Сферы влияния

Майкрофт предпочел ресторан — как будто стоило сомневаться в этом. Гермиона вышла из машины, кончиками пальцев опершись на руку шофера, который предусмотрительно открыл перед ней дверцу, и прошла вперед. «Визенгамот», о котором было тошно вспоминать, поражал вычурностью, а этот ресторан, названия которого даже не было над деревянными дверями, сделанными под старину, выглядел, напротив, скромно. Но, в конце концов, Гермиона бывала во многих заведениях за свою жизнь, потому оценивала ресторан не по количеству позолоты в отделке. Это было, очевидно, одно из тех мест, куда человек вроде Майкрофта Холмса мог зайти и чувствовать себя комфортно. Молчаливый метрдотель подошел к ней, едва она переступила через порог, чуть поклонился и жестом предложил следовать наверх. Майкрофт ждал ее в достаточно просторном помещении, полностью изолированном от посторонних — что-то вроде частного кабинета. Стол уже был сервирован. Он стоял у окна и негромко говорил по телефону — Гермиона не могла точно разобрать слов, но ей показалось, что он общается с Антеей. Увидев Гермиону, он приветственно кивнул, но не прервал разговора. Она расслышала:  — В таком случае, мне придется участвовать лично, — пауза, какой-то ответ собеседника, и очень недовольное: — Это не подлежит обсуждению. Да, благодарю. «Или не с Антеей», — подумала Гермиона и, на всякий случай, убрала Антею подальше, под щит. Наконец, разговор завершился, и Майкрофт убрал телефон в карман, после чего окинул Гермиону внимательным взглядом и сообщил:  — Вам идет, — имея в виду не то платье, не то макияж, не то все вместе.  — Благодарю, — ответила Гермиона и принюхалась — ей показалось, что в комнате пахнет цитрусовыми духами, и она произнесла резче, чем ожидала от себя: — Необычные декорации для встречи. Майкрофт пожал плечами:  — Не люблю быть должником. Гермиона не знала, намек это на рассказ о Малфое или на то приглашение в ресторан ночью. Официант вошел, положил на стол меню, помог Гермионе сесть и бесшумно удалился. Майкрофт расположился напротив, и Гермионе снова почудился цитрусовый аромат. Захотелось сказать что-нибудь об этом, что-то едкое, и вместе с тем — отвернуться, видеть что угодно, кроме черного строгого костюма Майкрофта, его холеных изящных рук и его безмятежных ледяных глаз. Антея не желала держаться под щитом, норовя выбраться в реальный мир, и Гермиона произнесла, желая уязвить даже не Майкрофта, а ее, почему-то болезненно похожую на Ту Гермиону, а оттого еще более неприятную.  — Вашим сотрудникам не позавидуешь, — а потом все-таки взглянуть Майкрофту в глаза. Ему не нужна была никакая спонтанная легиллименция — очевидно, он и так прочитал или угадал всё то, о чём она ещё даже не успела подумать.  — У моего ассистента много обязанностей.  — Включая сопровождение гостей?  — Разумеется, — сказал он, — а также включая доставку одежды в прачечную, покупку продуктов и слежку за премьер-министром. Она выполняет разного рода поручения, собственно, в этом смысл ее работы. Если бы не это пожатие плечами и не тон — нарочито-спокойный, равнодушный — Гермиона никогда не произнесла бы того, что сорвалось с ее губ:  — Секс тоже входит в её обязанности? — и забрать назад эти слова уже было нельзя. Взгляд Майкрофта из прохладного стал действительно ледяным, зрачки сузились, подбородок закаменел.  — Если это потребуется — безусловно, — сказал он. Официант принял заказ, который Майкрофт озвучил с неожиданным дружелюбием. Но у Гермионы в ушах гремел отзвук бестактного вопроса. Она не могла о нем забыть — и Холмс, конечно, тоже. Отстраненно и почти с насмешкой Гермиона подумала, что стоит благодарить судьбу, которая увела её в сторону от политики. С таким самоконтролем ей нечего там делать. Принесли закуски, по бокалам разлили воду: Гермиону от одной мысли о вине все еще мутило, а Майкрофт, кажется, тоже предпочитал большую часть времени не пить спиртное. В комнате было тепло, но Гермиону потряхивало, а зубы едва слышно стучали. Мерлин, она была жалкой, воистину. Несдержанная, подверженная влиянию эмоций, неспособная справиться с собственными воспоминаниями, которые грудой проклятых сокровищ лежали на океанском дне. А перед глазами стояла Антея — безупречная женщина с тонкими цитрусовыми духами. Майкрофт Холмс никогда и ничего не делал просто так — и нужно было обладать удивительной наивностью, чтобы думать, будто это короткая встреча была случайной. Майкрофт нарочно отправил свою ассистентку за Гермионой. И она боялась думать о том, зачем он это сделал. Как же она жалка. Она боялась собственных мыслей, не говоря о мире вокруг. Отлично сервированные блюда были совершенно безвкусными — Гермиона даже не понимала толком, что ест. Пальцы с трудом удерживали приборы, а в голове набатом гремел повторяющийся снова и снова вопрос. Нужно было что-то сделать или что-то сказать: заговорить о погоде или поблагодарить за гостеприимство, похвалить ужин — что угодно, лишь бы перебить отзвук вырвавшегося вопроса. Она задала его, чтобы задеть Майкрофта, сделать ему больно. Кажется, сделала больно только себе.  — Простите, — сказала она, когда тишина, нарушаемая только тихим звоном приборов, стала действительно невыносимой, — за бестактность. Майкрофт медленно отложил вилку и нож, вытер губы салфеткой, потом, не задавая уточняющих вопросов, долил в бокал еще воды, и только после этого заметил:  — Вы очень похожи на моего брата, вероятно, я уже об этом говорил.  — Да, — кивнула она, тоже откладывая приборы, — тогда вы назвали меня… «травмированной». Он тонко улыбнулся, соединяя ладони шпилем перед грудью:  — У вас много общего. Вас объединяет также склад ума, безусловно, научный, склонность к самокритике там, где она не нужна, и решительная слепота к реальным своим недостаткам, излишняя эмоциональность и… — он сделал долгую паузу, за время которой Гермиона, однако, не успела осмыслить его слов — для этого ей бы не хватило и вечности, — стратегия поведения в конфликтных ситуациях. Иными словами, — его ноздри чуть раздулись, — если бы Шерлок желал меня оскорбить, как этого желали вы, он выбрал бы аналогичный способ сделать это. Ни одна отповедь, никакие крики или обвинения не произвели бы на Гермиону столь сильного эффекта, как эта короткая речь, произнесённая ровным тоном с благожелательной улыбкой. Это было даже не ведро ледяной воды — её как будто нагой бросили в сугроб. Сердце сжалось, дыхание оборвалось.  — Я не желала вас оскорбить, — выдавила она сквозь силу, пальцы дёрнулись схватить бокал, но она сдержала порывистое движение — будет слишком заметно и очевидно.  — Разве? — уточнил Майкрофт. Гермиона не нашла ответа, и он снова заговорил: — От Шерлока вас отличает значительно более развитая эмпатия, — а потом добавил, отпив воды: — И вы меня не оскорбили. Гермиона сжала ножку бокала, сделала несколько глотков и снова взялась за еду. Это будет долгий, воистину долгий ужин. Индейка — у нее в тарелке была именно индейка — была нежной и пряной. Гермиона попыталась сосредоточиться на этом вкусе, но концентрация сбивалась. И тогда она осторожно спросила:  — Как вам это удаётся? — спросила она, скорее обращаясь к своим мыслям, чем к нему.  — Это?.. — он наверняка понял, что она имела в виду, но предпочёл сыграть недоумение. Гермиона отложила вилку и нож, отпила воды и пояснила:  — Просчитывать. Он чуть наклонил голову, показывая, что оценил её наблюдательность и способность делать выводы. Если бы они играли, этот кивок означал бы, что его впечатлил ход соперника. Вот только Гермиона давно перестала играть.  — Это как, — проговорил он неторопливо, — играть в трёхмерные шахматы на сотне досок сразу, с завязанными глазами… с трёхлетними детьми, — он даже не улыбнулся, а Гермиона невольно хмыкнула. — Или с существами вроде аквариумных рыбок или каких-нибудь черепашек.  — Подразумевается, что в шахматы они играть всё-таки умеют? — ровно уточнила Гермиона.  — Конечно, нет, — уголки его губ дрогнули. — В этом и смысл. Рыбки или черепашки, значит. Гермиона не была удивлена — братья Холмс были настолько умнее окружающих людей, что едва ли могли ставить себя с ними в один ряд.  — Я рыбка… или черепашка? — спросила она. Майкрофт отодвинул пустую тарелку и, вопреки всем правилам этикета, опёрся локтями на стол, а подбородок положил на сцепленные в замок пальцы, устремив на Гермиону взгляд — сейчас он не был ледяным, но оставался колючим и неприятным, слишком цепким. Инстинктивно она укрепила окклюментные щиты, хотя не ощущала попыток проникнуть в сознание. Возможно, он пытался определить её видовую принадлежность, а может, просчитывал ходы на одной из сотен досок. А Гермиона, не выдержав его взгляда, принялась изучать его руки, и вскоре поняла, что рассматривает их с почти болезненной пристальностью. У него были небольшие руки с длинными пальцами. Скорее всего, он не пренебрегал профессиональным маникюром — во всяком случае, ногти выглядели безупречно, значительно лучше, чем у неё самой. От крупных костяшек пальцев вниз, к запястьям, опускались тонкие жгутики сухожилий, а от косточек запястий под манжеты рубашки уходили полупрозрачные темные волоски. На правой руке поблёскивало бесполезное кольцо, наколдованное десять лет назад из галеона. Молчание длилось почти минуту.  — Вам даже и не три года, — сказал он наконец, и Гермиона сумела взглянуть ему в глаза. В уголках появились едва различимые лучики-морщинки, те самые почти неуловимые признаки сдерживаемого веселья. «Браво, Грейнджер, — едко подумала она, — ответ полностью соответствует твоему вопросу». Майкрофт закончил с едой и чуть отодвинул тарелку, снова вытер салфеткой рот, и почему-то этот жест Гермиону смутил, воздух над столом сгустился до предела, и Гермиону, только что трясущуюся от холода, бросило в жар. Платье мгновенно прилипло к телу, по спине заструился липкий пот. Она сделала глоток воды и бросила все силы на укрепление щита. Майкрофт Холмс не лишит ее твердости духа, и то, что сейчас происходит с ней — просто слабость, помрачение рассудка, последствия «Амортенции» и длительного стресса. Ничего более.  — Это пройдёт, — заметил Майкрофт, и на долю секунды Гермиона почти поверила, что он прочел её мысли, но потом поняла, что он говорит о ее дрожащей руке, в которой она держала бокал с водой. Почувствовав ее сомнения, он пояснил: — Тремор.  — Зелья и здоровый сон, — согласилась она. — Волшебники это лечат легко.  — Легко… — повторил Майкрофт. — Магия решает много проблем, — а потом сказал неожиданно: — Я рад, что это происшествие не нанесло вам… неизлечимых травм, — и отвел взгляд в сторону, на деревянные панели, которыми была отделана комната. Если бы разговор тёк легко и плавно, как за ужином в Кардиффе, ей удалось бы преодолеть эмоциональные порывы, заглушить их, похоронить в глубинах океана, но в тихой, жарко протопленной комнате, в тяжёлом напряжённом молчании они не желали покоряться воле разума. Все это волнение не имело смысла. В жизни Гермионы когда-то был мужчина, который вызывал подобные чувства, которого она искренне, всем сердцем любила. Но он был мертв, и заменить его не сумел и не сумеет никто — слишком болезненно-сладки воспоминания о нём. Лицо Рона появилось перед ней мгновенно, стоило только подумать — смешливый, рыжий, в веснушках, с ясными голубыми глазами и немного растерянной улыбкой, он отгородил от нее задумчивого Майкрофта. Гермиона вгляделась в него и вдруг дёрнулась, едва не выронив бокал. Голубые глаза. У Рона глаза были карие, шоколадные, с тёплыми золотистыми искорками. И не было морщинки на лбу. Носогубные складки были, кажется, чуть жёстче, а щёки чаще всего покрывала рыжая щетина. Разве это возможно? Лицо Рона — незабываемое, родное, лучшее на свете — никак не вспоминалось достаточно точно. Память буксовала, отказываясь выдать достаточно подробностей, словно бы воспоминания о Роне подёрнулись какой-то плёнкой. Пеленой времени. Она похоронила его десять лет назад. И ни разу не была на могиле, потому что не могла вынести вида белого надгробия и траурных венков, а ещё, потому что точно знала: в могиле Рона нет. Тело, разумеется, лежит, но сам он, вечно голодный, временами нескладный, обидчивый, верный, любопытный — не там. Обладатель голубых ледяных глаз сидел напротив, внимательно ее разглядывая. «Номинация», — подумала она. То, у чего нет имени, не воспринимается сознанием. Но оттого, что монстр под кроватью не виден, он не становится менее страшен. Рано или поздно ей придется дать имя этому монстру. А пока монстр произнес:  — По всей вероятности, завтра я буду вынужден на два-три дня покинуть страну. К сожалению, несмотря на все совершенства спутниковой связи, за пределами Британии мои возможности несколько… — его ноздри дёрнулись, — ограничены. Это переводилось как: «Я уеду и не смогу, в случае чего, оперативно прийти вам на помощь». А ещё Гермиона чувствовала невысказанное, но подразумевающееся: «Постарайтесь сделать так, чтобы моя помощь в это время вам не потребовалась».  — Дипломатическая миссия? — спросила она почти без вопросительной интонации, показывая, что ни в коем случае не настаивает на подробностях.  — В некотором роде. Вам вряд ли что-то скажет название «Лиссабонский договор»… Гермионе оно не говорило ни о чём, но она подозревала, что на политической арене маггловского мира игры ещё сложнее, чем в волшебном сообществе. Правда…  — Я думала, что вы в основном занимаетесь вопросами внутренней политики. Майкрофт улыбнулся змеиной тонкой улыбкой:  — Считайте эту поездку… фрилансом, — и снова стал серьёзным, как будто снял улыбающуюся маску.  — Надеюсь, что в ваше отсутствие здесь не возникнет чрезвычайных ситуаций, — она едва ли могла бы другими словами заверить его, что будет избегать проблем.  — Мистер Малфой продолжит игру, — Майкрофт замолчал и нажал на кнопку звонка. Официант мгновенно убрал грязные тарелки, подал чай и десерт, после чего удалился. Гермиона думала о его словах. Она и сама знала, что хорёк должен был продолжить действовать, осуществить свою угрозу или продолжить шантаж другим путём. Она не нашла о Шерринфорде ни слова в библиотеке Отдела тайн, но тоже не остановится на этом. Она уточнила, пока Майкрофт разливал чай:  — Вы знаете, каким будет его следующий ход? Почему-то ей показалось, что Майкрофт не хочет отвечать, но он сказал:  — Он привлечёт прессу, — и добавил: — Простите… Гермиона постыдно зажмурилась, в горле что-то сжалось. Возможно, Малфой не станет разбрасываться компроматом так просто, сначала выдвинет ей какое-нибудь требование, поставит условие, расскажет о колдографиях… На самом деле, она ещё не настолько забыла правила игры в политику, чтобы не понимать: повторяться Малфой не станет. Шантаж с его стороны уже был, теперь время действовать. Захотелось очень по-детски заканючить: «Не надо!». Может, Майкрофт ошибается? Гермиона в это не верила, даже страстно того желая. Она открыла глаза и произнесла значительно бодрее, чем ожидала от себя:  — Меня это не затронет.  — Разумеется, затронет, — они снова встретились взглядами, Майкрофт чуть подался вперёд, и Гермиона без труда прочитала в его глазах сожаление. О чём? Может быть, о том, что он ничего не может сделать, или о том, что не будет в Британии в тот момент, когда в свет выйдет тот самый номер.  — Я — преступница по законам нашего мира, меня судили собранием самых влиятельных волшебников, — произнесла она медленно, — меня не затронет грязная статейка.  — У грязных статеек, — он даже не моргал, — есть свойство порождать сплетни, в которые люди любят верить.  — Я знаю, — она и правда знала. Сколько о ней писали? Гной бубонтюбера, присланный ей на четвёртом курсе злобной читательницей «Ведьмополитена» она помнила до сих пор. И если Майкрофт думает, что она сойдёт с ума, увидев себя и Малфоя на первой полосе какого-нибудь крупного издания, то он ошибается. Десерт был, разумеется, приторно-сладким. То есть, конечно, он был самым несладким из всего, представленного в меню, но все равно лип на зубах и на языке. Гермиона запила его чаем и произнесла негромко:  — Спасибо за гостеприимство вчера. Вам… — она хотела бы спросить, удалось ли ему поспать, но понимала, что не произнесет этого даже под угрозой «Авады», поэтому замолчала.  — В случае необходимости, спальня по-прежнему в вашем распоряжении, — проговорил он спокойно, не отводя взгляда и без магии проникая в ее сознание. «Номинация, Грейнджер», — напомнила она себе, и вдруг нашла ее, нашла подходящий оборот, достаточно мягкий, чтобы выдержать его, и достаточно честный, чтобы принять: «Если бы Майкрофт вчера ночью вошёл в спальню, ко мне, я не была бы против». Ей показалось, или в его взгляде мелькнуло что-то? Она была уверена, что он не слышит ее мыслей, но он читал ее просто по лицу, по жестам, по тысячам невидимых ей признаков и деталей.  — Уже поздно, — сказал он, и Гермиона первой встала из-за стола. Майкрофт тут же поднялся, обошел стол — и вдруг оказалось, что вместо обычных восьми-десяти футов их с Майкрофтом сейчас разделяет не более трёх. Она была вынуждена запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Нужно было сказать что-то, что завершило бы этот странный вечер, но все, что ей пришло на ум, это:  — Удачной поездки. Майкрофт улыбнулся почти живой улыбкой, и Гермиона, затаив дыхание, протянула ему руку. Он аккуратно сжал её ладонь всего лишь прохладными, а не ледяными, как всегда, пальцами. Сердце забилось бешено, нервно. У Майкрофта потемнели глаза. Рукопожатие распалось.  — Благодарю. Доброй ночи, Гермиона. Она аппарировала, и только опыт помог ей избежать расщепа: вместо собственной гостиной перед ее внутренним взором стояло лицо Майкрофта Холмса.