Call me

Последнее, что осталось в памяти Киёмицу — крик кого-то из отряда, хриплое дыхание хозяина и металлический лягз. Он не сразу понял, что не чувствует ног, но сразу почувствовал острую боль, застилающую разум. Единственная мысль, которая билась птицей в угасающем сознании — была горькая мысль о том, что он не смог защитить хозяина от атаки. Жгучие стыд и сожаление были хуже той боли, что испытывал Киёмицу. Он отключился, проснувшись на мгновение уже в родной комнате хозяина. Сам хозяин сидел рядом, тихо разговаривая с незнакомым мужчиной, он был хмур и серьёзен, но для Киёмицу это было не важно — главное, что с хозяином всё хорошо. Остальное не имеет значения. Окружающий мир ускользал. Сквозь боль и шум в голове, он мог слышать, как зовёт его Ясусада, всхлипывая, и, то и дело, срываясь на хрип. Киёмицу часто приходил в себя, но всегда урывками — на пару секунд. Боль никуда не уходила, мучила его, обвивала и сдавливала словно жгутами. То и дело он пытался кричать, но крики застревали где-то в груди, скапливались огромным давящим комом. Казалось, выхода нет, и Киёмицу отчаивался, склонял колени перед раздирающими его ощущениям, но боль, словно чувствуя покорность, с новой силой сдавливала в тиски, текла раскалённым огнём по венам. В памяти всплывало лицо хозяина. Он всегда улыбался и был душой отряда, он защищал то, что было ему дорого, он преобразил Киёмицу так, как никто и не ожидал. Меч, который должны были списать со счетов, вновь засиял стальным блеском, верно служа хозяину столько лет. Киёмицу вспоминал Ясусаду — тот появился совсем недавно, но так быстро стал другом, братом, частью его самого. Мысли о том, что он больше никогда не увидит тех, кто был ему дорог, сковывали цепями и разрушали его. Перед глазами плясали размытые искорки, опадая на кожу, разъедая и застревая внутри острыми шипами. Он не сразу понял, что умирает. Или уже умер. Его окружила темнота, боль внезапно отступила, а сам он почувствовал, что снова чувствует ноги. В теле появилась неожиданная лёгкость, казалось, что если бы он захотел, то смог бы рвануть с места в бой, продолжая то, что так и не успел закончить. Но всему этому уже не дано было случиться — пустота беспощадно поглощала его. Кажется, на миг он забыл своё имя. Чувства стали притупляться, а внутри угасал огонь, переставало биться сердце. Уже забываясь, он отстранённо заметил, как тьма высосала из него эмоции, оставляя лишь разум, не способный более бороться и искать выход. Киёмицу закрыл глаза, не чувствуя разницы, растворяясь в небытие так, словно его никогда и не существовало на свете. * До него смутно доносился чей-то голос. Кто-то кричал. И было нечто неуловимо знакомое в этом крике — родное и близкое, словно так уже было когда-то, так давно, что он и не мог вспомнить. Киёмицу попытался пошевелиться, но его будто бы что-то удерживало — от любой попытки освободиться лишь сильнее сдавливало горло и запястья. Дышать получалось с трудом, из груди вырывались рваные короткие вздохи. Что-то не хотело отпускать его, силилось удержать, стереть из сознания желание отыскать в сознании того, кто его так старательно звал. Темнота упорно оплетала тело своими нитями, утягивая в самый дальний, и самый непроглядный уголок. Но голос, что его звал, был не менее серьёзен в своих намерениях. Звук нарастал, проникая в сердце, порождая новое и удивительное чувство. Киёмицу с необычайной ясностью осознал, что звали именно его, что именно ему необходимо вернуться. Чувство разрослось, превратилось в желание высвободиться из цепких пут, узнать, чей голос так упорно вытягивает его на поверхность из непроглядной тёмной бездны. Щурясь от яркого света, он пришёл в себя. Глаза сразу же заслезились, и он попытался пошевелиться, силясь смахнуть слезинку. Руки, однако, не слушались — лишь дёрнулись раз и устало упали. Звук оглушил Киёмицу, казалось, он слышал, как пылинки опускаются на пол. Он заново привыкал к миру, стараясь как можно быстрее понять, что происходит, что случилось, и почему он оказался здесь — такой беспомощный и беззащитный. Он с завидным упорством рылся в памяти, силясь отыскать ответы на свои вопросы, отчего гул в голове нарастал и сливался с прочими звуками, которые всё лились, и лились, казалось бы, нескончаемым потоком. Вот, он услышал тихий всхлип и ощутил чужую руку на своей руке, повернуться и посмотреть, чья она, однако, не хватало сил. Он слышал своё имя, бесконечные просьбы вернуться, не умирать. Он различил в этом голосе тот самый крик. Он, наконец-то, вспомнил его! Не узнавать его было так глупо, что Киёмицу рассмеялся бы, если бы мог. Он знал этот голос, знал все его оттенки, знал, как самого себя. — Я... — вместо слов вышел хрип, а горло обожгло. На секунду наступила тишина, а затем он почувствовал, как сжали его руку, а тихие всхлипы перешли в громкие рыдания. Тяжёлые капли падали на кожу, скатываясь, пропитывая ткань одеяла и оставляя прохладный след. Он смог слегка повернуть голову, желая убедиться в реальности происходящего. Всё оказалось именно так, как он думал. Рядом, вцепившись в его руку, сидел Ясусада. Слёзы градом лились из обычно ясных глаз. Он выглядел не таким, каким его помнил Киёмицу. Сейчас он был уставшим и измождённым, будто не спал несколько ночей — под глазами залегли тени, щёки покраснели от постоянных слёз, а нижняя губа была искусана. Киёмицу почувствовал себя виноватым. Ему сразу захотелось стереть чужие слёзы и обнять Ясусаду, чтобы тот успокоился и не смотрел так затравленно, словно Киёмицу в любой момент мог исчезнуть. Ясусада, кажется, пытался что-то говорить, но сознание подвело Киёмицу, посчитав, что он и так провёл слишком много времени в реальном мире, забирая его обратно в небытие. Сколько прошло времени, Киёмицу не знал, но когда он в следующий раз открыл глаза, за окном уже сгущались сумерки, а комнату мягким светом освещала лампа. Ясусада, свернувшись, лежал рядом, даже во сне не отпуская руки Киёмицу. Сейчас он выглядел умиротворённо, но перед глазами всё ещё стоял тот затравленный образ, который Киёмицу теперь не так просто будет выкинуть из головы. Сейчас он чувствовал себя лучше, чем в прошлый раз. Он даже смог несколько раз повернуть голову и осмотреть помещение, в котором сейчас находился. Ничего примечательного — это оказалась комната лазарета, где мечи обычно проходили процесс восстановления после тяжёлых — и не очень — битв. Киёмицу разглядывал тускло освещённый лампой потолок так, как до этого разглядывал его тысячу раз, попадая сюда. Но раньше это всегда был мимолётный взгляд, пока рану промывают раствором и осторожно проходятся мягкой тряпочкой, забинтовывая. В этот раз он пристально всматривался в каждую щель между досками и размышлял о том, что произошло, о своих видениях или воспоминаниях, которым пока не мог найти объяснения. Раздумья были прерваны, когда рядом зашевелился Ясусада, просыпаясь. Киёмицу повернул голову в его сторону, наблюдая за ним. Ясусада открыл глаза и, сонно моргая, посмотрел на Киёмицу. Вмиг сон сняло как рукой, а на глаза товарища навернулись слёзы. На протяжении нескольких минут они молча смотрели друг на друга, а затем Ясусада подвинулся ближе и уткнулся в плечо Киёмицу. Услышав судорожный вздох, он с усилием подвинул голову, чтобы уткнуться носом в макушку, простым жестом давая понять, что всё уже хорошо. Оба молчали, явно не зная, какие слова подобрать. Каждый думал о своём, и Киёмицу снова и снова восстанавливал в памяти недавний сон, то и дело прикрывая глаза и проваливаясь в дремоту. Всё это время Ясусада неподвижно лежал рядом, продолжая сжимать руку Киёмицу. — Я думал, ты умрёшь, — наконец, устало произнёс он. Голос казался глухим, и Киёмицу не сразу осознал, что фраза прозвучала в реальности, а не в его голове, — думал, что придётся снова пережить то, что случилось тогда. Что за «тогда» Киёмицу догадался сразу, и почти всё сразу встало на свои места, выстроилось в ряд перед крепнущим сознанием. И воспоминания о прежнем хозяине, и душная комната, где он так и не смог выполнить свой долг до конца, и громкий голос Ясусады, который в тот раз так и не достиг Киёмицу, не сумел вытащить с того света. Он вспомнил, как слышал его на протяжении всей агонии, как пытался дать знать, что слышит, пытался попросить остаться с хозяином и не печалиться. Он вспомнил, как первый раз очнулся в незнакомом месте, где обрёл нового хозяина и ждал. Ждал, как когда-то Ясусада ждал его выздоровления, ждал изо дня в день, продолжая мириться с отсутствием важной, неотделимой части себя самого. И, когда дождался, как услышал, что его зовёт по имени знакомый голос. Он отвлёкся от своих размышлений, когда заметил, что Ясусада обратился к нему и продолжил говорить дальше. Киёмицу не заметил, когда через него успели перекинуть руку, обнимая и прижимая ближе, не вслушивался в слова, различая только сам голос, который то и дело произносил его имя. С трудом дотянувшись до плеча Ясусады, Киёмицу слегка сжал его, привлекая к себе внимание. — Ты звал меня, — голос казался чужим, сиплым, будто горло, и правда, долго сдавливали, — я слышал тебя. Ясусада чуть приподнялся, внимательно и удивлённо разглядывая Киёмицу, а потом улыбнулся, убирая чёлку с лица. Казалось, он понял всё без слов, будто прочувствовал, что пережил Киёмицу и знал, что тот хотел передать своими словами. — Я всегда буду звать тебя, Киёмицу. Больше не позволю тебе уйти. И это было правдой. Киёмицу верил в то, что, чтобы ни случилось, где бы он ни был, он услышит голос Ясусады и вернётся домой — туда, где его ждут. Киёмицу закрыл глаза, ощущая, как Ясусада снова устроился рядом и обнял, переплетая их пальцы, несильно сжимая. И словно защитный талисман от любых бед осталось между ними, так и не произнесённое, «я здесь».