Афродизиак

Вверх-вниз, то ускоряя темп, то медленно, тягуче, с силой. Альбан дышит тяжело, всё так же смотрит куда-то далеко и ресницами дёргает. Дурацкие пушистые ресницы, блестящие от слёз, ну чего я к ним привязался? Наверное, мне просто надо на чём-то заострять внимание, чтобы не чувствовать вину. И вообще, с чего бы мне грызться муками совести: я что, несу за него ответственность? Или это я виноват в том, что именно ему выпала доля оказаться накачанным сильнейшим афродизиаком? Ну, разумеется, это я попросил его помочь – но так ведь он взрослый мужчина, неужели нельзя всё сделать, как надо, не влипнув в неприятности? А в детстве я вечно в неприятности влипал – а огребали оба… Весьма некстати всплывшие воспоминания о совместной юности сводят на нет все мои попытки оправдать себя. И когда я только научился так грандиозно валить всю вину на других? Доктор я или нет? Надо признать: я виноват, я исправляю. Исправляю, исправляю, да только результата всё нет. У Спирита такое состояние, что ему бы хватило и нескольких движений, чтобы кончить – но уже прошло столько времени, а он не только не кончает, но, кажется, всё глубже и глубже уходит в себя, уже почти не реагирует на мои движения. С размаху бью его по щеке – той самой липкой рукой, которой только что держал его – в тот же миг в глазах Альбана проскальзывает что-то осмысленное. Получается, на боль организм реагирует… Значит, придётся играть в садо-мазо. С силой снова обхватываю его член, не столько даже двигаю рукой, сколько сжимаю, до боли, так, чтобы опять хотя бы на мгновение выдернуть косу из того болота, в которое он погружается. Куда бы ещё приложить усилия? Рассеянно провожу свободной рукой по груди, царапаю ногтём сосок, почти на автомате мну его пальцами – Спирит вскидывает голову и шумно выдыхает. Это что у него, эрогенная зона? Как бы то ни было, на подобные ласки он отзывается куда как продуктивнее, так что я бросаю уже очевидно бессмысленную дрочку и переключаю своё внимание на эту часть тела семпая. Нет, правда, ни за что бы не подумал, но это работает. Бедняга весь дрожит, но начинает хоть как-то реагировать на мои действия: даже, пускай очень слабо, но всё же стонет, и я никак не могу понять, от боли или от удовольствия. Ну вот, теперь я спать по ночам не буду, буду думать о том, правда ли семпаю нравится, когда кто-то прикасается к его соскам. Самые подходящие мысли на сон грядущий. Лучше уж детально представлять, как буду убивать Медузу – вот после такого я готов прикончить её прямо сейчас, и плевать на то, что для всех она является школьной медсестрой – да я её на кусочки порежу, все органы выну и для верности ещё дыханием души приложу, ведь эти твари живучие… Кстати, да, дыхание души. На оружие оно действует по-особому, и уж тем более тогда, когда оно совпадает с их собственным – именно поэтому в детстве сразу после того, как я овладел этой техникой, мы, наконец, смогли разобраться, кто в команде главный: на Спирита даже самый лёгкий заряд действовал совершенно невообразимо. А что если сейчас устроить своеобразную электростимуляцию? Я не в силах удержать растягивающиеся в ухмылке губы, и, пожалуй, нужно закрутить болт посильнее, но руки заняты. Мысли путаются… как бы мне опять не потерять над собой контроль: в подобной-то ситуации это может окончиться совсем плачевно… Да, к чертям. Держитесь, семпай, сейчас будет больно. Между пальцами пробегает почти невидимая молния, и я безжалостно вдавливаю её в покрасневшие точки, убиваю её, не дав до конца раскрыться. Это самый слабый заряд, ненамного сильнее удара от наэлектризовавшегося предмета – но Спирита подбрасывает так, что я не на шутку пугаюсь. Он стонет в голос, из зажмуренных глаз брызжут слёзы, и я в остолбенении выпускаю его из рук, позволяя упасть на пол. Он кончает, забрызгивая мой халат, а в глазах у него нечто настолько непередаваемое, что я забываю обо всём. Меня опять как будто выключает – но это не безумие, нечто совсем другое. Мне не удаётся отследить свои действия, осознания их приходят с громадной задержкой, и я даже голоса своего не слышу, только какие-то обрывки. Кажется, я извиняюсь… По крайней мере, мне кажется, я должен был извиняться. Я то ли поднимаю его, то ли сам ложусь рядом; мои руки скользят по его гладкой и нечеловечески горячей коже. Очень жарко, и глаза семпая оказываются настолько близко, что… По-моему, я его целую. Ну точно, целую. Приехали.