* * *
Журналисты соврут. Придумают выколотые глаза и пропавшие руки, чтобы читателям в стенах уютных квартир было колко и жутко: «Ух-х... не со мной». И лихой умник Мелло тоже поверит. Не поймёт, даже если ты сам перед ним исповедуешься: твоя исповедь будет, наверное, фактами, а не чувствами. Какой-нибудь факт он пропустит, ослеплённый твоей откровенностью. И кому придёт в голову, что безглазым не могут идти очки?.. Мисора внимательна, как инструмент в твоей тощей руке, и красива, как тело, сквозь которое светит душа – не её. Я смотрю, как Мисора ступает по полу, и пытаюсь расслышать: ты ли это, действительно – ты?.. ...Если не можешь быть с кем-то – стань им. Будет иллюзия слитости и присутствия, и тогда, сам с собой, может, будешь неодиноким. Ложь. Помню холмы, поросшие вереском. Ты пролезал сквозь ограду приюта и уходил – посидеть на заросшем песчаном карьере под яблоней. А я крался следом, приникая к траве, как лисица. Ты замечал, никогда не ругался – и я выходил, подбирался с подветренной стороны и садился поодаль на камень. Мы смотрели вниз – на холмы, сады и на реку. Была осень, жгли в садах листья; от реки поднимался туман и сплетался с полосками дыма. Постепенно туман заполнял всю ложбину, и белые волны доходили до самых холмов. Мне казалось тогда – мир затоплен, только мы и остались. Я грыз яблоко и швырялся огрызком в туман. А ты яблоки не любил. Потом мы возвращались, и ты говорил дяде Вамми, на какой из счетов поместить сбережения. А ко мне по ночам всё катились волны тумана, и шуршала сухая трава – твой босой уходящий шаг. Просыпался рывком, вскинувшись – понимал, что уйдёшь.* * *
Постепенно размылись добро и зло. Осень огненная, ржавым месяцем режет Самайн, и привычно горят имена вокруг – чьи-то только зажглись, чьи-то тлеют. А моё? Как вампир – себя в зеркале не увижу. Знаешь ли ты, что такое – сгорать долго-долго? Ты так любишь буквы и цифры... Пока падала спичка, в сознании чиркнуло искрой: может, всё-таки явишься? Сам – спасёшь меня?.. Не надежда – мечта. У Мисоры горячие руки. Или нет – это я тут без кожи. А наручники – лёд... Обгорелая тварь -- я не стóю и ногтя на твоём босом пальце. Дотлевая в застенках, не жду, что придёшь. Сердце бьётся вполсилы – пополню статистику. Стану цифрой в твоём чёрно-белом безмолвии – тоже угольно-чёрной, не огненной. Я боюсь – ты умрёшь от того, что не сможешь учесть; от чего-то иррационального. Я хочу быть тебе оберегом, хоть и знаю – начертанного не стереть. Шорох вереска. Катятся серые волны. В ветре – шелест страниц, пишет ночь ржавым стилосом на горелых обрывках – созвездия. Имена разлились на всё небо, как закат в сентябре. Я прошу: забери моё имя. Пусть оно защитит. Всё, чего я, возможно, хоте...