Another Vampire Story

Так иногда происходит — мысли, резкие и не перетекающие одна в следующую, но перебивающие, затмевающие друг друга, витают в недосягаемых никем, кроме меня, далях. Мощный мозг способен разгонять поток до сверхскоростей, но уследить за ним не составляет никакого труда. Ведь я всегда начеку (инстинкты всё же быстрее, как ни крути) и никогда не потеряю счёт времени (интересно, зачем считать, если и так ясно, что у него нет конца?). Окна в нашей квартире, равно удалённые от потолка и от пола (что не совсем удобно, потому что потолок кажется ниже) выходят на ту сторону, где река. Расстояние от неё до меня немалое, во всяком случае, по человеческим меркам (кварталов семь?). Но сидя здесь, вижу, как волны, перетекая одна в другую, бьются о высокий берег, а затем скользят обратно. Могу уловить каждый блик воды, хотя небо давно потемнело. Темно. Иссиня-черно, фиолетово, тёмно-серо — с наступлением ночи мир приобретает приятную, тихую окраску; прохладно (скорее всего). Хорошо жить на такой высоте — это, как сказал Сэм, глоток свежего воздуха. Если принять в расчёт то, что в нашем случае воздух — вопрос семидесятивосьмистепенный, можно понять, насколько мой приятель склонен к иронии. Сэмьюэль снял эти две комнаты, чтобы порадовать меня. Я бы испугалась контактировать с арендаторами (ха!), а вот он не боится. Он знает всё. По крайней мере то, что необходимо знать, чтобы жить практически человеческой жизнью. Для ясности скажу: я видела, как живут другие. В этом есть своего рода романтика — если вседозволенность и это странное, страшное ощущение, что тебя не сдерживает НИЧТО, вообще уместно романтизировать. Если бы на первых порах — в самые ранние дни, которые пусть и запечатлены в моей памяти кристально чисто, все же отливают чем-то зловеще-красным — так вот если бы тогда я пребывала в такой компании, меня бы не смущал их образ жизни. Но теперь, разбалованная своим создателем и привыкшая к комфортной и… адекватной? жизни, я с ужасом смотрю на то, как проводят дни мои… собратья. Разумеется, комфорт — это блажь. Для меня существование будет комфортным при любом раскладе — за исключением нехватки пищи, конечно же. Наша с Сэмом жизнь — настоящий фарс, представление для двух персон — в конце концов, нужно же чем-то заниматься. Но это мой взгляд на происходящее. Для Сэма сохранение порядка в жизни, спокойствие и размеренность очень важны. Так или иначе, теперь я уже не смогла бы жить, как другие вампиры — безумные, вечно голодные твари под мостом. От этого даже возникает некое чувство превосходства, что только подтверждает дикость моей натуры. Почему Сэм не стал таким, как другие — этого он никогда не расскажет. Возможно, что-то в далеком прошлом, когда он был еще младенцем, напугало его. Скажем, каменный увалень, который свихнулся от осознания своей совершенной свободы, начал крошить себе подобных, а Сэм чудом уцелел и решил, что сделает все, чтобы не стать таким. А, может, у него самого был учитель и пример, с которым случилось что-то плохое, и Сэм ведет себя «хорошо» в память о нём. Или Сэм просто от природы честолюбив. Очень по-детски выдумывать сказочное прошлое для моего друга, лишь бы объяснить его строгость в соблюдении правил цивилизованности. Тем не менее, именно это и занимает мои мысли чаще всего. Я слышала от него достаточно разнообразных жизнеописаний других вампиров, но никогда — его собственного. Наша странная связь основана на том, что он меня создал, и на том, что уловил момент, когда меня можно было обуздать и воспитать так, чтобы мне опротивел иной стиль жизни. Теперь мы ведем себя друг с другом очень уважительно, почти трепетно, и меня это устраивает. Он сидит сейчас почти рядом — до него у противоположной от меня стены десять футов. Я повторяю его позу. Вот и мы — две симметрично расположенных неживых фигуры — как элемент интерьера. Роскошный ключевой элемент. Сэмьюэль — цветок в каменной пустыне: на нём старые джинсы — он их очень любит — с растрёпанными внизу штанинами и чёрная футболка, большая для его стройного тела. Он сидит по-турецки на низком маленьком диване синей обивки, голова склонилась над книгой, лицо скрывают шелковистые темные волосы, виден лишь кончик курносого носа. Кожа цвета слоновой кости гладко мерцает, как жидкий шёлк. Я не вижу его глаз и не могу сказать, на какой фразе остановился его взгляд, но мгновенно понимаю, что прошло уже полминуты, а он так и не перевернул страницу. Думает о чем-то? — Эмма, — зовёт он одними губами, словно прочитав мои мысли. — Да? — Как ты смотришь на то, что мы сменим место? Как неожиданно. — Почему? — Мне слегка надоело здесь. Общаться с людьми — крайняя мера, на которую Сэм решился ради нашей нынешней обители. Но мы прожили здесь совсем недолго. Значит… — Нет, Сэм, причина не в этом. Он, наконец, поднял взгляд от страницы и наши глаза встретились. Какая нерешительность отразилась в его чертах! — Здесь стало небезопасно. — Нам? Небезопасно? — Я немного промедлила от удивления. — Что за вздор? — Я кое-что тебе расскажу. Но позже. А пока я просто хочу, чтобы ты мне доверилась и мы ушли отсюда. — Нет, Сэм. Так это не сработает. С чего это было решено им в одиночку? Он посмотрел на меня чуть обречённо, что не могло не напугать. О какой опасности он говорит?! — Я знал, что ты не сразу согласишься. — Да, пока нет объективных причин для бегства. — Они есть, уж поверь. Но неужели моя просьба довериться — не причина? — Не стоит так говорить, Сэм, — ответила я сердито, — укорять меня в недоверии — низко. Но одного доверия точно не достаточно. — Прости меня. Прости. Пауза. Он в миллисекунду оказался рядом со мной, держа мою левую руку в своих. — Ты так выросла за это время. За всё время. Кажется, принимаешь свои прежние, человеческие черты. — Я не знаю, какой была, Сэм. А ты никогда не рассказывал — как, впрочем, и о себе, — смотрю прямо в упор в эти странно грустные глаза. — Как, впрочем, и о том, что происходит сейчас. — По моим реакциям ты поняла, что дело серьёзное. Я не буду при тебе скрывать своего беспокойства, но о том, что его вызвало, расскажу потом, когда мы будем в безопасности. Я не понимаю, почему ты этому препятствуешь. — Ты хочешь меня уберечь. — Это единственная причина, по которой я всё затеял. — Тогда расскажи мне. — Нет. Я встала с тахты, на которой мы находились и примостилась на подоконнике так, чтобы мы снова сидели друг напротив друга. — Кто кого должен упрекать в недоверии? — Не в этом дело! — Сэм начинал горячиться. — Я хочу обезопасить тебя всеми способами. И если ты не будешь знать, то сможешь спастись. Нелепица какая-то. — Причем. Здесь. Мои. Мысли. Очень удобная отговорка, кстати, — я чувствовала, как внутри горячо закипело раздражение. Но Сэм хорошо меня натренировал — моментально я смогла его подавить и сказать: — Хорошо, будь по-твоему. Я не люблю, когда ты ставишь меня перед фактом, не спрашивая и не советуясь. Поэтому не рассчитывай на моё понимание и… на то, что я восприму это как должное. Если это, конечно, что-то для тебя значит. И, не глядя на него, принялась за дело. Сборы заняли не больше минуты — я уместила в рюкзак вещи, с которыми никогда не расставалась. Черные джинсы, свитер со щенком, два металлических колечка, одно — с зеленым камушком в центре, другое — с россыпью мелких синих кристаллов. Черная водолазка. Конверт с открытками — достопримечательности штата Орегон, Сэм подарил на день всех влюбленных. MP3-плеер, «В дороге» и «Миссис Дэллоуэй» (когда слова навеки впечатываются в мозг, книги становятся чем-то вроде сувенира или оберега). Арабское ароматное масло. Бесцветный лак для ногтей с блестками. Уже находясь в ста милях от Портленда (за всё это время мы не сказали друг другу ни слова), Сэм произнес: — Я выбрал тебя ещё и потому, что ты упряма. Мне это нравится. Вот только иногда бывает тяжеловато… — Ты не знаешь настоящего упрямства. В противном случае меня здесь не было бы. Сегодня я сдалась до ужаса просто. На его лице, слабо освещённом проглядывающей сквозь ветви высоких сосен луной, мелькнула довольная усмешка.