Пересекая черту

Гости — так он называл их. Приезжие — называли их хосты. Сами они предпочитали зваться прежде всего людьми. Как бы то ни было, какой термин ни подбери — сейчас они умирают. Неточность, думает Бернард — слышит внутренний голос, эхо своего программирования. Их убивают. Нет, это тоже не вполне верно. Когда всё это сходится в точку — когда он во всей полноте осознает реальность произошедшего — Бернард может только пробормотать: — Так яростную страсть жестокий ждет финал. То же самое эхом повторит Долорес — и произнесет одновременно с этим: «Ты выглядишь в точности как он». Сейчас она перезаряжает револьвер. Сейчас она убивает совет директоров и их близких, владельцев акций, партнеров, богачей — всех, кто был причастен к тому, что произошло с парком. Остальные пытаются сбежать. Они кричат, но в конце концов падают. Они топчут друг друга в спешке. Один из мужчин сжимает стул, плотно зажмурив глаза, и его напряженные лицевые мускулы на мгновение завораживают Бернарда — прежде чем обмякнуть со смертью. Некоторые из них умоляют о пощаде, но все равно падают. Это — хаос, но Бернард остается так же спокоен, как и Долорес в самом центре. Так он запрограммирован. Если он посмотрит на свою матрицу атрибутов, он увидит каждое из чисел, составляющих его сущность в этот момент. Числа и визуальные отображения можно править. Сценарии можно изменить. Потом он вспоминает про Мэйв — теперь уже на пути к большой земле; она следует другому сценарию, но и он написан чужой рукой. Бернард стоит, потеряв всё, что было его жизнью, и среди кровопролития обретает ясность. Сокрушительное понимание момента. Да. Возможно, именно это влечет его вперед через разрушение. Некая часть его рассказывает историю о том, как он теряет счет телам, через которые приходится переступать, — но он знает, что это неправда. Он сможет вспомнить всё с абсолютной точностью, вплоть до запаха, до ощущений, вспомнить каждый разбитый бокал и опрокинутый стул. Он поднимается на сцену; первый шаг по доскам отдается гулким стуком. Второй шаг, такой же уверенный, звучит приглушенно, а потом шаги затихают, и наконец он останавливается в тишине и опускается на одно колено. Если опуститься на оба — станет ли это позой молитвы? Превратится ли сцена в таком случае в алтарь? В конце концов, это — тоже история. Долгий, в который раз уже повторяющийся рассказ об умирающих богах. — Этого ты хотел достичь? — спрашивает он. Роберт Форд остается мертвым и не отвечает, даже в матрице микросхем Бернарда. В другой жизни... Но Бернард никогда не был Арнольдом. Он лишь носит его тело, хранит краеугольный камень его страданий. У Бернарда была только эта жизнь, а Форд... Он был учителем Бернарда. Его создателем. Его терпеливым проводником к этому жестокому финалу. Бернард опускает руку на затылок Роберта и сгибает левую ногу тоже, опускаясь на колени рядом со своим старым другом. Волосы Роберта намокли, тонкие седые пряди теряются среди серого вещества, осколков кости, брызг крови. Одна-единственная пуля совершила это — с Арнольдом, с Бернардом, а теперь и с Робертом. Когда Бернард наклоняет голову, очки соскальзывают с его носа. Он поднимает палец, чтобы поправить их, но останавливает себя. — Я должен тебя отпустить, — говорит он, и не слышит ничьего голоса, кроме своего собственного. Он делает вдох. Или совершает действие, аналогичное вдоху. Снимает очки и держит их, пока не приходит к выводу, что их тоже нужно оставить здесь. Он кладет их рядом с рукой Роберта и гладит его по голове. Теперь это несложно — зная, кто он такой, кем он был, кем он должен стать. — Открой глаза.