[]
Он не простил ей подчинение магов Редклиффа, но промолчал. Потому что ничего другого от Тревельян ждать не приходилось. Она снова и снова перечила ему в их кратких разговорах, пока и те не прекратились. Ей не знакомо было слово «компромисс». Он не собирался её учить. Но вызвался прорываться с боем к требушету, что должен будет погрести их под толщей снега. Зачем? Он тайно желал увидеть, как далеко она сумеет зайти, ослепленная всеобщей любовью. У него был план. Разумеется, только для себя. Тревельян проткнула его ледяным взглядом. - Ты такой тощий, что замерзнешь ещё по дороге. Она отмахнулась от него и начала поторапливать Варрика («лапушка, не подгоняй»). На перевале Солас вылечил раны гнома и выслушал, что произошло у требушета. Умерла, значит. Ничего. Обычный острый воздух Морозный Гор колется в горле. Он оставляет Тетраса в палатке, а сам отходит от лагеря. Ещё одна отнятая жизнь на его пути. Одна среди многих. И пусть она сияла ярче остальных, и Якорь достался ей, а не ему. Это была просто женщина: жестокая, властная и бескомпромиссная. Будет лучше, если хотя бы на одну, но таких людей станет меньше. Потому что потом, когда он добьётся своего, они могут стать проблемой. Такие, как она, ни перед чем не остановятся, пока не добьются своего, и их очень сложно убить… - Вестница! – ропот по лагерю. Дрожание факелов. Враг повержен, можно зажечь огни. Их очень сложно убить.[]
Она шагала по пути, что он создал. Солас даровал благородную слепоту, не давая понять, кто её ведет. И чем сильнее эльф опутывал её корнями, направляя, тем дальше они становились. Каждый товарищ был ей ближе, чем он. Даже Дориан. Это… почти уязвляло. Почти. - Как тебя зовут? – спросил он, просто чтобы разогнать тишину. К ней никто никогда не обращался по имени. Однажды Каллен в бессмысленном жесте отчаяния пытался воззвать к ней («..отказываешься видеть очевидное, путь храмовника, лириум – это всё тебя погубит, рано или поздно. Оно слишком сильно. И я знаю, ты уже начинаешь это чувствовать – будто лириум важнее всего, - Айр…»-«Вы забываетесь, командор!»). - Неважно, - коротко отрезает она, явно давая понять, что не намерена поддерживать разговор, и ещё сильнее склоняется над столом с картой. Тоже вспомнила Каллена. Она не сожалела о резкости своих слов, упрекая себя только за то, что позволила ему думать, будто его (их всех) слова для нее хоть что-нибудь значат. Его ответ не удивляет, но пробуждает интерес. Краткий, эфемерный, но всё-таки интерес. Он выдерживает нужную паузу, чтобы всё выглядело естественно и вновь спрашивает: - Почему? Её раздраженный вздох и взгляд исподлобья. Он научился встречаться с ним без малейших потерь с собственной стороны. Она берет одну из фигурок с карты в руку. - Инквизитор. Вестница Андрасте, - подкидывает фигурку, сопровождая её взглядом. Кажется, что она в глубокой задумчивости, но голос её тверд как всегда, - Тревельян, на худой конец. Так я буду упомянута в истории. И только так тебе следует обращаться ко мне. Его сильно задевает этот разговор. Он снова и снова вспоминает его. Безразличие сменяется гневом, и они смешиваются в такой коктейль, что в самый накал от магии потрескивает воздух вокруг. Как слуге! Приказала, как какому-то вшивому юнцу! Провела черту. Ты хоть знаешь, кому ты обязана всем этим?! Они больше не заговаривают. Незачем. Обмениваются скользящими взглядами и отчужденным молчанием. Соратники, что их окружают, понимают: с трудом терпят друг друга. Лелиана с её тягой барда к непревзойденным метафорам сравнивает их в дневнике с «камнями, что при соприкосновении высекают обжигающие искры друг из друга». Солас не заглядывает в дневники Соловья, а вот Тревельян грешит. Не доверяет. Она спотыкается на словах, строчках, буквах – ей не доставало образования, в отличие от старших детей, да и Песнь она знает лишь частично. «Вестница Андрасте»! Однако Инквизитор не безмозгла, так что понимает – Соловей сама позволяет ей. Лелиана считает эти строчки безобидными. Тревельян это почти что задевает. Почти. Она всё-таки «камень», нужно оправдывать ожидания. «Гордячка», - думает Лелиана, наблюдая за ожесточенной тренировкой Инквизитора из окна.[]
Эльф и его острые уши. Стройная спина. Она сжимает кулаки и произносит прямо, как всегда, не ожидая, что он даже обернется: - Мне жаль. Солас оборачивается. Неожиданно. Конечно, зол. Тревельян чувствовала, что должна извиниться, пусть в своей манере – прямолинейно, жестко, без малейшего намека на раскаяние, но хотя бы она понимает свою вину перед союзником. Товарищами их назвать нельзя. - Ты… Ты – абсолютное зло, - шипит эльф, его спина ссутуливается и он наступает на неё быстрыми шагами, - Уничтожила последнюю надежду моего народа, разграбила его сокровищницу. Ты, shemlen – варвар! - Мне жаль, Солас. Он усмехается. - Ну что, довольна? Каково это, быть марионеткой богини? – он едва cдерживается, чтобы не добавить «тебе уже должно быть известно это чувство». Чувства клокочут, но он уже не так молод, чтобы им поддаваться. Проводит длинными тонкими пальцами по лицу, стягивая паутину иронии и вновь – в кипении ярости. - Не чувствуешь нитей? Знаешь, почему? Потому что ты – человек! Ты не сможешь понять шепота моего народа. Но он живет в тебе, его драгоценная частица, сути которой ты никогда не постигнешь. Из-за своего тщеславия, Тревельян, ты обрекла эту войну на проигрыш! Инквизитора не ранят его обвинения. Как далеко она бы ушла, если бы боялась каждого злого слова? - Мне жаль, - талдычит женщина и уже начинает чувствовать себя немного глупо, но не отступается. Она верит, что только это и сохраняет ей жизнь до сих пор: она не отступается. - Но если бы мне пришлось снова делать этот выбор, я бы поступила точно так же. Солас выдыхает сквозь ровные зубы, отворачивается от неё и долго смотрит на им же расписанную стену. Чего он ещё ждал? Тем более, от неё. Бесполезно, осознает он, людей никогда не изменить, они будут рушить всё, что стоит у них на пути, сколь ценно бы это ни было. И пусть Тревельян считает иначе, что для достижения цели любые средства хороши. Кто-то должен марать руки, она думает. Даже если этот кто-то – она сама. Инквизитор понимает, что пора бы уже уйти, но у неё стойкое чувство, что разговор ещё не окончен. - Все эти вещи, которыми ты одержим, - она неопределенно махнула рукой на изображение на стене, - Эльфы, Завеса, духи, они все в прошлом. Их время прошло. Сейчас надо смотреть в будущее, где нас ждет битва с Корифеем. И мы должны дать отпор всем, что у нас есть. - Ты ошибаешься, Инквизитор. Их время ещё придет, - шепчет он, слушая её твердый голос, - Однажды тебе придется заплатить за эти знания. - произносит он наконец, не обернувшись. - Знаю. Она уходит. Эльф стоит, омраченный, стискивая длинные красивые пальцы в кулаки. «Оскверняет всё, чего касается. Искажает это. Яд. Она должна умереть», - чем больше времени проходит, тем сильнее он укрепляется в этой мысли. Но она прекрасна как инструмент. Как посох, что идеально ложится в ладонь. Но меч ей подходит больше.[]
Он смотрит на неё. Тревельян делает вид, что не замечает катящихся по лицу капель пота – боль в руке причиняет больше неудобств, чем многие раны, ей кажется, что доспех – единственное, что не дает вывалиться наружу всем её внутренностям, под ложечкой сосет – так хочется лириума. Она будто всем видом пытается доказать, что не проиграла. Напрасно. Всё и так ясно. - Я исправлю свою ошибку и мы обретем то, что потеряли много лет назад. - Что будет с моим миром? – единственное, что её интересует. Он много говорит, она в том состоянии, чтобы выхватывать лишь обрывки. - Вряд ли ты успеешь увидеть его конец. Эльф могущественен, полон древней магии и мудрости. Она чувствует укол стыда от того, что стоит на коленях, но Якорь пульсирует, раздирая нервы, и вся её воля уходит на то, чтобы оставаться в сознании, слушать и отвечать. - Но если ты так хочешь знать… Мой народ будет стоять на ваших костях. Это не доставит нам радости, поверь. Но такова правда. - Я не допущу этого, - упрямо выдыхает она. Пока ещё есть силы. - Смирись, - говорит он ей спокойно, непоколебимо – как мудрое божество. Её лицо в мелких морщинках кривится. «Не отступать» - выжжено внутри болью, причиной почему она здесь, как она этого добилась. Создатель сказал им не отступать, потому что он позади. Ужасный Волк смотрит на соперницу сверху вниз. Вид растоптанной женщины, которая вот-вот умрет, не доставляет ему радости. Ему её даже не жаль. «Ты была хорошим инструментом. Пока не сломалась», - думает он. Тревельян слишком поверила в своё могущество. Она дрожит от ярости, боли и обреченности. Ничего не сделать, никак не изменить. То, за что она боролась, ради чего себя корежила, скоро исчезнет. Всё было зря. Зря. Это что-то пробуждает в ней, первобытное твердое «нет». Последний рывок. - Ты умрешь, Ужасный Волк. Artunalinemami*, - рычит Инквизитор с остервенением, которое доступно только загнанному зверю. Он моргает и с секунду смотрит на неё с недоумением. А затем прыскает тихо, и вдруг разражается громким смехом. Женщина, всего на секунду, теряется от такой реакции. Она никогда не видела, чтобы он даже улыбался. Тревельян спросила у Дориана самую подходящую фразу на эльфийском, пока затачивала меч перед последним боем. Она должна была что-то плюнуть ему в лицо. И никак не ожидала, что это вызовет такую реакцию. До конца. Даже если умру, я буду бороться до конца. Чтобы увидеть, как ты умрешь первым. Отсмеявшись, он всё ещё улыбается - задиристо. Подходит к ней и протягивает свои длинные красивые пальцы, затянутые в светлые кожаные перчатки. Она вся с ног до головы в крови кунари. Но её лицо искривляется именно так – напряженные линии бровей, влажные глаза, вздернутые губы, - когда эльф приближается. Она думает о том, что вряд ли выдержит ещё один удар кинжалом. В её взгляде досада, ненависть и страх. Когда он приближается даже ближе, чем на удар самого тонкого и маленького ножа, это вгоняет её в моментальную растерянность. Для первого соприкосновения её приходится держать, чтобы точно дать понять. От второго она уворачивается, смотрит на него обвинительно, глаз не закрывает, не наслаждается. Третий стойко терпит. - Ma emma harel, da'mi*, - произносит он бегло и красиво, выпрямившись, заложив руки за спину, всем телом выражая превосходство. В прищуренных кошачьих глазах – вызов, на губах, что только что целовали её – жестокая усмешка божества. От потрясения боль в руке притупляется, женщина выхватывает короткий нож из-за пояса и готовится рвануть к эльфу. Один шаг и никакого темного будущего – хорошая сделка. Тревельян удается подняться под его взглядом, ей кажется – до безумия медленно, от такого выпада увернулась бы даже Жозефина на самых безумных орлесианских туфлях. Якорь вспыхивает, боль прокатывается по телу электрическим разрядом. Из скрюченных пальцев выпадает оружие. Она вновь оседает на землю, в груди зарождается хлюпанье. Это от удара той секиры…? Нагрудник вмят уродливо вовнутрь. Ей даже не стыдно отворачиваться под его взглядом, чтобы сплюнуть кровь, скопившуюся во рту, на землю. Ужасный Волк наблюдает за ней, привычным взглядом оценивая возможные раны по повреждению доспеха. Сейчас ему уже не надо сидеть над ней по нескольку часов, что весьма облегчает задачу. - Это должно помочь на некоторое время, - говорит он и ведет рукой в воздухе. Становится легче. Тревельян задерживается взглядом на кунарийской крови на светлых перчатках. - Я… тебя… уничтожу, - хрипит женщина. Во рту вязко, но уже не хочется выхаркать свои внутренности и боль от Якоря отступает. Всё ещё нужен лириум. Может быть, Каллен был прав… Ужасный Волк усмехается и обращает взгляд поверх её головы. Зачем он поощряет её ненависть? Помогает ей выжить? Тревельян уже перестала быть полезной. Но… Покрытая землей и кровью, полуживая, она клянется убить его на плохом эльфийском. Это… Трогает. - Жду с нетерпением, Айрин.