Сферы влияния

Кабинет встретил ее тишиной. Гермиона опустилась за рабочий стол, достала из стола свои записи и попыталась их прочесть, но не выходило. Голова казалась совершенно пустой, в ней что-то гулко постукивало, и ни одной внятной мысли нащупать не удавалось. Работой это назвать было нельзя — пустое сидение за бумагами, — но Гермиона с упорством, достойным лучшего применения, сидела и смотрела в пустоту. Буквы расплывались перед глазами, чернила смазывались, а четкие линии таблиц переплетались клубком змей. От стука в дверь Гермиона подскочила на месте, мгновенно выхватывая палочку — под ее прицелом оказался мистер Кто. Не раз и не два за время работы в Отделе тайн Гермиона жалела о том, что сотрудники вынуждены скрывать свои лица и личности, но сейчас она впервые по-настоящему этому порадовалась. Что бы ни отражалось на ее лице, мистер Кто видел только дежурную улыбку белоснежными зубами и приветливый взгляд невыразительных глаз.  — Мисс Ата, — почти пропел он, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней спиной, — как отрадно вас видеть!  — Мистер Кто, — проговорила Гермиона, — вчера я…  — Тш-тш-тш! — мистер Кто вскинул руку и поднял палец. — Ни слова, дорогая мисс Ата. Ни слова. Вы отличная сотрудница, и ни за что не подвели бы свой Отдел без причины. Вот и не о чем говорить. Тем более, что ничего страшного не произошло, а теперь вы снова с нами.  — Спасибо, мистер Кто. Он пожал плечами, хлопнул в ладоши и, сложив ноги на индийский манер, завис в воздухе.  — Ну-с, теперь о деле. Что вы обнаружили? «Я обнаружила, что Гермиона Грейнджер — полная идиотка», — подумала Гермиона, но ответила, конечно, совсем другое.  — Ничего, что могло бы пролить свет на… сущность проблемы. Я опросила родителей, четыре из шести семей, изучила их воспоминания, укрепила им блоки. Только у одной женщины — миссис Адамс — не была стерта память. Ее история… несколько отличалась, — Гермиона говорила монотонно, даже не пытаясь добавить в слова немного живости — все равно мистер Кто слышал механический голос ее личины. А ей так было проще — сообщать информацию, как какой-нибудь маггловский механизм, как Патронус, которому надиктовали сообщение, и не чувствовать при этом ничего.  — Единственное, — продолжила она, — что меня удивило, так это количество. Только за период в пятнадцать лет у нас в стране — минимум шесть обскуров. Семь, считая Джейн Райт.  — Много, да? — даже как будто невпопад уточнил мистер Кто. Вернее, его вопрос был по делу, но прозвучал чужеродно и странно. Он не был выражением удивления или беспокойства, он был задан почти с азартом.  — И нет уверенности, что это все, — согласилась Гермиона осторожно. — Если исходить из моих исследований, их должно быть значительно меньше. Правда… Она осеклась. Как маги узнавали о том, что магглорожденный стал обскури? Магия дошкольников не отслеживалась Министерством, так что найти их можно было только случайно. В случае с Кристианом Адамсом этого и не произошло. Волшебники просто не узнали о проблеме. К тому же, обскуры были разными по силе. У одних детей это были чудовищные твари, способные разрушить полгорода, у других — слабые сгустки волшебства, по разрушительности не превосходящие обычный стихийный выброс. И тогда странные дети просто сгорали на руках у родителей, которые так и не узнавали, что именно произошло.  — Любопытно, правда? — заметил мистер Кто. — Ваше исследование принимает новый оборот, мисс Ата.  — Мое исследование остается тем же, мистер Кто. Я хочу найти способ лечить этих детей. Но я поговорю с оставшимися двумя семьями — возможно, у них будет что-то новое, что-то, что поможет. Мистер Кто встал на ноги, отряхнул мантию и сказал, посмотрев Гермионе прямо в глаза:  — Идите сейчас домой и отдохните. В Отделе тайн надо появляться с чистой головой.  — Я не… — она не смогла договорить, потому что мистер Кто вышел из кабинета. Она обернулась на свои таблицы, посмотрела на собственные дрожащие руки, подошла к камину и без колебаний ушла домой. Напрасно. Один вид гостиной остро напомнил о том, что произошло, и грудь сдавило болью, которую она даже как менталист не могла ни назвать, ни расшифровать. И стало до безумия жалко себя. За что? Почему именно с ней должно было это произойти? Взмахом палочки включив свет во всем доме, Гермиона подумала: «Есть за что». И, чтобы не позволить жалости затопить сознание, взялась за домашнюю рутину. Немного уборки, долгий разбор скопившейся корреспонденции, сомнительного качества обед, собранный из того, что нашлось на полках. Только один раз за этот день силы оставили ее — когда среди писем она нашла очередную открытку от мамы: аккуратную, вежливую и совершенно безэмоциональную. «Надеюсь, что у тебя все благополучно», — то был красивый синоним для «Мне нет до тебя дела». Гермиона положила открытку в шкатулку к еще нескольким таким же и проревела минут десять, после чего с остервенением принялась разбирать гардероб, вымещая все, что чувствовала, на старых мантиях, линялых свитерах и порванных ботинках. Начинало вечереть, Гермиона подошла к окну, чтоб задернуть шторы и едва не вскрикнула от испуга. На подоконнике с другой стороны, за стеклом, сидела незнакомая неприметная сова и рассматривала Гермиону огромными желтыми глазами. Стало страшно, голова закружилась. Как будто можно бояться совиной почты, живя в мире магии. Сова не двигалась, и Гермиона все-таки впустила ее. Птица сделала по комнате круг, бросила на диван конверт и улетела прочь в открытое окно. Гермиона посмотрела на конверт со злобой, хотя он и не был ни в чем виноват. Более того, в нем наверняка было что-то неважное и нейтральное. Например, письмо от кого-нибудь из европейских менталистов. Или от пациента, которому требовалась консультация. Мерлина ради, стоило решительно покончить с этими паническими приступами и расслабиться! Она бросила на конверт чары проверки — бумага вспыхнула ровным голубым сиянием, которое быстро сошло на нет. Просто письмо. Ничего более. Вместо того, чтобы взять его в руки, Гермиона присела на подоконник и выглянула в окно, не заботясь о том, что может замерзнуть. Сегодня снова шел снег — мокрый, липкий и тающий на асфальте. По улицам суетливо спешили люди. Лиц разглядеть было нельзя, да и костюмы терялись за белой снежной пеленой — безликие, безымянные существа, населяющие Лондон и поддерживающие жизнь в его древнем теле. Гермиона давно не чувствовала себя частью города, не сливалась с толпой, не гуляла по улицам. В сущности, она много чего не делала очень давно. Не читала книг для удовольствия — только по исследованиям. Не выпивала с кем-нибудь, в хорошей компании. Не была на море (уже семь? восемь лет? Больше — с окончания Академии). На краю сознания мелькнул образ Той Гермионы. Она гордо вскинула голову, тряхнув кудрями, и исчезла. А настоящая сильнее высунулась в окно, не замечая, что начинает дрожать от холода. Ей вдруг очень захотелось оказаться одним из прохожих — спешить себе по делам или домой с работы, кутаясь плотнее в пальто или натягивая на голову капюшон куртки, ругать погоду, составлять мысленно план дел на вечер или предвкушать встречу с друзьями. Интересно, думает ли о чём-то подобном Майкрофт Холмс, сидя на заднем сидении своего чёрного автомобиля рядом с телохранителем? Разумеется, нет. Майкрофт Холмс точно знает, зачем живёт, и эта цель делает его жизнь осмысленной, куда более настоящей, чем у любого из прохожих. И, пожалуй, рутина обычных людей вызывала в нём отвращение. А Гермиона отчаянно её желала. Она глубоко вздохнула. Нужно было выбросить из головы весь этот бред и прочесть письмо — в нём не могло быть ничего страшного. Она не станет бояться писем. Конверт скользнул ей в руку. С сухим треском сломалась печать. Внутри лежал сложенный вдвое лист плотной бумаги. Гермиона развернула его и с первого взгляда узнала почерк — этот безупречный наклон, старомодные завитушки над буквами. Но вместо страха её накрыла злость — безумная, нездоровая, словно бы рвущаяся наружу неконтролируемая сила, которую даже осознать не удавалось. Если бы отправитель письма сейчас был рядом, от него не осталось бы даже головешек — злоба сожгла бы его быстрее любого заклинания. Края листа начали тлеть, руки Гермионы заходили ходуном, мебель вокруг задребезжала. Если Драко Малфой решил запугать её… Гермиона шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы, принуждая себя успокоиться. Если Драко Малфой решил запугать её, то помоги ему Мерлин и все боги. Его жалкая писанина не заставит её бояться. Она просто прочтёт его письмо и, если в нём будет хотя бы одна оскорбительная строчка, хотя бы одна дерзость, она заставит Малфоя сожрать его целиком, с конвертом и печатью. Не колеблясь более ни секунды, она почти с жадностью набросилась на ровные строки. «Моя дорогая Гермиона, — писал Малфой, — надеюсь, это обращение не покажется тебе оскорбительным после ночи, которую мы с тобой провели, — океан затопил сознание, скрывая гнев, — к сожалению, охватившая нас обоих страсть…», — и злоба, и решимость покинули её мгновенно, прилив закончился, океан отступил, обнажая камни, покрытые водорослями и умирающими медузами. Письмо вылетело из ослабевших пальцев и упало на ковёр, но Гермиона, окаменев, не наклонилась за ним. Кажется, она знала, что прочтёт. Наверняка где-то в гостиной была припрятана колдокамера, а если нет — Малфой мог получить неплохие кадры через Омут памяти. Скандал получится великолепный. Прессе не будет важна правда, она поверит сплетне и раздует историю про то, как Гермиона Грейнджер легла в постель с Пожирателем Смерти. Гарри, конечно не отвернётся, скорее уж действительно постарается что-то предпринять, но остальные члены Отряда Дамболдора наверняка сочтут её любовницей Малфоя, сторонницей консерваторов и предательницей их идеалов. Она, по сути, останется одна — ни друзей, ни сторонников. Гарри — не в счет. Простой такой, примитивный шантаж. И, конечно, в конце письма будет условие — требование сделать что-то особенное, чего не сделал бы никто другой. Взять под «Империус» Гарри Поттера, к примеру. Или исследовать чей-то разум. Может, раздобыть какие-то наработки Отдела тайн. Захотелось смеяться. Её репутация была уничтожена год назад, когда Визенгамот её осудил, а пресса растрезвонила на весь мир о преступлениях подруги Гарри Поттера. Все, кто хотел ее осудить — сделали это еще тогда. Малфой ошибся, думая, что парочка грязных снимков что-то изменит. Если хочет — пусть печатает их на плакатах. Пусть кричит об их связи на каждом углу, если захочет.  — Акцио, письмо, — беспалочковое заклинание сработало, и листок скользнул обратно в руку. «… охватившая нас обоих страсть не позволила нам закончить разговор, который должен быть закончен. Майкрофт Холмс находится в серьёзной опасности, и она станет смертельной, как только Невиллу Лонгботтому станет известно его имя. Разумеется, Лонгботтом не способен узнать его самостоятельно, однако мне доподлинно известно, что доброжелатель с радостью поделится с ним маленьким секретом в том случае, если не получит информации по Шерринфорду. Я уповаю на то, что ты, благодаря вашим отношениям, сумеешь её раздобыть значительно быстрее, чем я. Целую тебя. Д.М.» Затошнило. Пожалуй, если бы Малфой снова одурачил ее зельем и изнасиловал бы, она и то не чувствовала бы себя настолько грязной, как после этого письма. И всё-таки в глубине души она не могла не признать, что это было красиво. Куда красивей, чем можно было бы ожидать от белобрысого хорька, и значительно умнее. «Что будешь делать, Грейнджер?», — спросила она вслух. Ответа не было, и она прочла письмо еще раз, уже совсем без эмоций. Повторила про себя. Потом еще раз, и еще, постепенно отсекая всё лишнее, пока не осталось только: «смертельно», «доброжелатель» и «Шерринфорд». И снова: «Шерринфорд», «доброжелатель», «смертельно». «Сколько камер следит за моим домом? — Три в общей сложности. Четвёртую, направленную на окна вашей спальни, я позволил себе отключить», — этот разговор был совсем недавно, и, стоя здесь, в этой самой комнате, Майкрофт говорил о слежке с таким видом, словно не сомневался — его власть абсолютна, а контроль над ситуацией полон. Он знал обо всем, что происходило в стране, от его глаз не укрывалась ни одна мелочь, так что ему доброжелатель-Малфой и угроза? Гермиона дотронулась пальцами до цепочки на шее, но тут же отдёрнула руку — протеевы чары больше не связывали её с кольцом Майкрофта. Это был удобный предлог отложить разговор, но нельзя было воспользоваться им. Майкрофт должен знать об угрозе даже в том случае, если ей придется рассказать о Малфое и о произошедшем. Она сползла с подоконника, захлопнула окно, переоделась в маггловкий костюм и аппарировала к дому Холмса, отчаянно надеясь, что сумеет застать его дома. На улице было неприятно — промозгло и сыро. Туфли мгновенно промокли, снег залепил лицо. Гермиона подошла к крыльцу, потянулась к кнопке звонка, но дверь распахнулась автоматически, перечеркивая опасения, что придется стоять на улице и ждать. Сам по себе в коридоре включился свет. Гермиона вошла и тут же увидела Майкрофта — он стоял наверху лестницы и совершенно не выглядел удивлённым.  — Прошу, — произнес он. Гермиона поднялась в кабинет. На столе стоял чайный сервиз на две персоны, от чайника поднимался пар. Майкрофт остановился у стола и задумчиво постучал пальцами по стопке бумаг. Потом мотнул головой, моргнул и сфокусировал взгляд на Гермионе. В кабинете едва уловимо пахло одеколоном — тем самым. Гермиона думала, что не сможет выносить этот запах, но ошиблась — он по-прежнему был приятен.  — Добрый вечер, Майкрофт, — сказала она спокойно, жалея, что не может надеть маску невыразимца. Так разговаривать было бы легче.  — Добрый вечер, Гермиона, — отозвался он, медленно оглядывая её с головы до ног своими по обыкновению жутковато-холодными глазами. — К сожалению, ваши друзья не отличаются… проницательностью. Гермиона вздрогнула. Она отлично умела переводить с языка Холмса на общедоступный английский и без труда поняла значение этих слов: «Я знал, что вы в опасности, и пытался вам помочь — к сожалению, ваш друг Гарри Поттер не догадался, где вас искать». А еще он явственно давал понять, что знает если не обо всём, то о многом. Он отлично угадывал по почти неразличимым и заметным ему одному признакам всю историю той кошмарной ночи, и Гермиону охватил давящий тягучий стыд, который она гнала прочь от себя весь день — как видно, безуспешно. Если бы хоть раз в жизни Холмсу изменила его проницательность, она была бы рада. Чтобы справиться с собой, она заметила нарочито небрежно:  — Я не упрекнула бы их в нехватке проницательности, разве что в недостаточной информированности. «Если уж на то пошло, то вы могли сказать Гарри, с кем меня видели, или показать записи», — означало это. Конечно, она не обвиняла его в произошедшем — Мерлин, нет! Она сама была виновата, только её глупость, невнимательность, наивность послужили причиной того, что Малфой обманул её, как школьницу. Однако Майкрофт, кажется, принял её слова как обвинение, во всяком случае, в его взгляде что-то поменялось, из сканирующе-холодного он стал отстранённым.  — Как вы узнали, что я… — она сглотнула, потому что слова вдруг застряли в горле, — что мне может потребоваться помощь? Майкрофту потребовалась почти минута, чтобы дать ответ.  — Немногое на британских островах происходит без моего ведома. И тем более, в Лондоне.  — Ваши камеры? Он согласно наклонил голову, а Гермиона произнесла, отводя взгляд и обращаясь к настольной лампе:  — Это невозможно. Невозможно следить сразу за… Она не сразу поняла, что это был за звук, прервавший ее — Майкрофт смеялся. Негромко, но совершенно искренне, не в силах сдерживаться. Она глянула на него и нахмурилась, а он ещё раз хмыкнул и уточнил:  — Вы в самом деле думаете, что я сам просматриваю записи с камер видеонаблюдения в режиме реального времени? Разрешите, я покажу вам, как это работает. Не дожидаясь её согласия, он подошёл к столу, снял трубку стационарного телефона, набрал несколько цифр и включил громкую связь. Гермиона затаила дыхание, вслушиваясь в ровные гудки.  — Мистер Холмс? — раздалось после четырех гудков на другом конце провода.  — Сообщите мне обо всех передвижениях Гермионы Грейнджер за сегодняшний день, начиная с шести утра. Что-то защелкало и застучало, телефон издал еще один гудок, и уже другой голос бодро отрапортовал:  — Мистер Холмс, объект «А-сто шестьдесят пять-четырнадцать» сегодня отсутствовал в поле видимости до одиннадцати тридцати восьми минут утра, после чего появился дома. Большую часть времени никуда не выходил. Не имел контактов, не считая запущенной и выпущенной совы в семь-сорок три. В восемь-пятьдесят, очевидно, покинул дом закрытым путём. Спустя сорок секунд появился на Роберт-стрит между домами пять и семь.  — Благодарю, — Майкрофт опустил трубку, а Гермиона пробормотала:  — Объект «А-сто шестьдесят пять-четырнадцать»?  — Разумеется, если рутина каким бы то ни было образом нарушается, меня тут же ставят в известность. По каждому из… объектов высшего приоритета. Без приглашения Гермиона села на стул для посетителей. Майкрофт налил ей чай и подвинул поближе чашку. Нужно было рассказать ему об угрозе Малфоя или же попытаться выяснить что-то о Шерринфорде — она так и не приняла решения и не знала, как поступить. Скрипнуло кресло — Майкрофт со своей чашкой тоже сел, подвинул к себе, не таясь, вазочку с печеньем и надкусил одно. Ей не предложил — видимо, агенты ему все-таки рассказали, что она с детства не ест сладкого.  — Сожалею, — сказал он после продолжительного молчания, и было очевидно, что это относится к событиям прошлой ночи. Почти сочувствие.  — Вы знаете Драко Малфоя? — спросила она торопливо.  — Сильный игрок, — отозвался Майкрофт. Гермиона посмотрела на него с удивлением. «Сильный» — это слово никогда не подходило Малфою. Он всегда был слабым и жалким. Правда, он обвел ее вокруг пальца с легкостью, пользуясь дешевым и простым трюком. Возможно, прав был Майкрофт, а она всегда недооценивала хорька.  — Но слишком сентиментален и чувствителен, — теперь в голосе Майкрофта послышалось отчётливое презрение. Гермиона ничего не ответила, а Майкрофт прибавил очень тихо: — И допускает непростительные ошибки. Это прозвучало бы почти музыкой для ее ушей, но Гермиона слишком хорошо понимала — Майкрофт себе не позволит сентиментальности. Что бы ни значили эти слова, они не имели того подтекста, который она желала бы обнаружить.  — У вас есть какие-то договорённости? — у неё едва не вырвалось: «Вы его чем-то прижали?», — но, конечно, Майкрофт бы такую формулировку не оценил.  — Были, в некотором роде. Гермиона отпила чаю и прищурилась — было бы не только самонадеянно, но и опасно думать, что Холмс стал бы разрывать договоры с Малфоем из-за того, что хорёк сделал с ней. Было что-то ещё, что-то кроме проклятой «Амортенции» в бокале вина. Она сказала наугад:  — Он вас чем-то решил шантажировать? — думая о письме, которое всё ещё лежало у неё в кармане.  — В некотором роде, — повторил Майкрофт и улыбнулся самой неприятной из своих улыбок, так что сомнений не осталось — шантаж не удался.  — Возможно, ещё удастся, — произнесла она и всё-таки решилась: — Он пытался узнать от меня… кое-что о вас, точнее о… — возможно, Трелони проглядела в ней дар к предвиденью? Гермиона ощущала, что от слова, которое никак не срывалось с её губ, веет чем-то ледяным и жутким. Но произнести его было нужно, Майкрофт ждал. Она закончила: — О Шерринфорде. Ошибки быть не могло: одно это слово — название, или имя, или ключ, — нанесло сокрушительный удар. Зрачки Майкрофта расширились, будто бы от ужаса, дыхание на мгновение прервалось, рука с чашкой дрогнула, но тут же все прошло. Он отставил чашку и спокойно улыбнулся.  — Предсказуемо и грубо.  — Возможно, он считал, что я смогу вытащить нужные сведения из вашей головы. Майкрофт снова коснулся чашки и покачал головой.  — Возможно, и нет. Могу я узнать, в какой форме он предложил вам поучаствовать в получении этих сведений?  — В письменной. И с угрозами в ваш адрес. Майкрофт протянул руку ладонью вверх, молча требуя передать ему письмо. Гермиона резко отказалась. Она перескажет Майкрофту ту часть, которая необходима, но читать омерзительные лживые строчки не позволит. Майкрофт ждал, его рука не дрожала на весу, и он не собирался ее убирать.  — Письмо адресовано мне. Вам… Я перескажу вам нужный отрывок, даже процитирую. Рука не двигалась.  — Нет. Майкрофт подождал еще некоторое время, потом убрал руку и встал, прошелся по кабинету.  — Иногда наклон букв и слишком сильный нажим могут сказать больше, чем текст всего письма. Впрочем, разумеется, тайна частной переписки неприкосновенна. Он говорил совершенно серьёзно и спокойно, но Гермиона ощущала сквозящую в его словах злую иронию. В сущности, какая разница? Он видел её, страстно целующуюся с Малфоем посреди улицы — едва ли что-то изменит одно письмо, тем более, написанное не ею. Она вытащила из кармана лист и протянула. Майкрофт взял его, развернул и начал читать — медленно, наверняка взвешивая каждое слово. Ещё прошёлся по кабинету, вернулся за стол, сел, и только после этого отложил письмо и посмотрел на Гермиону. Его губы были плотно сжаты и, если только это не было игрой света и тени, побелели. Глаза потемнели так сильно, что голубая радужка стала совершенно неразличима.