Когда-нибудь...

Что могло происходить в голове у Усаги-сана в следующие пять секунд, которые для Мисаки превратились в пять долгие вечности, парень не знал. Он не мог знать. Но точно там что-то кипело и варилось. Судя по суровому мрачному выражению лица…  — О… отец?.. — тихо поинтересовался он, и Мисаки в какой раз за сегодняшний день проклял свой болтливый язык. Как Такахаши мог вот так просто сказать! Это же не посторонний человек, это родная кровь!  — Я… я пойму, если ты мне не поверишь, — зачем-то произнес парень, неосознанно ломая свои пальцы. Усаги-сан взглянул на него, и от его взгляда тому стало не по себе. Он был слишком холодным для сомнений и слишком горячим для возражений. И все же — как бы то ни было — а Мисаки не чувствовал уверенности и правильности в своих действиях. Он не должен был разрушать чью-то семью, тем более если это семья Усаги-сана. А на самом деле, ведь ничего же не произошло. Просто Мисаки получил по заслугам. За свои дерзкие слова, на которые он не имел ни малейшего права. Карма, товарищи! Обыкновенная карма. Но боль в разбитой скуле так не думала. То есть она ничего не думала, но она была почему-то такой яркой, что от нее потяжелела голова.  — Посмотри на меня, — внезапно попросил Усаги-сан, заглядывая в глаза Мисаки. Парень дрогнул, но послушался, смотря прямым взглядом в глубокие глаза мужчины. Тот долго изучал его, не отрываясь ни на секунду и пытаясь уловить любые изменения во взгляде парня. Мисаки не выдержал и криво ухмыльнулся, получая в ответ удивленное выражение лица напротив. «Вот расплата за твою ложь, Мисаки, — твердил жаркой и такой противной совестью внутренний голос, — теперь к любым твоим заявлениям нужно относиться настороженно. Вот твоя карма. Другой она быть и не может». Твоя правда — так бы ответил ему сам Мисаки, если бы был один.  — Мисаки, прекрати самобичевания, — нахмурился писатель, хватая парня за подбородок, — я буквально вижу, как ты сомневаешься, правильно ли ты все делаешь. И знаешь, что я тебе скажу? Парень помотал головой.  — А скажу то, что надо все-таки иногда меня слушать и слышать, — Усаги-сан тяжело выдохнул, чтобы успокоиться. — Я тебе уже говорил, чтобы ты все мне рассказывал, и не надо думать, что ты что-то сейчас делаешь неправильно. Правда всегда противна, но это не отменяет ее значимости, верно? — парень кивнул. — Вот! И не смей мне говорить, что я имею право тебе не верить. Я знаю тебя слишком хорошо, Мисаки, чтобы точно понимать, что на такие серьезные обвинения ты далеко не лгун и не шутник. Еще раз скажешь мне что-нибудь подобное, и я очень обижусь, понял? Мисаки вздрогнул в руках Усаги-сана и тут же почувствовал, как усталость от самого себя, от всей этой ситуации с Усами-саном, раздражение опять же на самого себя, на нервную жизнь в последнее время, в которой был виноват только он, подкатили к глазам. Как он так легко все понимает? Мисаки же ничего сказать не успел, а писатель уже все понял. Внезапно даже для самого себя Такахаши тихо засмеялся, чувствуя нестерпимую резь в глазах и на щеках.  — Мисаки.  — Как, Усаги-сан? — Такахаши уже не знал, как остановить горячие слезы. — Как ты это делаешь?.. Понимаешь меня без слов, в то время как мой брат мое признание в любви к тебе воспринял за шутку. Хотя я… я… — горло саднило от горечи, и Мисаки запнулся на слове, уже совершенно не зная, что делать, уткнулся в плечо Усаги-сана носом, как-то по-детски всхлипывая.  — Тише-тише, — быстрым шепотом заговорил Усаги-сан, обхватывая руками спину парня и прижимая к себе. — Он твой брат, он любит тебя, любит больше жизни, но такое признание, как твое, думаю, не является телефонным разговором. Мисаки еще раз всхлипнул, чувствуя в своей груди отвращение к своей слабости и беспомощности.  — Я… я говорил… от сердца…  — Верю, — коротко перебил его Усаги-сан, кладя свою руку ему на макушку и мягко поглаживая его волосы, — но сам пойми, он не поверил тебе, потому что, во-первых, это всегда очень неожиданно, мягко говоря. Во-вторых, — мужчина тяжело вздохнул, — эмоции, настоящие и от сердца, тяжело выразить через телефонную трубку. Как думаешь? Мисаки осторожно кивнул.  — Вот, — в голосе писателя послышалась облегченная улыбка, — поэтому нечего переживать из-за этого. Больше не надо, слышишь? А то мое сердце не выдержит. Мисаки резко отстранился от Усаги-сана и повернулся к нему спиной, вытирая рукавом мокрое соленое лицо. Черт, ну хоть когда-нибудь можно вести себя как взрослый человек! Это ведь «так сложно»!  — Не выдержит, — согласился парень, все еще не поворачиваясь к мужчине, — если не откажешься от сигарет.  — Нет-нет-нет, — усмехнулся Усаги-сан, кладя свой подбородок на макушку Мисаки. — Только не от сигарет. И не от тебя, вечно плачущего и ворчащего. Такахаши вспыхнул, как случайная искра.  — Я не плачу!  — Правда?  — Да!  — А сейчас что было?  — Я… — Мисаки запнулся, — я не плачу ВЕЧНО. Он повернулся к Усаги-сану, показывая свое недовольное лицо.  — Ладно, проехали, ворчун. Тот расслабленно выдохнул и тут же зашипел от боли в скуле. Соль от слез попала в рану и достаточно сильно начала разъедать кожу.  — А вот теперь надо бы поговорить о том случае, с которого мы начали разговор, — серьезным тоном проговорил Усаги-сан и взял парня за руку, — и еще обработать твою скулу.  — Да я могу сам, — слабо запротестовал Мисаки, но мужчина взглядом заткнул его возражения куда-то очень далеко, глубоко и надолго.  — Сейчас увидишь, какой из меня хороший врач, — в голосе Усаги-сана послышалась ухмылка, и парень судорожно сглотнул. «Явно не такой, каким ты себя возомнил». * * * Мисаки сидел на краю ванны и настороженно наблюдал за каждым движением Усаги-сана, достававшего аптечку, прикрепленной за зеркалом над раковиной. Он вынул из нее все, что было нужно, а именно: перекись водорода, салфетки, пластыри с подслойкой зеленки… Серьезно?  — Ух… — только и смог выдавить Мисаки, незаметно даже для самого себя краснея.  — Что? — писатель уставился в непонимании на парня. — Что-то не так?  — Н-неет, — Такахаши покачал головой и рассеянно добавил, — просто так… необычно.  — Необычно видеть меня в образе любимого врача? — усмехнулся мужчина. — Привыкай теперь.  — Н-не буду я ни к чему привыкать! — вспыхнул с новой силой Мисаки, и Усаги-сан засмеялся.  — Ладно, просто согласись, что мне идет образ нежного, заботливого и в то же время сильного доктора.  — Еще чего! Усаги-сан снова хитро улыбнулся, беря в руки вату и промокая ее в перекиси водорода. В воздухе тут же повис неповторимый резкий аромат спирта, вмиг прожегший ноздри. Мисаки поморщился и еле слышно зашипел, когда писатель начал осторожно протирать ваткой рану на скуле, придерживая аккуратно за подбородок.  — Ну-ну-ну, — быстро зашептал мужчина, чуть дунув на щеку парня, пытаясь хоть как-то облегчить боль. — Сейчас, потерпи, ладно? Мисаки только кивнул, боясь, что охрипший голос выдаст его смущение и наслаждение от вида заботливого писателя с потрохами. А Усаги-сан между тем взял сухие салфетки и их кончиком осторожно и нежно протер красные подтеки на скуле, убирая излишки крови на ней.  — Еще чуть-чуть потерпи и уже больно не будет, — успокаивал он, слыша, как от неприятных ощущений парень задерживал дыхание.  — Все нормально, — произнес тот, глядя на писателя с доверием, — думаю, у тебя получается.  — Что получается?  — Лечить, — мягко ответил Мисаки, чувствуя, как сердце ухнуло куда-то к желудку, — и любить… тоже… Усаги-сан замер, еле заметно сжимая губы в тонкую полоску. Такахаши тут же дернулся, осознав сказанное.  — З-забудь, я в тебе никогда не сомневался, — быстро проговорил он и замолк, пряча глаза где-то в стороне. Усами чуть заметно улыбнулся.  — Я знаю. Мисаки не знал, про что именно знал Усаги-сан, но вдаваться в подробности уже не хотелось. Его щеки и так пылали ярче закатных облаков на горизонте, и разжигать внутри себя костер еще больше не было никакого желания.  — Так может, ты уже расскажешь, как тебе удалось вывести моего отца из себя? — поинтересовался Усаги-сан, беря пластырь, и, чуть надавив на скулу парня, приклеил его на больное место. — А то знаешь, это очень трудное занятие. У отца прекрасное терпение, поэтому мне было бы интересно послушать историю про то, как один парнишка заставил поржаветь несколько стальных нервов у одного достаточно влиятельного человека. «Влиятельного? Не то слово!» — пронеслось в голове у Мисаки, и он тут же начал рассказывать, начиная с самого утра, когда пришла sms-ка от Усами-сана с мягкой «просьбой» встретиться. Мужчина внимательно слушал Такахаши, ни разу не перебивая его, что не могло не радовать парня, который чисто физически не мог сидеть на месте. Он постоянно ерзал, показывая свое «спокойствие», и лишь нежное прикосновение теплой ладони к его пальцам заставило его с благодарностью взглянуть в любимые глаза напротив и уже более менее спокойно закончить свою историю. Когда ванная погрузилась в тишину, парень вдруг почувствовал напряжение, исходящее от писателя, и поднял на него взгляд, встречаясь с глубинной злостью, которая таилась где-то глубоко внутри фиалкового взора Лохнесским чудовищем. Парень вздрогнул, понимая, что именно он стал причиной такого взгляда, и, порывисто вздохнув, резко прильнул к груди Усаги-сана. Тот замер, даже перестал дышать, но спустя мгновенье заговорил, и от грубого сухого голоса по коже Мисаки пошли мурашки:  — Ты чего, Мисаки?  — Прошу, не надо, — тихо проговорил он, теряясь на периферии своих мыслей, — не злись.  — Может, скажешь, как? — чувствовалось, что Усаги-сан пытался придать своему голосу нотку тепла и нежности, но негативные эмоции брали вверх над ним.  — Он твой отец.  — И это оправдание тому, что он ударил тебя? Мисаки нервно сглотнул.  — Я сам виноват, я спровоцировал его…  — Тебя тоже переполняли эмоции, однако ты ограничился словами.  — Именно, Усаги-сан! Именно! — Мисаки оторвался от груди мужчины и заглянул с отчаянием ему в глаза. — Иногда слова бьют больнее, чем любое другое оружие в человеческих руках. А слова — это тоже оружие! Усаги-сан чуть изогнул брови, анализируя слова Такахаши.  — Я должен с ним поговорить.  — Усаги-сан! — именно этого парень и боялся больше всего. — Нет!  — Этот конфликт останется неразрешенным, если мы ничего не решим, — возразил писатель. — Тем более границы нужно знать. А он перешел… даже слишком!  — Усаги-сан, не надо… ты же не будешь сдерживаться!  — А ты чего хотел? — с раздражением поинтересовался Усами, сверкая злыми огоньками в глазах. Такие же глаза были и у отца Усами… Мисаки не мог позволить этому случиться!  — Я ничего не хочу, а в первую очередь, — парень сделал паузу и выкрикнул, — не хочу быть тем человеком, который разрушит семью! Усаги-сан широко распахнул глаза и уставился на Мисаки с удивлением. Злость тут же испарилась из его дикого фиалкового озера, напряжение чуть спало, и Такахаши с облегчением выдохнул, расслабляясь в плечах, и с доверием сжал ладони писателя:  — Ты поговоришь с отцом, но когда чуть остынешь, ладно? Пообещай мне. Мужчина долго молчал, не отрываясь от зеленых глаз парнишки, и лишь спустя какое-то время тяжело вздохнул, что означало: «Ладно, обещаю!»  — Вот и отлично! — Мисаки расслабленно засмеялся, но тут же почувствовал что-то теплое и влажное на своем лбу… …Усаги-сан оставил на нем отпечаток своей нежности и вечной клятвы в заботе и любви, прикоснувшись губами к разгоряченной коже. Мисаки невольно поддался навстречу его лицу, но тут же отдернул себя, чувствуя, как живот скручивает от приятной истомы, обжегшей его внутренности. Прикрыл веки, отдавая себя ощущениям. Кровь прилила к щекам, и от этого даже скула неприятно зазудела. Но об этом Мисаки подумал в самую последнюю очередь. В ту, когда писатель с заметной неохотой оторвался ото лба парня, улыбаясь, ласково и тепло… Но следующая его фраза была ну прям совсем не в тему:  — Мы уезжаем.