Тень тени

У них всё получилось неправильно и как-то не по-настоящему. По крайней мере, Ивиен с трудом верила, что это происходит всерьёз. Они не говорили о любви. Право слово, какая у них любовь? Они даже до ненависти не смогли — не захотели — дотянуться. Не пытались изобразить и дружбу и взаимопонимание. Право слово, какая дружба между прожившим вечность драконом, знавшим многие (уж больше одного) миры, и богиней, скованной по рукам и ногам своим могуществом? Он просто взял её за руку и притянул к себе ближе, обхватывая за талию. Так начинают вальс или, в крайнем случае, танго, а не делают непристойные предложения. И, улыбаясь (той улыбкой, которую у кого угодно можно было бы назвать милой, но у него — только страшной), предложил ей своим звонким, бесстыдно разносящимся по окрестностям голосом: — Я в той же степени дракон, что и он, вы в той же степени, что она – ведьма, хоть и в прошлом. Я его дядя, вы её фамильяр, — даже не подумав опуститься хотя бы до интимного полушепота. Не из вежливости, какая тут вежливость, но из следования правилам игры на худой конец. — Понимаете о чём я? Да, какие уж тут правила, какие тут игры? Всё предельно честно и откровенно, только так и никак иначе. Добавь в это почти бесстыдство хоть каплю от ритуалов, от кокетства, от вечного театра мужчины и женщины, и всё потеряет смысл. Между ними нет ничего от этих чувств или даже их имитации. Он предлагает ей лишь тень тени, обман и ложь, иллюзию и сон. Но предлагает честно, откровенно, как предлагают рюмку в горе, не обещая спасения и исцеления, но лишь временное забвение и горечь огня в груди и на губах. Память — не образ даже — о нём в себе. И требует взамен того же. — У тебя есть та девочка, — Ивиен не отклоняется от него — откидывается в его руках, подставляя под удар или поцелуй шею. Ни одним жестом не отказывает. И даже в словах её только вопрос. Уточнение условий сделки, если на то пошло. — А у тебя тот ребёнок, — отвечает он в её губы, сладкие, как спелая вишня, светлые, как ранняя заря. Да, у них есть… Фальшивки, подделки, копии. Идеальные, восхитительные, не отличишь от оригинала ни на глаз, ни на слух, ни на ощупь. Но стоит подойти, и понимаешь: морок и ничего более. Не та душа и не тот разум. Нет в них ни того, от чего хотел излечить и спасти, ни того за что порой ненавидел. Но так же бесконечно и обречённо нет того, что было любимо. И тогда, и сейчас. Мы любим всё и полностью, даже если думаем иначе. Убери половину, пусть даже ту, от которой хотел избавить любимого человека, и не останется ничего. Те же тела с другими душами. А тут – всё с нуля. И эти дети, не те, кто им нужны. Только бьют в сердце стилетом памяти так остро и безжалостно. Так точно и верно. Так страшно. — Да. — Да. Их поцелуй — с закрытыми глазами. Не от страсти и не в попытке обмануть себя. Как обмануть, если его короткие и чёрные, как плодороднейшие земли, волосы никогда не рассыплются по плечам пёристым, многогранным переливом светотени, а её мягкая золотая волна не обовьёт его пальцы колдовской тёмной ночью? Его губы не горчат крепким чаем, а её – слишком мягкие, чтобы обмануться. Не страсть, не обман – стон безмолвный и оглушительный, бесконечный, внятный им обоим, утопленный ими друг в друге навсегда, надолго, пока не отболит… а не отболит никогда. Иссушающий их, как суховей плодородные почвы, горький, как пропитанный полынью воздух. Крик простой, по-звериному естественный, по-человечески, безнадёжный, по драконьи мощный: «Вы ушли, а мы остались. Одни! Навсегда! На всю проклятую нами и благословлённую вами вечность! Одни! ЗА ЧТО?!!! ЗА ЧТО ТАК С НАМИ?!!!» Ивиен отстраняется одним гибким движением, смотрит ему в глаза, упёршись ладонями в широкую грудь, закусив губу. И дёргает воротник собственного платья, лишнего сейчас, когда они решили забыться, мешающего здесь, и дракон смеётся, отстраняя её пальцы, и помогает справиться с пуговицами, слишком многочисленными, слишком маленькими, что бы быть удобными. Обычно она специально выбирает наряды посложнее, чтобы хоть на пол часа отвлечься и занять руки и мысли чем-то… старым, тех ещё, прошедших навсегда, времён и в тоже время обезличенным, но сегодня это почти раздражает. Ровно настолько, насколько она опасается переменить своё да на нет. Это согласие, как прыжок с обрыва, а прыгнув, уже нельзя не долететь до дна, но богам и драконам такие законы не писаны. А она хочет долететь, как простой, смертный человек, и если что пойдёт не так, пусть её спасают чужие крылья, потому что своими она так и не обзавелась. Она уже разучилась плакать. Запретила себе. Убила в очередной раз в себе все слёзы. Но невыплаканного осталось слишком много, в них обоих осталось, затянувшись толстой коркой льда под который и не заглянешь просто так. Но память в обличии двух детей, преступно быстро выросших детей, отчаянно и горячо топила в их бесконечных снежных просторах проруби и проталины. Ивиен обнимала его крепко, уверенно, будто падая в бездну – глубокую, тёмную, желанную своей острой болью и сладким забвением. Он переплетал с ней пальцы, будто давая клятвы, нерушимые и древние, те, разбивая которые, возжигают новые звёзды и ломают небеса. Их дыхание сегодня – одно на двоих. Слова перетекающие из лёгких в лёгкие, рыдания переложенные из груди в грудь. Она разделит его боль по родной крови и по любимой, он примет её скорбь по другу, ближе которого ничего не было, и по любви. Жар не желания, но боли, текущий по их венам, как будто они действительно – одно. Не сейчас, но всегда, с того самого дня. Они не зовут их, запрокидывая голову и закрыв глаза, они не ждут – хоть мимолётного – забвения и наслаждения, они не воскрешают – увы - воспоминания. Они просто держаться друг за друга, потому что больше им не за кого, вжимаются друг в друга плотнее и крепче, ища не защиты – они в состоянии себя защитить сами и от боли, и от мира, и от времени, а нет, так и не надо – ища тепла, которое можно было бы сложить в едва тлеющий (но ведь тлеющий!) очаг и согреть сердце или пальцы, хоть что-нибудь, кроме режущего кожу в кровь снега и льда памяти. Он предлагал только тень тени, она давала лишь отсвет отсвета. Но сейчас, переплетая пальцы, тела, дыхание они были почти счастливы в своём театре теней, доставшемся им вместо надежды.