Сферы влияния

      Узнать его было непросто, но Гермиона, конечно, узнала. Вместо длинных волос, которые он то собирал в хвост, то распускал, становясь похожим на солиста группы «Ведуньи», теперь была короткая стрижка — такая же, как у большинства маггловских офисных работников. Футболки и джинсы сменились строгим костюмом. Для кого-то он очень сильно изменился, но Гермиона, глядя в глаза неподвижному изображению, видела того же парня Джима.         — Как давно… — начала было она, но голос отказал.         — Вчера, — ответил Майкрофт. — Мы искали его всё это время, а вчера он просто появился в Лондоне, даже не пытаясь прятаться от камер видеонаблюдения. Правда, он больше не Джеймс Брук.       Гермиона не могла отвести взгляда от фотографии. Её хвалёная выдержка блестящего менталиста давала трещину. Казалось, стоит ей выпустить из рук папку — и её охватит бесполезная жалкая истерика.       «Океан. Океан, Грейнджер! — сказала она себе. — Мир — океан. События в мире — его воды». Старая медитация помогла — истерика отступила, так и не проявив себя, и Гермиона сумела спросить почти спокойно:         — И как его зовут теперь?         — Джим Мориарти.       Гермиона протянула папку Майкрофту, сглотнула и спросила, обращаясь к его светло-синему с невнятным рисунком галстуку:         — И что вы собираетесь делать? А главное — зачем?       Галстук, что характерно, отвечать не спешил, зато его владелец прошёл к креслу, сел и предложил:         — Чаю?       Гермиона машинально превратила жёсткий стул в такое же кресло, как у Майкрофта, и опустилась в него.       — Пожалуй, — разговаривать с галстуком в этом положении было неудобно, поэтому Гермиона обратилась к рукам своего собеседника.       В принципе, она бы и с ботинками согласилась бы поболтать — только бы не встречаться с Майкрофтом взглядом. За восемь лет она выстроила очень хорошую и спокойную жизнь и, как она думала, обзавелась неплохой душевной и ментальной бронёй. Но от взгляда Майкрофта Холмса ей было плохо и страшно. Она не могла не вспоминать ту себя, которая пыталась играть в политику и которая — пусть невольно — убила человека ради этой игры.       Руки Майкрофта тем временем задвигались и аккуратно, с какой-то зельеварческой точностью разлили крепкую ароматную заварку, добавили кипяток, в одну чашку насыпали сахару, в другую долили полтора пальца молока. При виде этого действия Гермиона вздрогнула — стало не по себе оттого, что он точно помнил, какой чай она пьёт. Как будто это была значимая мелочь. Или как будто его память была настолько цепкой.       Пододвинув к себе чашку, Гермиона всё-таки нашла в себе силы поднять глаза и спросила:         — Что вы будете делать, Майкрофт? Для вас он — никто. Он не нарушил ни одного вашего закона, не совершил ни одного преступления…         — Хотите просить… отдать его под вашу ответственность? — спросил Майкрофт беря свою чашку и откидываясь на спинку кресла.         — Моей ответственности в том смысле, который вы вкладываете в это слово, больше нет, — ответила Гермиона.       Майкрофт молчал некоторое время, потом поставил чашку на подлокотник и вытащил из кармана знакомую записную книжечку. Возможно, не ту же самую, но точно такую же, и заметил:         — Я знаю. Вы теперь — частное лицо. Живёте… — он заглянул в книжечку, — в тупике Оуквел, в Дувре.         — Ваш брат не удержался и сообщил вам, где он меня нашёл?         — Шерлок? — бровь Майкрофта взлетела вверх. — Полагаю, он не имел желания сообщать мне эту информацию. Но если даже он сумел вычислить ваш адрес…       Гермиона посмотрела на книжечку в руках Майкрофта, на собственную чашку и спросила, чтобы отложить ещё ненадолго разговор о Джеймсе Бруке:         — Зачем вы скрываете свою блестящую память?       На мгновение Майкрофт показался несколько растерянным, но быстро взял себя в руки и уточнил:         — Что вы имеете в виду?         — Записная книжка, множество оговорок… Мерлин, я была удивительно ненаблюдательна, — она невесело хмыкнула, вспомнив своё давнее облегчение от осознания того, что в семье Холмсов только один гений, причём не тот, с которым ей приходится работать изо дня в день.       Майкрофт поджал губы и явно собирался сделать вид, что не понимает её, но передумал и спрятал книжку во внутренний карман пиджака, после чего ответил:         — Слабость — отличное оружие. К тому же, я не частный детектив, так что мне совершенно не обязательны… особые способности. Они скорее могут навредить.         — Шерлоку его страсть к демонстрации тоже не всегда идёт на пользу, — отозвалась Гермиона. Майкрофт кивнул, а потом вернулся к прежней теме:         — Значит, вы не будете просить у меня адрес Джима Мориарти и спешить к нему, горя пламенной местью?       Это прозвучало на редкость неприятно.         — Я бы могла, — сказала Гермиона резко. — Более того, если бы вы мне отказали, я вполне могла бы получить эту информацию напрямую.       Лицо Майкрофта не поменялось, но подбородок дёрнулся и закаменел.         — Но я догадываюсь, что вы вызвали меня не для этого. Так зачем вам нужен Джеймс Брук?       Напряжение спало. Майкрофт пружинисто поднялся из кресла и подошёл к большому столу, бросил взгляд на портрет королевы.         — О существовании Джима Мориарти я знаю уже около года — именно столько этот человек демонстрирует нездоровую активность в пределах Великобритании. Первым о нём услышал мой брат. К сожалению, ему не достало… здравого смысла сообщить мне эту информацию, поэтому на протяжении долгого времени он сражался с ветряными мельницами, вместо того чтобы заниматься делом, — Майкрофт сделал паузу и продолжил: — Именно поэтому мы не сумели предотвратить череду взрывов и убийств, организованных им.       Взрывы и убийства. Милый паренёк Джим полностью потакает своему безумию, как любой психопат с его диагнозом.         — Вы арестовали его?         — Нет.       Гермиона тоже встала и подошла к Майкрофту, её снова начала бить дрожь, но теперь её причиной был не страх, а гнев.         — Посчитали полезным оставить его на свободе для очередной политической игры?       Майкрофт молчал почти минуту, прежде чем ответил:         — Нет. Не совсем. Он был бы полезен для того, что вы называете игрой… Но в первую очередь он для нас пока недосягаем. Разумеется, мы его найдём, но на это уйдёт время.         — За которое он может выкинуть что угодно? Но в таком случае я ещё меньше понимаю, зачем вы пригласили меня, Майкрофт. Зачем вам нужна я?       Он повернулся к ней очень резко, и Гермиона была вынуждена встретить его взгляд. Появилось искушение заглянуть за эту ледяную завесу. Один лёгкий толчок — и его сознание будет перед ней как на ладони. Сделай она так с Джимом — и Рон был бы жив. В конце концов, она проникала в сознания сотен людей, в этом была её работа. Коснуться поверхностных мыслей — даже не вторжение. Но она будет точно знать мотивы Майкрофта. Одно прикосновение к сознанию — тем более, что он облегчал ей работу, глядя прямо в глаза, не моргая.       У Гермионы были принципы — всегда, с детства. Часть была привита родителями, остальные формировались год за годом. И чтение поверхностных мыслей людей, ни в чём не подозреваемых и не находящихся у неё на излечении, этими принципами категорически запрещалось. Меньше всего она хотела вести себя как покойный профессор Снейп, который частенько проходился по детским головам и, не найдя в них ровным счётом ничего для себя приятного или хотя бы полезного, злился ещё больше на жизненную несправедливость, напоминая змею, кусающую себя за хвост ядовитыми клыками.       Поэтому она не позволила себе сделать то, чего так хотела, и холодно попросила:         — Не смотрите мне так пристально в глаза. Если бы мы играли в «гляделки», вы бы, возможно, и победили, но я могу не сдержаться и покопаться у вас в голове — очень уж велико искушение.       Ледяной взгляд сместился в сторону.         — Боюсь, Гермиона, что информация относительно планов и намерений мистера Мориарти есть только у одного человека. И именно для этого я пригласил вас. Чтобы вы эту информацию получили.         — Прочитать поверхностные мысли может любой образованный волшебник. Почему именно я, а не ваш коллега из Министерства Магии?       По губам Майкрофта скользнула едва заметная едкая улыбка:         — Потому что чтение мыслей не требуется и не поможет. О вашем Джеймсе Бруке больше всего знает Шерлок Холмс.       Это звучало нелепо.         — Может, вы пригласите его сюда, и он поделится с нами своими ценными сведениями? — предположила Гермиона. — Или вы его за чашкой чая дома спросите?       Он выдернул её из приятного, тёплого, уютного мирка ради того, чтобы она поговорила с его собственным братом?         — Это невозможно. Едва ли Шерлок сочтёт нужным… делиться со мной какими бы то ни было сведениями, ценными или не очень. В его голову прочно забилась мысль о том, что я — его страшный враг, видите ли. Именно поэтому я пригласил вас. Продиктовать адрес?       Гермиона собиралась отказаться от этой дурацкой миссии. Но на столе лежала фотография Джима. И где-то в глубине души шевелилась горькая боль. Она не могла позволить себе уйти — сейчас, когда появилась возможность достать его. Если бы жизнь повернулась иначе, Рон ради неё вытащил бы Брука из-под земли.         — Да.       Побуждение сразу же аппарировать на Бейкер-стрит, шумную фешенебельную улицу в трёх минутах ходьбы от Риджентс-парка, Гермиона задавила в зародыше и, коротко пожелав Майкрофту хорошего вечера, вернулась домой.       Как и всегда, в нём было тихо и пусто. Обычно Гермиона радовалась этому — ей нравилось быть хозяйкой своей жизни, не зависеть ни от кого. Но сегодня безумно хотелось, чтобы в гостиной её кто-то ждал. Мордред, можно было обойтись без заранее приготовленного ужина, без разожжённого камина — это всё мелочи.       Раздевшись, Гермиона завернулась в большой пушистый халат, прошла в гостиную и устроилась в кресле. Меньше двух часов назад она планировала просидеть весь вечер с книгой и бокалом вина. Но не вышло.       Неожиданно сама для себя она заснула — видимо, организму не понравилось совершать за день четыре аппарации на большие расстояния, работать на пределе сил, а потом ещё и нервничать. Снилась какая-то тёмная муть: серая вода, густая, как бульон, закипала и окрашивалась в бордовый цвет старой крови. Пытаясь выплыть из неё, Гермиона подняла голову и увидела на близком, но недостижимом берегу два изломанных тела. Подкинутая на гребне волны, она сумела рассмотреть их — это были Рон и Рудольф Холмс. Губы попытались выкрикнуть «нет», но из горла не вырвалось ни единого звука. Шевельнувшись, мёртвый Рон поднялся на ноги и с пустым тупым лицом инфернала шагнул в воду. Гермиона забилась отчаянней, уже не понимая, хочет она добраться до берега или уплыть как можно дальше от Рона. Он уже почти дотронулся до неё ледяными пальцами смерти, как по груди резануло болью от ожога. Гермиона схватилась за цепочку — и проснулась.       Кошмар. Всего-навсего обычный кошмар, вызванный усталостью и неудобной позой в кресле.       Добравшись до постели, она потратила пятнадцать минут, чтобы полностью очистить сознание, и после этого смогла заснуть снова — здоровым и крепким сном.       Разбудил её звон будильника и стук в окно.       Заклинанием устранив надоедливый звон, она впустила в комнату сову — крупную полярную, чем-то похожую на Хедвиг. Сделав круг под потолком, сова опустилась на подоконник и протянула лапу.       Гермиона прочла письмо и скривилась. В нём ей не нравилось всё: от вежливого «Здравствуй, Гермиона» до подписи: «Драко Люциус Малфой». А его содержание вполне могло бы занять отдельную строку в книге «Двадцать одно неудачное утро Гермионы Грейнджер».