступил в Иностранный Легион, под псевдонимом писал книги о войне и умер в 1999 году, всё своё состояние завещав центру реабилитации военнослужащих, служивших в горячих точках. Оберштурмфюрер Вайс дослужился до бригаденфюрера. Он застрелился 30 апреля 1945 года. Гауптман Эрик Хартманн был среди арестованных по обвинению в покушении на Гитлера 20 июля 1944 года. Его расстреляли. Немца, который разговаривал с Фэрриэром в старом здании с орлом на фронтоне, восставшие заключённые обмотали колючей проволокой и бросили в шахту. Он был ещё жив, когда концлагерь освободили советские войска. Палач, оставшийся безымянным, прожил до конца своих дней в Верхней Баварии. Только после его смерти в 1992 году благодаря волонтёрам из Израиля выяснилось, кем он был во время войны.