Сферы влияния

Прошло почти полчаса, прежде чем Майкрофт, тяжело выдохнув, открыл глаза. Гермиона наклонилась к нему и перехватила его тяжёлый, мутный взгляд. Она осторожно коснулась его разума, убеждаясь, что воспоминания расположились на местах, потеснив фальшивки, и только после этого спросила: — Как вы? Она и сама видела, что плохо — нагрузка на организм была очень серьёзной, без магии усвоить такое количество информации в такой срок не удалось бы вовсе, но даже с её помощью сил у Майкрофта ушло очень много. Гермиона сунула руку в карман, достала флакончик с умиротворяющим бальзамом, сотворила стакан воды и накапала три капли, протянула. Вместо того, чтобы спросить, что это, Майкрофт только приподнял одну бровь и взял стакан, принюхался и медленными глотками осушил. — Финита, — произнесла Гермиона, и стакан растаял в воздухе. — Лучше, — сказал Майкрофт, вытащил из нагрудного кармана безупречно сложенный платок и протёр лицо от пота, убрал его в боковой карман и только после этого уточнил деловым тоном: — Что произошло в вашем мире, Гермиона? Этого вопроса Гермиона ждала — было бы глупо думать, что Майкрофт не соотнесёт её приход и возвращение собственных воспоминаний с проблемами в магическом мире. Но вместо того, чтобы ответить, она уточнила: — Насколько вы были правы в построении логических цепочек? Насколько верно вы… — Относительно, — оборвал он её почему-то очень неприязненно. — Так в чём дело? — Это долгая история. Майкрофт жестом указал на пространство перед столом, и Гермиона почувствовала себя очень неловко. Когда она стирала Майкрофту воспоминания, это была вынужденная мера, необходимость которой понимали они оба, но сейчас смотреть ему в глаза было очень стыдно. Почти так же, как когда-то было стыдно выдержать взгляды родителей. Вспоминать об этом не хотелось, поэтому Гермиона встряхнулась, спрятала в недрах сознания лишние переживания и наколдовала себе кресло. Идя к Майкрофту сегодня, она дала себе слово, что не поддастся чувству вины, ни за что. Пора было выполнять обещание. Едва она об этом подумала, как по позвоночнику прошел неприятный холодок. Гермиона едва успела проверить крепость ментальных щитов, как Майкрофт тихо сказал: — Вы испытываете иррациональное чувство вины, и оно, очевидно, мешает вам сосредоточиться. Гермиона с трудом сглотнула и всё-таки села в наколдованное кресло. — Стирание памяти защитило вас. С чего бы мне… — она не закончила фразы: «испытывать чувство вины?». Майкрофт улыбался углами губ и однозначно знал, что она чувствует себя виноватой. И для этого ему не требовалось владеть легиллименцией. — Вероятно, это застарелое чувство вины. Учитывая поспешный переезд ваших родителей в Австралию… «Мерлин», — беззвучно прошептала Гермиона. За одиннадцать месяцев она успела забыть, насколько тяжёлый и неприятный человек Майкрофт Холмс. И насколько трудно выдерживать общение с ним. Впрочем, сейчас речь шла не об общении. Была проблема, и решить её без помощи маггловского правительства не представлялось возможным. «Рано или поздно это всё закончится», — повторила Гермиона новый вариант своей любимой мантры и сказала вслух: — Это не имеет отношения к делу. Майкрофт поднялся из кресла и подошел к портрету королевы, остановился возле него, коснулся кончиками пальцев тяжёлой деревянной рамы. На миг Гермионе показалось, что сейчас он качнёт картину, открывая тайник, но нет — он просто опустил руку, повернулся к Гермионе и кивнул, давая понять, что готов её слушать. Гермиона поборола детское желание тоже встать, чтобы не запрокидывать голову при разговоре, и быстро произнесла: — В Лондоне живет обскур. Майкрофт чуть наклонил голову, призывая продолжать. — Это существо… волшебник, потерявший контроль над магией. Тасман-роуд. При этих словах Майкрофт резко утратил невозмутимость, нервным жестом сжал руки в кулаки и сказал резко: — Взрыв бытового газа по официальной версии. Мы подозреваем теракт. — Не то и не другое. Это обскур, вернее, его сила. — Взрыв в жилом квартале. Двадцать пять погибших, сорок два человека доставлены в больницы. — Когда в последний раз обнаружили обскура такой силы, Нью-Йорк едва не был разрушен целиком. Майкрофт тяжёлым шагом вернулся за стол и снова сел в кресло, а Гермиона продолжила рассказывать — уже не чувствуя и сотой доли того волнения, которое испытала, впервые узнав о нападении обскура. — Обскур — нечастое явление в нашем мире, к счастью, но не настолько редкое, как думают волшебники-обыватели. Это существо — воплощённая волшебная сила, бездумная и разрушительная. — Как… оно выглядит? Гермиона опустила глаза и ответила: — Как ребёнок. Ребёнок младше одиннадцати лет. Она была уверена, что Майкрофт промолчит, но он пробормотал: — Боже правый. — Если ребёнок подавляет магию, намеренно или нет. Так бывает, если родители — священники, например. Или учёные. Ребёнок впитывает их картину мира и отвергает магию в себе, и она начинает его разрушать изнутри. Майкрофт молчал, но его дыхание стало чаще, словно он был испуган. Гермиона заставила себя взглянуть на него и поняла, что не ошиблась. — Как… это можно вылечить? Это был тот вопрос, ради которого её пригласили в Отдел тайн. Годы назад существовала теория, что обскур — инородное существо, некий паразит, которого необходимо извлечь из тела ребёнка, но практика показала, что это не так. Нельзя извлечь из волшебника его магию, не уничтожив его — это всё равно, что извлечь душу. В семидесятые обскурами начали заниматься специалисты по иллюзиям, было придумано множество заклинаний, в том числе и гипнотических, чтобы «заговорить» обскура, успокоить, как взбесившуюся змею — только он не был змеёй. Это было явление проще — и куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. И для его изучения Отделу тайн понадобился менталист. Правда, разбирая накопленные сведения и развивая теоретические догадки, Гермиона и не предполагала, что будет вынуждена встретиться с обскуром лично. И тем более, что ей придется ловить его на улицах Лондона. — Пока, — проговорила Гермиона невнятно, — нет ни одного случая излечения обскура. Дети умирают, редко достигая одиннадцати лет, или же сходят с ума, а их магия постепенно слабеет и истощается. В кабинете повисла очень неприятная, колючая тишина. Гермиона не знала, о чём думал Майкрофт, но его мысли были тяжёлыми, свинцовыми. Несмотря на окклюментный блок, Гермиона ощущала их почти физически, они давили на неё, причиняли боль. Стало тяжело дышать. — Таким образом, — сказал он отрывисто, — мы ищем ребёнка до одиннадцати лет, обладающего силой, способной разрушить город. А когда мы его найдём — вы ведь не в состоянии этого сделать, верно? — когда мы его найдём, он станет вашим… — Майкрофт растянул губы в жуткой улыбке, — подопытным кроликом. «Мерлин», — снова повторила Гермиона, и не смогла сдержать брызнувших из глаз слёз. Судорожно попыталась схватить ртом воздух, но не сумела — лёгкие перехватило. Это было очень больно, так больно, как мог бы сделать только Майкрофт Холмс — он в этом деле отличался виртуозностью. Одна фраза, несколько слов, и поцелуй дементора начинает казаться благом. Словно не замечая её состояния, а может, видя его очень точно, он продолжил: — Пожалуй, вы несколько… повзрослели, Гермиона. «Политика — не ваша сфера», — так он говорил ей несколько раз, и в глубине души Гермиона гордилась этим. Она была рада, что не годится для этого. В слово «повзрослели» Холмс вложил столько презрения, смешанного с уважением, что стало очевидно — теперь он считает её «немного более» подходящей для политики. А это значило, что в ней стало ещё немного меньше той Гермионы Грейнджер, которая могла не стыдиться своих действий и слов. Но не Майкрофту было об этом судить. Он не имел на это права. Не имел права осуждать её, давать оценку её поступкам. Он не был лучше неё ни на йоту. Слёзы высохли мгновенно, но воздух в лёгких так и не появился. — Я хочу помочь этому ребёнку, — сказала она глухим голосом. Майкрофт развёл руками: — Разумеется. Что вам потребуется для его поимки? Записи с камер видеонаблюдения? Доступы к личным делам? Привлечение полиции? — Вы осуждаете меня. Майкрофт коротко и сухо рассмеялся. — Конечно же, нет. Гермиона спрятала лицо в ладони. Если бы у неё был маховик времени, она использовала бы его и не дала бы себе-нынешней войти в дом Майкрофта. Можно было привлечь полицию, надавить на премьер-министра, нанять частного детектива — и неважно, что единственный толковый детектив Лондона сейчас неизвестно где, в бегах — по её, Гермионы, вине. Всё, что угодно, было бы лучше, чем сидеть сейчас в кабинете Майкрофта и слушать его вежливые уточнения относительно того, какая помощь ей понадобится в поимке обскура. Потому что, Мордред побери, Майкрофт был прав в главном: ребёнка будут изучать, и она — первая. Его мозги вывернут наизнанку, и сделает это она. Говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад. Волшебники редко веруют в Евангелие, но Гермиона не сомневалась, что ей до ада несколько шагов, несколько камешков ещё положить на широкую булыжную дорогу. — Печально, что вы так и не научились сдерживать эмоции. Тук-тук-тук. В висках молотом застучал пульс. Гермиона выпрямила спину и убрала руки от лица. От бушующего пожара в её душе осталось только пепелище. Майкрофт сознательно, намеренно выводил её из себя последние полчаса. Начиная со слов об Австралии — и до сих пор. Она встала из кресла и развеяла его взмахом палочки. Ещё мгновение — и она бы аппарировала прочь из этого кабинета, разнеся по дороге стол в щепки, но ведь этого Майкрофт и добивался. Он хотел вывести её из себя, и, точно зная о её эмоциональности, давил на больное, колол в самые уязвимые места тончайшей иглой — зачем? Ответ был один: чтобы выставить её вон, избавиться от неё… на некоторое время. В том, что она вернётся, он мог бы не сомневаться — из-за дела. Но её уход дал бы ему — что? «Думай, Грейнджер!», — рявкнула она на себя мысленно, и словно бы вонзила самой себе шпоры в бока. Он начал это делать до того, как узнал об обскуре, и не передумал — значит, это что-то важное, очень важное, но никак не связанное с ребёнком-монстром. Воспоминания — поняла она. Воспоминания, которые не подтвердили его выводов о чём-то очень существенном. По тому, как изменилось выражение лица Майкрофта, Гермиона поняла, что он угадал её мысли: он перешёл черту, перегнул палку. — Не злите меня, Майкрофт, — почти по слогам выплюнула она. Он ничего не ответил, даже не поменял позы, не попытался нащупать лежащую на столе ручку зонтика, в которой был спрятан пистолет. — Легилименс, — сорвалось с губ Гермионы, и она не просто не сумела, не захотела удержаться. Она видела саму себя чужими глазами — всего несколько мгновений, а потом воспоминание сменилось на более ранее и более глубокое — Майкрофт сидел в кресле у камина и рассматривал снятое с пальца кольцо под лупой, то и дело оставляя пометки в лежащей на коленях записной книжке. Гермиона попыталась заглянуть в неё, но не поняла ни слова, ни знака — Майкрофт писал чем-то вроде арабской вязи. Ещё одно ментальное усилие, и следующее воспоминание — Холмс стоял возле велотренажёра, но не в спортивном костюме, как можно было бы предположить, а в своём обычном, и рассматривал аппарат с сомнением. Открыл свою книжку, сделал ещё одну запись — на этот раз Гермиона смогла опознать знаки катаканы, почему-то перемежающиеся с кириллицей, но всё равно не поняла ни слова. Потом были камеры видеонаблюдения — Майкрофт просматривал видео на бешеной скорости, то и дело останавливая кадры. Это были записи из уличного движения, на которых то и дело появлялась сама Гермиона. Дважды или трижды Майкрофт увеличивал кадр и приближал её лицо, щурил глаза — и снова что-то писал в книжке. По-немецки. Он что-то искал и, не надеясь на память, которую могли отнять снова, писал сообщения, которые смог бы расшифровать только такой же полиглот, да и то, наверняка, не до конца — это была его версия «Поминок по Финнегану»(1), и оставалось только надеяться, что языков меньше семидесяти. Новое воспоминание — комната Гермионе была незнакома, это была спальня, обставленная очень сдержанно, в бежево-коричневых тонах. Небольшой платяной шкаф, возле него книжные полки, узкая, безупречно застеленная кровать, рядом — тумбочка с ночником. Картина подёрнулась рябью, словно Майкрофт попытался вытолкнуть Гермиону из своего сознания, но она отмахнулась от этих усилий. Майкрофт из воспоминаний между тем подошёл к кровати, задумчиво наклонился и заглянул под неё, провёл рукой по полу, что-то ища, посмотрел на пальцы и нахмурился. Отряхнул руки, поднялся и подошел к книжным полкам, быстро пробежал пальцами по рядам корешков (Гермиона увидела нескольких античных авторов, Диккенса и Честертона), и нахмурился ещё сильнее. Что бы он ни искал, он этого не находил. Гермиона ждала, что он достанет свою книжку и внесёт в неё очередную пометку, но вместо этого он расстегнул пиджак, убрал его в шкаф, к ряду других пиджаков, начал развязывать галстук — и Гермиона резко вынырнула из его сознания. Её словно ледяной водой окатило. На дорогу в ад со скрипом встал ещё один камень — на нём красовалась надпись: «Несдержанные обещания». Уже в который раз. Понимая, что это глупо, она все-таки прошептала: — Простите меня… Майкрофт улыбнулся почему-то почти дружелюбно и заметил: — Вот как это работает, — а после сделал приглашающий жест рукой и уточнил: — так что, вы говорите, нужно для поимки обскура? Примечание: (1) — «Поминки по Финнегану» — весьма своеобразный роман Джеймса Джойса, написанный в технике «потока сознания». Джойс был полиглотом, и этот роман написал, используя более чем семьдесят языков, причём не только реальные, но и им же сочинённые. Когда я встречу человека, который признается, что прочёл этот роман целиком, я, наверное, упаду в обморок от восхищения.