Обещаю

      Ханджи. Кажется, одно лишь это имя уже могло вызвать у капрала ужасную мигрень, заставляя его морщиться и быстро переключаться на что-то другое. Кажется, оно настолько уже въелось в мозг Леви, что он просто не представляет, как его оттуда убрать. Признаться, Аккерман даже не знал, что его бесило больше: её неугомонность или то, что он сам не мог выбросить её из собственной головы. Он не мог даже понять, почему это его бесило и почему он так часто вспоминает об этом очкастом недоразумении, которая привносила хаос во все, к чему прикасалась.       Леви любил порядок во всем и был очень педантичен относительно бумажной работы, а Зое всегда писала небрежно, торопливо, кривыми буквами и с огромными чернильными кляксами, будто бы торопилась куда-то. Она всегда будто торопится. Однажды он ехидно спросил, куда она так спешит, и получил в ответ самый неожиданный ответ: «Жить». Но ведь они и так живут, к чему вечная спешка? Возникало такое ощущение, словно она боится что-то не успеть в жизни. Вот уж точно неугомонная. Леви ненавидел переписывать каждый её отчет, чтобы предоставить Ирвину нормальный, достойный майора разведкорпуса. Леви ненавидел переделывать работу за неё, но переделывал, а отчеты, написанные её рукой, оставлял себе. Он не признавался, но, возможно, делал то, что ненавидел, лишь потому что хотел сохранить её отчеты у себя самого и не отдавать их Смиту. Зачем? Просто прихоть. Ведь можно же сильнейшему бойцу человечества позволить себе такую маленькую прихоть?       Зое была занудой. Она все время рассказывала о титанах, пыталась их изучать, говорила о чем-то совершенно невразумительном порой. По крайней мере для Леви, который не понимал ни анатомию, ни зоологию. Может сам себе оказать скорую помощь — уже неплохо, да, и понимает, где жизненно важные органы у человека, так что это не проблема. Но вот углубляться в то, что, как и почему работает в его теле, он не хотел. Это было мерзко. Но глаза… Её глаза будто горели и искрились яркими красками, когда она что-то рассказывала. Он никогда не мог остановить её и заставить молчать, никогда не мог встать и уйти. Кроме одного раза. В первую ночь, когда пришел Эрен. Может, сама Ханджи и не замечала, но Леви не хотел, чтобы кто-то другой заметил, как он слушает, не смея отвести взгляда от её глаз. Совершенно обычных, но таких пронзительных. Тех, которые заставляют даже его на время позабыть о том, что они на войне, позабыть о грядущей опасности, о том, что они могут в любой момент погибнуть — даже если от рук той же военной полиции.       Ханджи была очкастой. Леви всегда насмехался над ней из-за её плохого зрения, ведь однажды, потеряв очки, она даже спутала Моблита и командора Ирвина. Так смешно вышло, когда она схватила Смита за руку и потащила в кабинет, дабы обсудить ход какого-то эксперимента, а потом — надела очки. Впрочем, пожалуй, стоит признать, что это его взбесило. И пожалуй, это был единственный раз, когда Аккерман хотел причинить боль своему хозяину, ведь проклятье Аккерманов… Чертово проклятье. Это был единственный раз, когда он пожелал отрубить ему еще и вторую руку, чтобы майор больше не смогла вот так схватиться за него. В другой раз, когда Зое нежно взяла за руку Эрена и назвала его Леви, у капрала перехватило дыхание. И он даже не мог предположить, оттого ли это, что он теперь вновь почему-то злился или же просто оттого, как она взяла Йегера за руку, подумав, что это он. Ханджи никогда не обижалась, когда он её звал очкастой, она лишь всегда переводила все в шутку. Возникало такое впечатление, будто и вся жизнь для неё — веселая шутка, с которой можно так просто посмеяться.       Когда Ханджи смотрела на кого-то своим убеждающим взглядом, Леви точно знал, что тот, в чьи глаза она смотрит, точно выполнит все, что она попросит. И Рой из газеты, и пастор Ник, и многие другие. Все они делали то, что она просила. И капрал был убежден, что и сам бы никогда не смог отказать, даже если бы она велела ему броситься в пасть титану. Он ненавидел разбрасываться чужими или собственной жизнью, он ненавидел видеть, как товарищи умирают, особенно когда он даже не имеет возможности попрощаться, как в случае с Петрой. Но попроси об этом Зое — он бы бросил всех на смерть. Почему? Аккерман списывал это на еще одну собственную прихоть. Но майор никогда его ни о чем не просила, а если и просила — то скорее шутила, лукавила и уговаривала, смеясь. Будто бы давая шанс Леви выкрутиться и отказаться. Но он все равно редко отказывал, глядя ей прямо в глаза. В моменты, когда она снимала очки и смотрела на него, ему казалось, что в глазах, помимо детской радости и счастья, он видит давно спрятанную боль. Ведь когда-то она пришла в разведотряд мстить, а не исследовать. Но он никогда об этом не говорил и считал её сильной, ведь она смогла переступить через прошлое и жить дальше. В отличие от многих новобранцев. В отличие даже от него самого. Он так и не смог позабыть ни смерти Изабель и Фарлана, ни смерть Петры. Петра была особенной. Он её не любил, но она единственная видела его собственные чувства и перед той роковой вылазкой просила Леви непременно признать свои чувства, пока не стало слишком поздно.       Леви мало спал и всегда-всегда вел себя спокойно и даже в какой-то мере надменно, считая, что он лучше других. Иногда казалось, что майор была его полной противоположностью. Глядя на неё, можно было подобрать лишь один эпитет: живая. Такая живая, что невозможно взгляд отвести. Рядом с ней Аккерман скорее напоминал какой-то ходячий труп, ведь эти вечные синяки под глазами, медленные и размеренные движения будто показывали, что он какой-то неживой. Не в физическом смысле, но в моральном. И кажется, только в своих ехидных комментариях, относившихся к Зое, он иногда оживал. Это видела одна лишь Петра, а он в тот день так жестоко её оборвал. Ханджи всегда в движении и всегда строит безумные теории, которые потом на деле оказываются далеко не такими безумными, а почти что правдой. Она и правда гениальна. Признаться, Леви восхищался её умом. При желании она смогла бы строить невероятные стратегии и планы, но она предпочла изучение. И от неё пользы там было даже больше, ведь стратегии умели придумывать и полковник Несс — он надеялся, что он на Небесах, а не в Аду, — и Арлерт, и командор. В её стратегиях пока не было надобности, как и в том, чтобы она всегда стояла в первых рядах разведотряда. Так она могла быть в безопасности хотя бы изредка.       Она всегда была такой ужасно неопрятной, что Леви просто понять её не мог. Она порой забывала даже душ принимать, и тогда капралу приходилось силком её тащить, угрожая убрать её кабинет дочиста. Порой капрал не мог её понять, ведь она умудрялась быть такой привлекательной, даже несмотря на то, что практически не причесывалась и лишь закалывала волосы в какой-то странный и непонятный пучок заколкой. Впрочем, это даже немного льстило ему, ведь эту заколку именно он ей и подарил. На день рождения. В разведотряде они не могли позволить себе часто праздновать чьи-то дни рождения, потому как в основном солдаты до них не доживали, поэтому её день рождения стал огромным событием для всех них, и Аккерман даже, вопреки изначальному желанию поиздеваться и подарить мыло, подарил ей заколку, которой она и ныне, спустя четыре года, закалывает волосы. Необходимо признать, что она была красива, и многие, порой даже сам Ирвин, заглядывались на неё, после чего долго не могли понять колкие комментарии со стороны Леви. Он так проявлял свою ревность, хотя сам себе это обосновывал обычной очередной прихотью.       Слишком много прихотей для того, кто на себе познал, как эгоизм может погубить жизнь не только его, но и товарищей.       Был один единственный раз, когда Зое попросила капрала об одолжении и клятвенно заверила его в том, что не останется в долгу и сделает все, что он попросит. Она попросила поручиться за Эрена Йегера и включить его в состав разведотряда. Самого Леви эта просьба даже задела, он так хотел тогда отказаться, хотел заявить, что никакого Эрена в их отряде не будет. Что он не будет ручаться за совершенно незнакомого ему человека. Но кажется, в тот раз Ханджи была готова даже заплакать. Она никогда не плакала, даже если во время вылазки умирали её близкие, поэтому он, увидев слезы в уголках её глаз, вздохнул и сдался. Он знал, что это была всего лишь уловка хитрой девицы, знал, что она всего лишь начала бы ныть о том, как хочет исследовать его и поставить пару экспериментов и не более. Тогда, ляпнув что-то на подобие «будешь должна», он спустился в темницу к командору Ирвину Смиту. Он знал, что нужно делать.       Ханджи всегда уведомляла его о новостях первым, и когда от неё из столицы пришло письмо о том, что она — следующий командор, он побледнел и скомкал письмо, тотчас выбрасывая его в той комнатке, где они временно остановились тогда. Доверие Смита к ней, конечно, было обосновано, но в некоторые моменты так хотелось… Хотелось, чтобы Ирвин не обращался так с ней, будто она — самый близкий ему человек. И даже трудно сказать, кого именно ревновал Аккерман — командора или майора. Но была у него и другая причина злиться. Именно командор разведотряда подвергался наибольшей опасности, именно он вел солдат в бой, стоял в центральном авангарде. И это не могло не бесить, ведь отряд Леви, несмотря на все споры, всегда находится в арьергарде. Они были самыми дорогими бойцами отряда, и он не смог бы защитить её, если бы что-то пошло не так. Когда же командором был Ирвин, Ханджи все равно всегда ехала рядом с ним. Но Леви хотя бы точно знал, что со Смитом она в безопасности, хотя и все равно злился.       Леви никогда не мог понять, почему же так переживает об этой очкастой помешанной на титанах зануде. Может, потому что она — точная его противоположность? Может, потому что с ней он чувствует себя свободным и живым? Возможно, потому что… Она позволяла ему позабыть о том, что они на войне, о том, что жизнь может оборваться в любой момент. Она научила его наслаждаться ею.       Ханджи Зое.       Странное имя, которое по мнению капрала даже не имело никакого значения. Но почему же именно это имя стало для него синонимом слова «жизнь»? Она такая… Такая странная. Будто не из мира сего или не из этого времени. Определенно, ей надо было родиться не во время такой войны, ей надо было быть не солдатом. Казарма совершенно не подходит ей в качестве жилья, ей бы жить где-нибудь в столице, быть художницей или поэтессой. Странно, но именно в качестве этих людей он видел эту личность. Такая творческая, неординарная и такая уникальная, и подобных ей нет нигде в мире. Он не хотел, чтобы она была здесь, воевала и подвергала себя саму опасности.       А с другой стороны, пожалуй, именно из-за неё он подвергал себя вечному недосыпу и постоянным тренировкам. Обдумывая новый план вылазки с Ирвином по ночам, хотя мог бы вместо этого спать, упорно тренируясь с новобранцами, хотя мог бы, как Оруо, задрать нос и не тренироваться, он доказывал самому себе, что сможет её защитить в нужный момент.       Погрузившись в свои мысли, он и не заметил, как солнце начало садиться. Капрал сразу заторопился. Вот-вот они должны будут отправиться на вылазку к стене Мария, ведь именно этой ночью они должны будут вернуть её и заделать дыру в стене Мария, вернуть свои территории, а главное — попасть в подвал этого Йегера в Шиганщине.       — Эй, очкастая, — окликнул он девушку, которая шла и препиралась о чем-то со своим помощником Моблитом. Зое удивленно остановилась и с интересом и такими милыми смешинками в глазах посмотрела на Леви. Она была выше, и Аккерману пришлось немного приподнять голову. — Смотри не помри. Не то уберу твой кабинет дочиста и протру от пыли все твои книги. Каждую. Обещаю.       Ханджи, признаться, была очень сильно удивлена и даже приподняла бровь, не понимая, к чему эта забота. Обычно ведь Леви, раздраженный её вечной беганиной, желал ей быть съеденной титаном, хотя они оба и понимали, что это были всего лишь шутки, и Леви слишком хорошо знает ценность каждой жизни, чтобы всерьез такое пожелать. Но с другой стороны майор была очень приятно удивлена тому, что услышала. Ведь это фактически… Просьба не умирать, ведь экспедиция обещает быть опасной. И Зое сдалась. Кажется, давно в голосе у капрала не было такой просто искренности и даже какой-то детской наивности, будто тот ребенок, которому пришлось повзрослеть слишком рано, вновь возвратился к нему. И кажется, именно Зое и будила того ребенка, которому в детстве недодали любви.       — Не смей трогать мой кабинет! Я выживу. И если ты тронешь хоть что-то, на опыты тебя заберу. Обещаю.       Странные своеобразные обещания были даны под добрую улыбку Моблита. Ни один из них не стеснялся его присутствия, ведь он был всегда. Ходил за Ханджи тенью, как будто действительно прирос к ней. Но все понимали, что он просто слишком желал защитить своего капитана.

***

      Леви в очередной раз тихо выругался, когда наконец взобрался на стену с Эреном под руку, когда Микаса помогла дотащить тело Армина, а Флок — продолжал прижимать к себе уже бездыханное тело командора. Всего этого можно было бы избежать, если бы ему не отдали приказ идти сражаться со Звероподобным, но что теперь уже вспоминать? Ведь все это уже прошло. Капралу было тяжело морально оттого, что он, фактически, сам отправил на смерть Ирвина. Он чувствовал на себе укоряющие взгляды Флока, а Зое… Зое так ничего ему и не сказала после того, как он ввел инъекцию Армину Арлерту, ведь именно ему было суждено повести отряд дальше и составлять для него свои стратегии. Он это понимал, а еще понимал, что он борется не только за какую-то непонятную и неведомую цель «спасти человечество», но также и за мечту увидеть море, а потому у него было, возможно, больше решимости вести других вперед. Ведь Леви слышал его слова о море. Но никто не смог бы понять его. У Леви никогда не было мечты, и возможно, это был еще один толчок к тому, чтобы спасти именно этого блондинистого подростка. Ведь они еще дети. Иначе назвать их и язык не поворачивался.       Но Ханджи, кажется, этого не понимала, и лишь поджимала губы, не глядя на него. Все молчали, даже Конни, беспокоящийся о своем лучшем друге — Саше, которая лежала без сознания, — молчал. И Жан, которому было сейчас не до разговоров, и эти Йегер и Аккерман. Все молчали. Тишина впервые не расслабляла капрала, а напрягала, и он сел на край стены, свесив оттуда ноги. Почему-то в голову лезла какая-то детская песенка про зайчика, которую ему когда-то пела мама. Кушель. Кажется, так её звали? И почему он именно теперь додумался впасть в детство? Почему? От осознания ли это того, что теперь… Зое перестанет быть такой дружелюбной с ним? И вся их хрупкая дружба рухнет?       — Эй, Леви, — села рядом с ним с ним майор, и капрал вздрогнул. Он не думал даже, что Ханджи заговорит первой. И нотки вины, что только теперь появились в её голосе… Разве она не должна винить его в смерти Ирвина? Ведь она тоже считала, что нужно было спасти его…       — Что, станешь мне читать лекцию о том, что надо думать головой? — хмыкнул Леви, но наткнулся лишь на серьезный взгляд Зое. Тот убеждающий взгляд, которому невозможно было сопротивляться. И она убеждала его замолчать и выслушать, а потому Аккерман не смог сказать больше ни слова.       — Я не об этом, — отмахнулась майор, как только увидела, что Леви не собирается её перебивать и выслушает до конца. — Я понимаю, что у тебя были причины оставить в живых Армина. Ты ничего не делаешь просто так, так что… Я понимаю, хотя мне и больно терять товарища, с которым мы служили бок о бок больше пяти лет. Он был последним из них… Но я отвлеклась. Я не смогла сдержать обещания, Леви.       Тут капрал не удержался и уже открыл рот в немом изумлении. Не смогла сдержать обещание выжить? Как так? Ведь вот она, рядом с ним. Или это у него после такого трудного морального выбора окончательно крыша поехала? Нет, такого быть не может. И он не удержался, коснулся пальцами её локонов, небрежно заколотых заколкой. Его заколкой. Она жива и сидит рядом.       — Да не в этом смысле. Меня спас Моблит…       — Майор! — закричал Моблит, как только понял, что Колосс вот-вот превратится. От взрывной волны не сможет защититься никто. От этого жара умрут все, но он не мог позволить своему капитану умереть. Он решительно ударил её по спине своим Громовым Копьем, скинув её в колодец, и до нее с трудом донеслись его последние слова. — Выживите. Вы ведь пообещали капралу…       Он умер сам, но смог спасти хотя бы её, и пусть она сильно ударилась головой в колодце, пусть едва не разбила заколку там, но выжила. Сидя там в колодце, пока оставшиеся новобранцы отчаянно сражались не на жизнь, а насмерть, пока они рисковали собой, чтобы хотя бы не весь разведотряд был уничтожен, она могла лишь вертеть в руках ту самую заколку, тот подарок. Кажется, даже до такого гения как она слова Аккермана дошли только теперь. То, что именно он хотел сказать в этот раз, то, чего он так долго не мог выразить.       Любовь.       — Так что я великодушно позволяю тебе убрать мой кабинет, — вздохнула она. Пусть она и не хотела этого, но все равно была человеком чести и свои собственные обещания исполняла. Она не смогла выполнить свое, а потому заставила себя это сказать скрепя сердце. Но было еще кое-что, что она должна была сказать Леви. То, чего она не замечала долгие годы, то, отчего бежала в погоне за жизнью. — И я тоже тебя люблю, так что не смей умирать.       Она видела, как расширились от удивления глаза Леви, видела, как он хотел еще что-то сказать, но Зое уже встала и пошла к Армину, который пришел в себя и теперь корил себя самого за смерть Иврина. Вечно он берет всю вину на себя.