Пойманный

Руки затекли, Тема шумно выдыхает через нос, губы саднит так, словно его возили лицом по наждачке. Ремень, обхватывающий плотно запястья впивается в кожу, кажется, еще немного и он перестанет чувствовать пальцы. Он хочет попросить пощады, хочет небольшой передышки, кажется, что еще немного и он умрет. Не ясно от чего быстрее, от крепких пальцев на своей шее, или о того, что полковник вбивается в него с такой яростью, что Артем даже уже не может кричать, хотя еще пару минут назад орал так, словно его режут. Но голос сорван и просто застревает где-то в передавленном горле. Лебедев легким жестом сдергивает ремень с рук, и Тема впивается в его плечи с отчаянием тонущего, и вонзает пальцы в кожу так, будто хочет ухватиться за сам скелет внутри Валентина. Сказать, что ему больно – ничего не сказать. Только Лебедев знает свое дело, играя с возможностью дышать и четким и безжалостным долбежом внутри по простате. Тема знает, за что его наказывают, знает… И знает, что не остановится. Будет создавать все новые и новые поводы, чтобы смотреть в его почти черные от гнева глаза за секунду до хлёсткого удара по лицу, так, чтобы губа лопнет, как перезревшая вишня, вывернется мякотью наружу. Как он будет слизывать этот соленый вишневый сок, ни в коем случае не целуя Артема, просто смакуя вкус. Артем не умеет в чувства, когда они настолько настоящие, что разрывают изнутри, еще чуть-чуть и забрызгают стены, и, видя в чужих глазах эту кристально-чистую ярость, Тема понимает, что он не безразличен. Пока ему хватает и этого. Что может быть хуже равнодушия? Он кончает, сотрясаясь так, словно в него всадили сотню пуль, сознание мигнуло и потухло, как черно-белый старый телевизор. Очухивается Артем не сразу, и пытаясь пошевелится, рассекает тишину хриплым вскриком, тут же ощущая ласково-жестокую руку у себя в волосах. Валентин не говорит ничего, только гладит, едва касаясь по влажным волосам, и это стоит всего.