Сферы влияния

      Рождество стремительно приближалось. В Лондоне окончательно лёг мягкий влажный снег, залепивший узкие окна жилых домов, разукрасивший крыши резными узорами льда и придавший городу какое-то особое очарование. В Дувре, напротив, стало неуютно — с Британского пролива* поднялся резкий холодный ветер, вместо снега сыпал то дождь, то град, роскошный замок потонул в туманной пелене, и выглядывать из окна стало неприятно.       Письменный стол Гермионы завалило поздравительными открытками** — их пачками приносили каждый день совы. В ящике для маггловской почты тоже скопилось немало: двадцать второго пришло поздравление от родителей, а ещё до того — несколько открыток от маггловских учёных, с которыми Гермиона поддерживала связь.       Двадцать четвертого в том же ящике обнаружилась лаконичная поздравительная карточка: «Весёлого Рождества и счастливого Нового года. МХ». Конечно, такой педант, как Майкрофт, не мог не поздравить её. Гермиона ответила волшебной почтой и, когда сова унесла её не менее краткое поздравление, вдруг ощутила сожаление, что не присовокупила к открытке бутылку огневиски — в качестве запоздалого извинения за ментальную атаку.       Впрочем, на самом деле, на сожаления и рефлексию было слишком мало времени — нужно было очень многое успеть сделать до Рождества.       В первую очередь она встретилась с Габи и передала ей порт-ключ в Пекин. В этот раз вейла выглядела ещё хуже и, пожалуй, даже жалко — волосы потускнели, под глазами виднелись тёмные круги. Не выдержав, Гермиона спросила:       — Что с тобой такое? Это из-за природных чар?       Габи взглянула удивлённо, а потом хмыкнула и ответила:       — Нет, это от плохого настроения и недосыпа. Помнишь, Эрмини, я всё говорила, что Флёр — дурочка, раз верит в любовь? Беру свои слова обратно.       Гермиона хотела было спросить, как так вышло и, главное, в кого так сильно и, очевидно, безответно влюбилась Габи — но не стала, здраво рассудив, что ей хватит собственных проблем. Габи тоже решила не откровенничать и, в обычной своей манере прижавшись на мгновение к щеке Гермионы в имитации дружеского поцелуя, забрала порт-ключ и ушла. Пешком. Гермиона аппарировала, мысленно желая ей удачи в том, что она решила сделать — что бы это ни было.       Нужно было закончить, наконец, лечение Нарциссы — но в планы вмешался случай. Слишком долго задержавшись у открытого окна, она подхватила простуду. А так как давать ей Бодроперцовое зелье в её состоянии было опасно, о быстром выздоровлении пришлось забыть — а следовательно, и отложить сеансы. Малфой выглядел расстроенным — похоже, надеялся, что Рождество будет встречать в компании любящей матери, — но быстро ободрился и даже спросил:       — А как вы проведете Рождество, мисс Грейнджер? Только не говорите, что будете сидеть одна у камина.       Гермиона поджала губы — слишком уж точным оказалось это попадание. Ответила категорично:       — В компании друзей. Не переживайте, мистер Малфой.       Эта ложь едва не стала правдой — когда утром двадцать пятого к Гермионе домой заявилась Джинни с сообщением, что она не уйдёт отсюда без Гермионы.       — Не позволю тебе сидеть одной! — заявила она. — У тебя даже ёлки нет. Что там — даже венка или гирлянды.       Гермиона и правда так и не озаботилась украшением дома, но в ответ на слова Джинни махнула палочкой, разом создавая праздничную атмосферу. Конечно, до виртуозности профессора Флитвика, превращавшего Большой зал Хогвартса в нечто сказочное, она не дотянула, но выглядело весьма неплохо.       — Я не собираюсь сидеть одна, — сообщила она твёрдо. — У меня есть планы. И, прости, они не включают вас с Гарри и мальчиками.       Джинни весьма выразительно приподняла одну бровь:       — И что ты будешь делать? Не смотри на меня так, мы знакомы столько лет, что я могу позволить себе любую бестактность.       — Я проведу вечер с мужчиной, — решительно сказала Гермиона. Она знала, что это — единственный аргумент, который убедит Джинни и заставит её успокоиться.       — Кто он? — к несчастью, аврорская интуиция её не подвела.       Гермиона изобразила на лице задумчивость, которая, при большом желании, могла бы быть принята за признак влюблённости, и пояснила:       — Ты едва ли его знаешь. Он маггл. И… — она чуть поколебалась, но всё-таки добавила: — он не знает о магии. Так что не вздумай влезть ко мне в камин.       На лице Джинни было чётко написано, что она не верит ни слову — но и поводов усомниться у неё не было. Помолчав немного, она словно на удачу спросила:       — Как его зовут?       Гермиона перевела взгляд ей за спину, на книжную полку, и почти сразу ответила:       — Алан, — а потом прибавила: — Алан Тьюринг, — у Джинни за спиной очень удачно оказалась полка с маггловской научной литературой***, кроме того, можно было не сомневаться в том, что с исследованием интеллекта машин она не знакома.       И действительно — имя не вызвало и тени узнавания, и Джинни наконец-то расслабилась, улыбнулась и искренне сказала:       — Я рада за тебя. Надеюсь, ты хорошо проведёшь время, — после чего крепко обняла её. Гермиона ответила:       — Спасибо. И передавай Гарри и мальчикам, что я их очень люблю и обязательно навещу завтра — с подарками.       На этом они расстались, а Гермиона, отправив последние поздравления, уничтожила рождественские украшения — они отвлекали, раздражали и даже злили. Она давно выучила рецепт: чтобы пережить рождественскую ночь, нужно просто весь день делать вид, что Рождества не существует — а потом выпить два стакана огневиски.       С первым пунктом плана она справилась неплохо. На серьёзную работу ее мужества не хватило, поэтому она потратила несколько часов на статью для «Вестника магической науки» — журнал был простоват для научной аудитории, но Гермионе скорее нравился — возможно, именно своей простотой и ориентацией на широкий круг читателей. Важное исследование публиковать в нём она бы не стала, но каких-нибудь побочных наблюдений для него было не жалко. К девяти вечера материал о сущности обсессивно-компульсивного расстройства**** и его проявлениях у волшебников был готов к отправке в редакцию. Пришло время переходить ко второй части рождественской программы.       К ней Гермиона подготовилась. Она приняла душ, переоделась в свободную домашнюю мантию, зажгла камин, поставила на столик тарелку с двумя видами сыра и гроздью винограда, рядом — бутылку старого «Огденского». Потушила свет, забралась с ногами в кресло — и сжалась в комочек, как она делала из года в год.       Весь груз боли, страхов и сомнений навалился на неё, придавил. Первый глоток, огневиски обжёг рот и гортань, но кусочек сыра притушил жжение. Гермиона всхлипнула и опустила все окклюментные щиты, представая перед самой собой без защиты, без барьеров. Это было неприятно и тяжело — смотреть на настоящую себя. Где та маленькая девочка с вороньим гнездом на голове, которая верила в авторитеты и справедливость жизни? В то, что добро всегда победит? Гермиона похоронила её восемь лет назад — скоро будет девять. Но каждый раз на Рождество вспоминала её, пила за её покой и отчаянно ей завидовала.       Ещё глоток — в этот раз виски не обжёг, только чуть пощекотал небо, а пряный вкус винограда освежил и успокоил.       Гермиона улыбнулась — но далеко не радостно. Какое счастье, какое благо, что ни среди технологий магглов, ни среди волшебных заклинаний нет ничего, что было бы способно, подобно кистям художника Бэзила, создать её волшебный портрет, который отразил бы все несовершенства её души. Подобно Дориану, Гермиона бежала бы в ужасе от этого портрета, спрятала бы его на чердак, заперла бы на семь замков. На этом портрете была бы изображена изможденная старуха с жёлчным жёлтым лицом, проваленными в глазницах глазами и бескровными губами*****. Она была бы похожа на ведьму из маггловских сказок. Гермиона иногда чувствовала себя этой ведьмой — молодой и привлекательной снаружи и высохшей, дряхлой внутри.       Вспомнился Майкрофт Холмс — и его воспоминания, так грубо считанные во время последней встречи. После того, как она проникла в его сознание, по тому несуществующему портрету должны были пойти трещины.       Гермиона закрыла глаза и пробормотала: «Хватит, Грейнджер». Налила ещё. Голову чуть повело кругом — но недостаточно сильно. Бредовая мысль о портрете отошла на задний план, но не исчезла, зависла полтергейстом где-то над ухом. Поэтому Гермиона выпила ещё немного, уже без закуски.       Стало немного легче. Укоряющие взоры множества людей, блестевшие из полутьмы комнаты, потухли и растаяли.       Огонь в камине разгорелся жарче, а может, это огневиски растёкся по телу, согрел и обволок сознание жирной густой плёнкой, которая лучше любых щитов защищала от болезненных, гнетущих мыслей и воспоминаний.       Просто прошёл ещё один год. Просто прошёл — ничего странного или необычного. В сущности, это даже глупо — то, что волшебники празднуют Рождество. Наверное, потому что британские волшебники не могут его не праздновать — равно как не пить чай или не говорить о погоде. Хотя европейские праздновали тоже. А на востоке отмечали и Рождество, и Новый год, и Новый год по лунному календарю. Вполне вероятно, что волшебники, как и магглы, просто любят праздники, отдых и веселье, и повод для них не так уж и важен.       Ещё немного огневиски. Сыр закончился, но добавки не было, так что пришлось ограничиться виноградом.       Гарри и Джинни сейчас наверняка в «Норе» — вместе со всей многочисленной семьёй Уизли. Мальчишек скоро отправят спать — время десятый час. А взрослые будут праздновать ещё долго. Тедди Люпину, наверное, разрешат посидеть подольше, и он, как когда-то его мама, будет смешить всех, меняя форму носа по заказу. Мари-Виктуар, наверное, будет сидеть рядом с ним, но ни за что не улыбнётся, когда он изобразит свиной пятачок. Зато все остальные будут покатываться со смеху, и только изредка замирать и прислушиваться к чему-то: не раздастся ли взрыв волшебного фейерверка, не превратится ли чья-то палочка в резинового утёнка, не скажет ли кто-то: «Я голодный!» неподражаемым тоном? Ничего этого не произойдёт — и все снова вернутся к празднику, только с немного погрустневшими лицами.       По лицу Гермионы скатилась пьяная слеза, она отёрла её без раздражения — знала, что рано или поздно расплачется.       Второй стакан огневиски подходил к концу, но она плеснула себе ещё — на два пальца. Отпила и тихо, но не боясь своего голоса, проговорила:       «Но вспомните: и вы, заразу источая, Вы трупом ляжете гнилым, Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, Вы, лучезарный серафим******».       В итоге всех итогов, все они — магглы, волшебники — не просто ли падаль, ждущая конца своего существования и в разной степени нарушающая порядок мироздания своими нелепыми, суетными телодвижениями?       Гермиона вздохнула, краем сознания отмечая, что больше пить не стоит — если уж дошло до декаданса и Бодлера.       Она отставила стакан, закрыла бутылку и откинулась на спинку кресла. В голове крутились строки французских стихов, мешались и переплетались друг с другом. Щёки всё ещё были мокрыми от слёз, но плакать больше не хотелось. «Слишком долго я плакал*******», — прошептала Гермиона. Она сама слишком долго плакала. И ей так надоело метание по океану жизни, так надоели её бури, её воистину «бездомные дни».       В ушах шумел прибой и, утомлённая этим днём и той болью, которую он принёс, Гермиона постепенно погружалась в сон, где видела себя тем пьяным кораблем, потерянным «Летучим голландцем», метущимся в волнах.       Очнулась она мгновенно, подскочила на ноги, не сразу поняв, в чём дело, но быстро пришла в себя и вытащила из-под мантии цепочку. Коснулась её палочкой и прочла надпись: «Срочное дело. Касается вашей знакомой. Жду в своём кабинете немедленно. МХ».       Несколько секунд она не могла понять, в чём дело и о чём идёт речь — но потом вспомнила последний разговор с Майкрофтом, его обвинение в общении с Ирэн Адлер (ещё тогда стало ясно, что именно так называла себя Габи в маггловском мире), и картинка сложилась.       С Габриэль что-то произошло или она что-то натворила, причём это «что-то» настолько существенное, что Майкрофт решился выдернуть её в половине второго ночи в Рождество.       Ноги чуть подрагивали, но Гермиона не позволила себе поддаться слабости. Призвала и осушила пузырёк антипохмельного зелья, трансфигурировала домашнюю мантию в костюм и аппарировала в кабинет Майкрофта.       Рождество закончилось — пора было за работу. Примечания:       * — Британский пролив — так называют англичане Ла-Манш.       ** — до сих пор британцы обожают письма и открытки. Особенно открытки. Что интересно, поздравительные открытки они посылают даже тем, кого поздравляют устно. В этой страсти задокументировать факт поздравления их, кажется, только японцы обогнали.       *** — Алан Тьюринг — физик и математик, которому мы обязаны самим фактом появления компьютера. Его самая, пожалуй, знаменитая статья называется «Могут ли машины мыслить». Небольшая пасхалка для тех, кто не знал (ну, а вдруг?): в фильме «Игра в имитацию» Алана Тьюринга сыграл Бенедикт Камбербэтч. Почему такое подробное пояснение? Потому что Тьюринг возник здесь не совсем случайно и ещё будет упоминаться в следующей главе.       **** — ОКР — синдром навязчивых состояний, которые человек осознанно или неосознанно пытается приглушить, выполняя навязчивые и повторяющиеся действия. Добрый братец-Шерлок уверяет нас, что этим диагнозом страдает Майкрофт.       ***** — художник Бэзил Холлуорд — один из главных героев романа Оскара Уайлда «Портрет Дориана Грея».       ****** — Шарль Бодлер, «Падаль», одно из самых, наверное, известных и знаковых стихотворений французского декаданса.       ******* — Артюр Рэмбо, стихотворение «Пьяный корабль». Целиком эта строчка звучит так: «Слишком долго я плакал! Как юность горька мне». Собственно, всё стихотворение — символический рассказ о тяжкой жизни потерянного «пьяного» корабля, возможно, того самого «Летучего голландца».