Драбблы

Тал смотрит на маленькую ладошку, на тоненькие пальчики, вцепившиеся в край ленты на маске. Смотрит в большие зеленые глаза, яркие-яркие, как трава на лугах. Мальчик у его ног дрожит всем телом, но взгляд у него неожиданно твердый, и хватка крепкая. Смешно торчат во все стороны встрепанные светлые волосы. Баек Чон не любит детей. Вообще. Маленькие, мерзкие, противные, громкие выродки. Проблемы, да и только. Для него вообще не был особой проблемой выбор жертвы – мужчины, женщины, дети. В сущности, одно и то же. Мясо. Но этот другой. Он молчит, кусая и так разодранные в кровь губы, смотрит дерзко, как даже самые отчаянные не смотрели на безжалостного Тала. И это вызывает что-то в глубине пропитанной кровью души, что-то странное, яркое, как эти глаза. Что-то, от чего хочется избавиться. Баек Чон чувствует чачаонга в этом ребенке. И это будит охотничий инстинкт в нем. - Ты ранен. У мальчишки противный голос, тонкий слишком, слишком детский. И бьется ярость в венах, гремя гимном, взывающим к смерти. - Дай! Ын-Юль представляет, как сжимает протянутую грязную ладошку, как крошатся кости под его пальцами, и брызжет кровь на высохшую землю. Представляет красочно, и ладони колит от ощущения теплой кожи. Но так ничего и не делает, только садится на корточки рядом, заглядывая в зеленые глаза. - Ты умеешь лечить? Баек Чон умеет скалиться – это лучшее, что он умеет делать, после убийств, конечно же. И бессовестно этим пользуется, хотя на сопляка это совершенно не действует. Мальчишка кивает уверенно, кусает щеку изнутри, кидая короткий взгляд на катану в ножнах, и смело тянется к глубокой, но не смертельной ране, раскроившей плечо. Под его ладонями бьет волнами тепло, щиплется в мелких порезах, расходясь по телу. Ын-Юль сверлит взглядом пыльные пряди перед глазами и отчего-то думает, что они будут такими же яркими, если их хорошенько отмыть. - Зовут-то тебя как, смельчак? Убивать его если и хочется, то уже определенно не так сильно. Мальчик не поднимает глаз, только качает головой отрицательно. Ну, конечно же. Разве кто-то может дать имя тому, кого нет. Тал сжимает в пальцах хрупкое запястье, сводя на нет тепло и возвращая тупую, такую привычную уже, боль в плече. Он встает, выдерживая растерянный взгляд, и разворачивается, оставляя ребенка позади, сидеть посреди разрушенной деревни. И только через пару десятков шагов его настигает шальная мысль. Мысль, которая не вяжется с образом «мясника», но такая правильная в данный момент. Когда Ын-Юль оборачивается, мальчишка все так же не сводит с него глаз. - Сэ-Ха, - кричит Тал, даже не пытаясь спрятать широкую ухмылку. – Тебя зовут Сэ-Ха, пацан. Не забудь это. И на губах ребенка расцветает улыбка.