Приговоренный к жизни

1. Мориарти должны были казнить ровно в девять утра, мне милостиво подарили жизнь за сутки до этого дня. Я не знаю, что точно сказал мой брат Майкрофт и кому, но он лично принес королевское помилование в тюрьму, где я ожидал нашего общего приговора. Он знал, что я не обрадуюсь такому исходу, но по доброте душевной думал, что я не огорчусь. Полицейским пришлось насильно выводить меня из сырой камеры, пропахшей страхом предыдущих висельников. Я отказался покидать тюрьму, пока не увижу Мориарти, но в последней просьбе приговоренного к жизни мне было отказано. Очевидно, предполагалось, что с меня будет довольно и прекрасного с точки зрения общественности зрелища: смотреть, как его вздернут одного. — Ты не должен был так со мной поступать, милый Майкрофт, — сказал я брату, закуривая предложенную им на улице папиросу. — Я бы хотел умереть вместе с ним, и я умру вместе с ним, и не тебе лишать меня права выбора. — Есть другой выход, мой мальчик, — спокойно возразил Майкрофт. — Человек тем и отличается от животного, что может выбирать, кого ему любить в течение жизни. То, что твой соулмейт оказался консультантом криминального мира Лондона, а быть может и Европы, никак не отразится на твоей репутации. Ты знаешь силу моего влияния, скоро все забудут об этом досадном недоразумении. Папироса жгла мои пальцы, комок в горле мешал как следует дышать. У Майкрофта не было соулмейта, он не знал, о чем говорит, и я не знал, какие подобрать слова, чтобы он понял. — Я взойду на эшафот с Мориарти, — сказал я. — У нас одна душа по закону. То, что Ее величество королева помиловала меня, всего лишь формальность. Майкрофт положил мне на плечо свою огромную ладонь. — Ну, ну, — сказал он. — Ты испытываешь по отношению к нему страсть, вот и все. Какая такая душа. Он же не думал, что ты будешь казнен вместе с ним за его преступления, хотя он тоже знает закон. Он ничего для тебя не сделал, он молчал во время процесса. За него говорили его дела. Но у тебя есть заступник, это я. Он повернулся и отправился ловить кэб, чтобы вернуться на Пэлл-Мэлл.

2.

— Я должен быть мертв уже двенадцать часов, — сказал Мориарти бесцветным голосом. Он лежал на спине и уставился в одну точку на чисто выбеленном потолке комнаты, в которой мы остановились на ночь. Кровать была двуспальной и очень удобной: настоящее супружеское ложе для брачной ночи, как думал я. Но Мориарти не был настроен на любовные игры. Мы оба были в постели и раздеты, но он так вяло отвечал на поцелуи и так безропотно принимал ласки, что я оставил его в покое и просто лег рядом. Мне было все равно, что делать в постели, главное — делать это с ним. Что до него, то он был готов умереть, но не был готов к королевскому помилованию, любезно привезенному Майкрофтом, когда часы еще не пробили девять. — Я странно себя чувствую, — продолжал рассуждать Мориарти, вряд ли осознавая, что я вслушиваюсь в каждое его слово, — словно я уже умер, но жизнь вдруг ко мне вернулась, а я уже не в силах выносить ее бремя. Я молча обнял его; он был теплым и восхитительно живым, но лишь телом. В голове у него продолжали происходить какие-то процессы вычисления: сколько часов он уже должен гнить, оставили бы его тело висеть на площади или нет. Все это он говорил тусклым голосом потолку, его молчаливому собеседнику. Но в комнате был еще я, и следовало остановить этот поток сознания. — Начнем с того, что вы живы и я тоже, — прошептал я ему на ухо. — И мы наконец наедине, как и хотели когда-то. — Да, это так, Холмс, — мрачно ответил он. — Но теперь между нами стоит смертный приговор. Вы оказались под ударом из-за меня, а сам я ждал казни. Я не думал, что все так обернется, но вы сами были тем, кто сдал меня властям. Да, я понимаю, что вы не ожидали такого приговора, ведь я не был исполнителем преступлений, вы думали, что будете навещать меня в тюрьме или даже что разделите со мной одну камеру… — Я не хочу об этом говорить сегодня, — перебил его я, ласково поглаживая его мертвенно-бледное лицо. Он замолчал и перехватил ласкающую его руку, но почти сразу же отпустил и замер, как загнанный зверь. Воодушевленный, я лег на него сверху, прижал к себе и принялся целовать его лицо, шею, ключицы, он отвечал мне, но холодно, от его поцелуев несло похоронными венками. Он похоронил себя и не давал мне воскресить. — Вы понимаете, что ваше могильное настроение передается мне? — спросил я, опускаясь ниже. Ответа не последовало, и я приник губами к головке его члена. Он издал странный звук, словно ему не хватало воздуха, но не проронил ни слова, пока я вбирал его член в рот. Я продолжил возбуждать его самыми нежными ласками, на которые был способен. Тело его выгибалось, он весь дрожал от возобладавшего над его мыслями о смерти возбуждения, жизнь била внутри него ключом, и я получал наслаждение только от осознания, что все еще можно вернуть. Когда я почувствовал во рту солоноватый вкус, он вдруг отстранил меня и сел в постели. — Дайте мне время, — тихо попросил он. — Мне нужно привыкнуть к мысли, что я все еще жив. Я очень люблю вас. Любил вас. Я не знаю, что мне делать сейчас. Я молча провел рукой по его мокрой от испарины груди и, глядя ему в глаза, промолвил: — Да, конечно, у нас очень много времени. И одна душа. Он перехватил мою руку и прижал к бескровным губам.