Предвидение

— Нарита, — устало вздохнул Чиаки, отвечая на очередной телефонный звонок. Он не стал дожидаться приветствия или постоянных вопросов, ответил сам: — Нет, Кагетора мне не звонил. Да, я все равно уверен, что с ним все хорошо. Нет, тебе ничего не остается, кроме как ждать. Нет, мы не можем сейчас поехать к ним. В трубке царила тишина. Чиаки потер переносицу. — Послушай, Нарита, просто успокойся. С Кагеторой все будет нормально... Судорожный вздох на том конце провода заставил его замолчать. Дело было плохо. — ...Не зови его так, — едва слышно прошептал Юдзуру по другую сторону телефонной трубки. — Как? — осторожно спросил Чиаки. Состояние Нариты его настораживало. В конце концов, именно он тут приставлен сторожевым псом к мальчишке. Впрочем, приглядывать за Наритой было всяко лучше, чем за Кагеторой, особенно в нынешний его период сосредоточенного отрицания. — Кагеторой... не зови Такаю так. Чиаки позволил себе мысленно выдохнуть. Если дело только в этом... «Надо же, — подумал он с долей привычного раздражения. — Что один, что второй». — Послушай, Нарита, — начал он, стараясь говорить ровно и доброжелательно, не выражая агрессии или давления. — Оги Такая и есть Кагетора. Это просто формальность... — Нет! — внезапно воскликнул Юдзуру, перебивая. — Это совершенно разные люди, так что!.. — его голос дрогнул. — Так что не зови Такаю так... Пожалуйста. — Эй, Нарита, — затаив дыхание, произнёс Чиаки. По коже пробежало нехорошее предчувствие. — Что у тебя там стряслось? В трубке похоронно молчали. — Говори давай! — прикрикнул Чиаки, и Юдзуру протяжно выдохнул. — Сон, — скомкано отозвался он. — Сон... приснился. — Сон? — Чиаки бросил быстрый взгляд на часы. Была только половина пятого. — Спишь днем? — Нет, — Чиаки почти услышал, как Юдзуру замотал головой для убедительности. — Просто сегодня какой-то... уставший пришел, вот и... Он совсем замолчал, и Чиаки прикусил губу, уже отыскивая взглядом ключи от «Леопарда». Конечно, измотанный волнением и ожиданием, тревогой оттого, что его никто не посвящает в дела его драгоценного лучшего друга. Измотанный необязательной учебной рутиной, на которую он обязан растрачивать свои силы вместо того, чтобы хотя бы попытаться помочь Оги Такае. Вот таким он возвращается домой день за днем, и вдруг ему, невероятно чувствительному, уже испытавшему на себе, какую пророческую силу порой несут за собой его сновидения, видится в обеденном забытьи... что-то. Что-то, напугавшее его до отчаянной дрожи, до необходимости немедленно позвонить Чиаки. Делать вид, что все под контролем, не было смысла; Чиаки потёр лоб, выключая свет. — Нарита, — устало позвал он. — Ты ведь дома? — Да, а что?.. — растерянно отозвался Юдзуру. — Я сейчас к тебе приеду. Подожди меня, ладно? — О... Да не надо... То есть, — Юдзуру замялся. — Я не хотел тебя беспокоить, правда... — Нарита, — твердо окликнул его Чиаки, и Юзуру замолчал. — Просто жди. Сейчас приеду, и ты мне всё расскажешь. Он положил трубку и закрыл за собой дверь. Нарита Юдзуру был, вообще-то, неплохим человеком — из тех, кого часто называют «хороший парень». Он, добрый, воспитанный и тихий, совсем не приносил проблем, как Кагетора. Но настораживала сама ситуация, что складывалась вокруг Нариты, и Чиаки зачастую жалел: почему же именно этот человек был вынужден стать сосудом такой страшной силы? В конце концов, Нарита Юдзуру ничем не заслужил такого бремени. «Леопард» завелся с пол-оборота, оплетка руля привычно легла под руку, и Чиаки с невольной злорадной усмешкой вспомнил бледнеющего на соседнем сидении Кагетору. Что тут говорить? Кагетора просто ничего не понимал в быстрой езде. Чиаки тем временем быстро добрался до дома семьи Нарита. В закатных лучах взгляд зацепился за вывеску зубной клиники и — почему-то — за выскобленную с перил краску. Чиаки вошел без стука и поспешил найти комнату Юдзуру. Тот сидел на кровати; прижав к груди колени, он обнял их одной рукой, а другой все еще сжимал телефонную трубку. Смотрел в пустоту, и времени как будто не существовало для него. Это взволновало не на шутку, заставило дурное предчувствие скрутиться тугой спиралью в области диафрагмы. — Эй, Нарита, — на пробу позвал Чиаки, и Юдзуру медленно поднял голову. Глаза его блестели и казались неправильно большими, испуганными на бледном осунувшемся и неулыбающемся лице. У Чиаки внутри от волнения похолодело; он присел на кровать. — Эй, как ты? — он осторожно положил руку Юдзуру на плечо, едва ощутимо потормошил. — Давай, расскажи мне. Юдзуру рвано вздохнул, резким движением протер глаза и, казалось, сжался еще сильнее. — Там... Такая. И Наоэ-сан. Наоэ-сан плакал, я точно видел — держал Такаю за плечи и плакал. Такая говорил ему что-то, шепотом, с трудом. Наоэ-сан... ему нужно было наклониться, чтобы услышать. Такая что-то сказал ему, а потом... потом умер, — голос сорвался, и Юдзуру закусил губу. «Черт возьми», — подумал Чиаки. — И я — и у меня было такое чувство, — продолжал Юдзуру, сильнее вцепляясь пальцами в свои колени, — что я тоже — тоже умер! Я хотел — потому что подумал: «Как же так — как же я буду жить в мире, где не будет Такаи?». Мы ведь почти всю жизнь дружим, я... Он говорил громко, торопливо, в его горле дрожало рыдание, Чиаки отчетливо это слышал, но никак не мог поймать блуждающего взгляда Юдзуру. Он волновался, в конце концов, он успел привыкнуть, привыкнуть к его успокаивающему присутствию, к его улыбке. В конце концов, в безумной компании Кагеторы только они двое — Чиаки и Юдзуру — были нормальными и трезво мыслящими людьми. Нарита обладал всеми самыми прекрасными качествами человечества — от несоизмеримо огромного терпения до умения появиться в нужный момент. И еще Нарита никогда не осаживал его за лихачества на дороге. Может, потому, что с Юдзуру на первом сидении лихачить хотелось заметно меньше; мешали переживания о ценном грузе, не иначе. — Мне хотелось сесть рядом с Такаей — и сделаться камнем, — снова заговорил Юдзуру, тише, почти шепотом, расплескав весь гнев и страх, — чтобы не чувствовать той боли и той печали. Стать камнем на его могиле, чтобы быть рядом. Я искал его... тело. Искал — и не находил. Не знаю... Он замотал головой в попытке прогнать тяжкие мысли и посмотрел Чиаки в глаза, а потом быстро отвел взгляд. В его сумбурной речи вдруг возникла пауза, стихийная, случайная, позволившая выровняться голосу; эта пауза сделала его следующую фразу невероятно тяжелой, невероятно пугающей: — Я проснулся — и у меня появилось чувство, что все пути, как бы я их ни менял, приведут к этому исходу. Юдзуру поежился как от холода и долго выдохнул. — Вот... вот так, — пробормотал он через пару секунд и уткнулся лбом в колени. — Не знаю теперь, что делать. У Чиаки пересохло в горле; он тоже не знал, что делать. «Все люди смертны», мог бы он сказать, нужно было сказать. Но как Чиаки мог? Перед ним сидел напуганный ребенок, и он не имел права пугать его еще сильнее. Все, что он мог, это гладить Юдзуру по спине в попытке привести в чувство и судорожно искать ответ. — Послушай, Нарита, — начал он через несколько минут. — Ты тоже можешь ошибаться. Плечи у Юдзуру напряглись; его внимательно слушали, и Чиаки воодушевленно продолжил: — Нынешняя жизнь Оги Такаи полна опасностей, но не существует в мире безвыходных ситуаций. Я более чем уверен: то, что ты... Что тебе приснилось. Это пришло от усталости, от волнений. Это чувство безысходности — оно не из-за сна. Оно из-за твоих дневных переживаний. Юдзуру поднял голову, и Чиаки дернул уголком рта, обозначая подбадривающую улыбке. — Думаю, я завтра могу спросить Наоэ — можем ли поехать к ним. Я уверен, эта встреча пойдет тебе на пользу. Юдзуру слабо улыбнулся. Губы его, впрочем, уже не дрожали. — Чиаки, я... — Не переживай, Нарита. Я уверен, волнение — это единственная проблема. Юдзуру кивнул, и Чиаки крепче сжал его плечи, подтверждая сказанное еще и невербально. Сам он в свои слова не верил ни капельки.