Because I love you

На секунду прикусить поджимающиеся пальцы, скользнуть губами по причудливому узору вен под влажной тёплой кожей, поцеловать выступающую косточку на лодыжке и выше, целуя и чуть прикусывая нежную светлую кожу. Твой личный ритуал. До колена и дальше, оставив влажную дорожку на внутренней стороне бедра, едва не задевая напряжённую плоть. Услышать шумный выдох на грани стона и снова опуститься вниз. Чтобы лишь на мгновение прихватить губами мягкие подушечки, скользнуть невесомым прикосновением по причудливым узорам ломаных линий на тонкой ухоженной коже, вызывая нервный смешок от щекотки, и повторить свой путь языком, лаская, доводя до исступления этой гремучей смесью мучения и удовольствия. Если бы кто-то видел… Может, со стороны и кажется унизительным и грязным, когда целуешь, вылизываешь чьи-то ноги. Глупости. С ним всё иначе. Всего несколько часов назад ты едва сдержался от того, чтобы прямо на сцене коснуться губами белоснежного бедра повыше глянцево-чёрного высокого сапога и кокетливо выглядывающей из-под него резинки чулка, когда он бесстыдно закинул ногу на твоё плечо. Чтобы почувствовать судорожный выдох на своих волосах, чтобы он смутился прямо там, на сцене. Он может тысячу раз изображать раскрепощённость, измываться, тереться о тебя так бесстыдно и откровенно, целовать на сцене, прилюдно хлестать по щекам… Но ты ведь знаешь, что только сейчас, запрокидывая голову, поджимая пальцы и едва слышно постанывая от удовольствия, он становится настоящим. С тобой. Хотя он уже давно не твой. - Е…щё…- за эти мгновения безраздельной власти ты готов отдать всё. За то, чтобы он шептал твоё имя, подавался навстречу ласкам, покорно повиновался каждому твоему желанию. Вам не нужны слова, только не сейчас. Сейчас неважно, что его дома ждёт девушка, которая раздражает всех, особенно тебя, одним фактом своего существования рядом с ним. Изнутри раздирает ревность от одной только мысли, что с ней он такой же… Что он так же прикусывает губу и прикрывает от удовольствия глаза, когда движется в ней. Что он целует её так же страстно, как тебя. Но ты точно знаешь, что она не даст ему того, что можешь дать ты. Неважно и то, что тебя ждёт дома жена. Что дочка снова просилась с тобой на фестиваль. Ты боишься, что рано или поздно она увидит и поймёт то, что тебе удаётся так долго скрывать от Масами. Хорошо, что хотя бы сегодня её не было. Он сказал тогда, что запрещать Каоруко бывать в Шиге было бы слишком странно. Что она может заподозрить – дети проницательны. Ты пошёл у него на поводу. Но всё ещё боишься. Он разводит ноги шире, раскрываясь перед тобой, подаваясь навстречу жадным поцелуям. Иногда кажется, что самые искушённые в соблазнении демоны трудились над его телом. Он сам, словно демон. Заставляет желать себя до безумия. Так, что ты опасаешься, что однажды толпа в зале, доведённая до экстаза прорвётся сквозь ограждения и растерзает своё божество в едином порыве безудержного желания. Но пока этот момент не настал, он отдаётся только тебе. Только тебе позволено почти грубо терзать поцелуями пухлые губы, только твои бёдра обвивают его ноги, когда он подаётся навстречу толчкам. Только твои губы и язык ласкают крохотные, твёрдые от возбуждения соски. Только твои пальцы раз за разом скользят по его губам, и вот уже ты задыхаешься от жаркого, влажного плена его жаждущего рта. Ты любишь подразнить его, упиваясь зрелищем страдальчески закушенных губ, когда он движется навстречу неспешно ласкающим податливое и явно не нуждающееся в большей подготовке тело пальцам. Терпение не его добродетель, но ты не можешь отказать себе в удовольствии чувствовать сумасшедшую пульсацию мышц, плотно обхватывающих твои пальцы. А на белоснежной сияющей коже бёдер расцветают алые следы несдержанных поцелуев. И лишь когда он тянется, чтобы скользнуть ещё чуть влажными от твоей слюны пальцами по внутренней стороне твоего бедра, касается болезненной эрекции, поглаживает напряжённый ствол, едва ощутимо задевает сочащуюся смазкой головку, ты не выдерживаешь. И его первый жаркий, шумный выдох на грани стона – лучшая музыка для тебя. И вновь, даже толкаясь в податливое тело, ты не можешь удержаться и не поцеловать изящный изгиб колена. Когда-то приходилось буквально затыкать его. Таканори кричал так, будто ему было мучительно больно. Несдержанно, громко, надрывно. После научился сдерживаться. Только на концертах по телу пробегает волна дрожи от воспоминаний. От воспоминаний о том, как под пальцами была только его влажная кожа, как он прогибался, выставляя себя напоказ. Как хрипло стонал и кусал губы. Тогда ещё тоненький, хрупкий, нежный мальчишка. Теперь он стал другим. Под белоснежной кожей перекатываются твёрдые, сильные мышцы. Удивительно пластичные – даже когда он просто идёт по сцене, от того, как он покачивает бёдрами, можно сойти с ума. От его жарких грязных танцев… Хочется сдёрнуть чёрную кожу с его бёдер и вломиться в разгорячённое тело, срывая с пухлых губ пронзительный крик. Как раньше. Нет уж… Ничего, как раньше, уже не будет. И всё же… сейчас он не спешит возвращаться домой, к такой раздражающей Нанао. Сейчас он с тобой, под тобой, задыхающийся от наслаждения и отдающийся с той страстью, которую, наверное, видел только ты. Во всяком случае, в постели – музыке Таканори отдаётся с куда большей страстью. Сейчас его пальцы в твоих волосах, губы ищут губы, а сильное, тренированное тело сжимает тебя так сильно, что, кажется, ещё чуть-чуть и удовольствие превратится в боль. Только твой, пусть всего на один вечер, в самом начале осени, за день до его дня рождения, который он встретит с ней… чужой, ненужной, но почему-то оберегаемой им. И ты мстишь ему болью, отзывающейся короткими стонами. Мстишь за то, что когда-то он ушёл впервые, заставив потерять надежду. Что ты полюбил не его, пусть и совсем иначе. Что смог уйти во второй раз, оставив глухую тоску и не позволив разрушить семью. За то, что не ушёл теперь, хотя и мог. За то, что всё ещё чувствуешь вчерашнюю хлёсткую пощёчину и мягкие губы, прижимающиеся к горящей коже, шепчущие извинения. Ты знаешь за что. За то, что оскорбил её, за то, что посмел спросить, зачем ему нужны эти игры. За то, что посмел заикнуться о выборе. Привкус крови на губах – он сжал зубы слишком сильно. Алое марево перед глазами – и не нужно большего, чем чуть сильнее сжавшиеся тонкие пальцы, притягивающие в новый поцелуй. Сердце пропускает удар, и по его телу проходит долгая судорога в ответ. На коже тёплые капли, а его тяжёлое дыхание скорее чувствуется, чем слышится, сквозь рёв крови в ушах. Теперь можно отпустить, просто прилечь рядом, пока он пытается восстановить дыхание, наблюдать за трепетом коротких, удивительно светлых ресниц. Усмехнуться, когда он ищет салфетки и лишь на миг опередить, собирая последние белесые капли языком под его недовольное ворчание. Отвести непослушный лёгкий локон за ухо и потянуть зубами за серёжку. Он вздыхает – мягко, расслаблено и притягивает к себе, обнимая. Снова, как раньше. - Только немного… - он действительно шепчет это, или ты сам себе выдумал? Неважно, пока он позволяет. Впереди дорога в Токио, и хочется ещё только немного побыть с ним, прежде чем вы оба окунётесь в свои привычные жизни. Масами, наверное, уже приготовила ужин, Каоруко не расстаётся с новой панелью для телефона, которой завтра будет хвастаться в школе – кажется, одноклассницы и правда завидуют ей из-за тебя. А ты и сам готов завидовать себе, каждому мгновению, проведённому с ним. Каждому мигу, который ты можешь вновь провести, упиваясь своим наваждением. И в голове звучит ответ на заданный им тысячу лет назад вопрос. На вопрос мальчишки с огромными глазами и трогательно торчащими коленками: - Конечно, я люблю тебя, Таканори.