Anschluss

Мягкие руки прижали Рейнхарда лицом к стене меж светло-серых пилястр роскошного номера в венском отеле Метрополь, когда он потянулся за своим кителем, выйдя из душа. Наконец они остались одни после всех торжеств по поводу аншлюса Австрии. Генрих безотлагательно этим воспользовался. Он щелкнул подтяжками по спине подчиненного и развел их в стороны, путая его руки в черных переплетениях. Слегка отклонившись верхней половиной тела от плоскости стены назад, Рейнхард обернулся через плечо: темная безупречно гладко причесанная макушка виднелась у него за спиной. Немного опустив голову, группенфюрер заметил оголенные плечи позади своих: Генрих уже подготовился. Рейхсфюрер подтолкнул подчиненного плотнее к стене. Рейнхард остудил голову прохладой гладкой поверхности и закрыл глаза. — Не отвлекайся, — прошипел Генрих чужим голосом так, что его любимый сам испугался своей затеи и просьбы к рейхсфюреру, к выполнению которой тот приступил; но не подал виду. Он знал, что Гиммлер намеренно не причинит ему боли, но может случайно не рассчитать, и неизвестно, что страшнее. Гейдрих не думал, что у него так хорошо получится вжиться в роль уже с первых минут, и он не мог определиться, радовала его неожиданность или нет. Но он слишком привык к нежности рейхсфюрера, непреодолимо хотелось почувствовать себя его подчиненным в полной мере. Быть по-настоящему грубым Генрих всё равно бы не смог, но Рейнхард пресытился его чрезмерно ласковым отношением. Хоть Гиммлер и требовал называть себя по званию, от одного этого аспекта Гейдриху не удавалось почувствовать его власть над собой. Он не знал такого обращения до встречи с ним и считал, что для удовлетворения своей потребности принадлежать рейхсфюреру, последнему необходимо подчинять его себе разными способами. Генриху было нетрудно потакать этим болезненным стремлениям, но понять их он не был способен, ибо они, вероятно, уходили своими корнями в несчастливое детство. Рейнхард был зависим от всякого рода страданий, а с рейхсфюрером ему их недоставало. Он не хотел корчить из себя жертву, он желал ею быть без поблажек, добиться отсутствия которых при достигнутом им положении было крайне сложно. Но Генрих пошел ему навстречу, как и почти всегда. Ему самому такое разнообразие пришлось по вкусу, как оказалось. Главное, чтобы любимому было хорошо и себе — не плохо. Ведь на самом-то деле Гиммлер любил командовать и не любил подчиняться, только выражалось это в нем в некой мере завуалированно. Вне зависимости от того, кто кого развернул к себе спиной или уложил на лопатки, Генрих оставался главным. По этой причине достижение гармонии было неизбежно. Слившись со стеной, щекой прижимаясь к холодной штукатурке, Гейдрих выглядел высеченным на ней рельефом выразительного профиля. Рейхсфюрер выпустил его рубашку из галифе, и она широким полотном накрыла блуждающие по телу подчиненного руки с многозначащими для магистра черного ордена перстнями. Генрих протиснул ладони вперед, ему пришлось отделить ими Рейнхарда от стены, чтобы расстегнуть пуговицы. В таком захвате поверх рук рейхсфюрер продержал его недолго. Когда уже обнаженной грудью, широкой, но впалой, он почувствовал холод, на глаза ему легла шершавая повязка, текстура которой была призвана обеспечить фиксацию на переносице. Сквозь плотную ткань абсолютно ничего не было видно. Генрих хотел, чтобы подчиненный сосредоточился на ощущениях. Хотя Рейнхард открывал глаза только по необходимости, маска, в отличие от век, не пропускала ни грамма света, который Генрих не собирался гасить уже для собственного удовольствия. Рейнхард почувствовал, как Генрих заводит его руки за спину, чтобы стянуть рубашку за рукава. Рейхсфюрер сжимает его запястья в своих руках и тянет вниз, чтобы вцепиться зубами в мышцу между шеей и плечом. Рейнхард слабо дергается и покрывается мурашками, мышцы напрягаются от мучительного сладострастия. Довольно болезненное место, но в то же время прекрасно подходящее для того, чтобы сердце заколотилось так, что перестало ощущаться его биение, будто перешло ту границу, где человеческий слух еще способен уловить его стук по ребрам, и тело залила мягкая дрожь, зародившаяся глубоко под кожей. Оставив краснеющее мелкой россыпью точек пятно, Генрих уже более нежно впился в непропорционально узкую шею. Рейнхард втянул воздух сквозь зубы и поежился. Это было игрой: как долго возможно противостоять нежно-жестоким ласкам рейхсфюрера и сдерживать себя. Щетина усов щекотала и раздражала тонкую кожу в чувствительных областях изгибов шеи, делая с помощью мелких сыпеобразных точечных скоплений более плавным переход от багровеющих пежин к контрастно гладкой и чистой коже вокруг них. Генрих выпустил запястья из тисков, раскрытой на спине ладонью впечатал подчиненного обратно в стену и зацепил зубами кожу под выступающей лопаткой. Череда межзвездных космических туманностей простиралась дальше вниз по спине. Рейхсфюрер снял портупею с висящего на округлой спинке стула кителя и надел через голову на подчиненного. Шлея легла по диагонали параллельно полосе расплывающихся фиолетовых клякс. Генрих рывком притянул его за ремень галифе и развернул к себе лицом, чтобы застегнуть портупею спереди. — Не сутулься! — прикрикнул рейхсфюрер и поднял голову подчиненного над собой за подбородок. Генрих отстегнул портупею от своей униформы, лежащей на соседнем стуле, и перекинул ее через другое плечо подчиненного. Ремни скрестились друг с другом на груди и спине, и рейхсфюрер затянул их потуже. Продев палец в образованную ремнями вершину перевернутого треугольника, которая пришлась на то место, где сходятся нижние ребра, Генрих повлек подчиненного за собой к изогнутой всеми своими поверхностями софе с мягкой обивкой и закрученными внутрь подлокотниками. Рейнхард почувствовал толчок в спину. — На колени, — холодно отозвался рейхсфюрер. Группенфюрер покорно опустился на пол на ощупь. Генрих сел перед ним на софу и расстегнул галифе. Он запустил пальцы в волосы подчиненного, провел по ним и дернул за концы. Рейнхард вскинул голову, когда почувствовал, как его тянут за волосы назад. Рейхсфюрер откинулся на аксамитовую обивку и запрокинул ногу на спину подчиненного. — Начинай, — услышал Рейнхард и уперся губами в низ живота, направляемый уверенной рукой. Группенфюрер положил руки на бедра шефа под запрокинутой ногой и обхватил ртом затвердевающий член. Требовательная ладонь на затылке призывала протолкнуть его в глотку. После нескольких движений Рейнхард отпрянул и закашлялся из-за резких рывков, но затем вернулся к своему занятию. — Достаточно, — строгий голос попытался прервать группенфюрера, но тот проигнорировал приказание, за что несильно получил сапогом по ребрам, и остановился. Генрих опустил стопу на пол, убрал руки подчиненного со своих коленей, поднялся с сидения, обошел его и поставил ногу на спину в центр перекрестия ремешков. Рейнхард немного прогнулся в пояснице, сложил руки на софе и положил на них голову. Рейхсфюрер вытащил ремень из своего галифе. Он убрал ступню со спины, и группенфюрер вздрогнул от удара по ягодицам. — Ты в кого такой непослушный? Мама ремнем не била? Если бы Генрих знал, как била. Порой маленький Райни сидел один заплаканный и весь в синяках от ударов тростью из-за того, что просто был нелюбимым ребенком. Ни один его талант не оставался замечен матерью, зато все промахи младшего брата и старшей сестры почему-то ложились на него. Вследствие чего он так привязался к Генриху, проявившему к нему теплые чувства. — Била, но не ремнем, — тихо отозвался Рейнхард, не рассказывавший об этом рейхсфюреру, да и вообще кому-либо. Генрих не обратил внимания — мало ли, всех били. Но не всех и не всех одинаково, как оказалось. Рейнхард был неподвижен, но улыбался своей широкой, образующей двойные складки у рта, отсутствующие в обычном состоянии, улыбкой, которую способен был вызвать только один человек. Теперь-то он счастлив, разве что вынужден скрывать своё счастье от посторонних, но распространяться о нем у группенфюрера не было ни малейшего желания, даже если бы была возможность. Ему казалось, что так нарушится гармония их вселенной. Рейхсфюрер отбросил ремень брюк на софу и погладил бугристую напряженными мышцами спину, цепляясь перстнями за ремешки. Затем сел на колени позади подчиненного, чтобы спустить его галифе. По диагонали через тазовую область розовела дорожка от шлепка. Генрих задумчиво рассматривал свою творческую работу: все детали красиво сочетались между собой. Белое протяженное тело, будто отражавшее свет, делающий помещение ярче, исполосовано разными специально подобранными средствами, методами и материалами, как холст оригинального мастера. В каком-то смысле Рейнхард и был его холстом, на котором он писал то, что ему хотелось. Генрих достал из кармана брюк маленький флакон своего массажного масла, которое нередко использовал не по назначению. Хотя всё относительно: в своей излюбленной манере он мог бы объяснить, почему это не так, почему утверждение про назначение неверно. Рейхсфюрер обхватил ладонями, оставляя сверху большие пальцы, бока подчиненного ниже ребер между шлеями портупей. Ворсинки ковра вывернулись в обратную сторону под ерзающими по ним коленями. Постепенно Генрих стал двигаться быстрее, заставляя локти сползать со скользкой обивки. Рейнхард ухватился за деревянный подлокотник ближней к нему рукой. Он шумно дышал сквозь зубы и стучал ими в попытке сдерживать звуки, рвущиеся наружу, когда прилипающие друг к другу, покрывшиеся стягивающей пленкой сухости губы размыкались, и рот приоткрывался. Рейхсфюрер вцепился в ремни в районе лопаток и потянул за них на себя, вынуждая сильнее изогнуться и приподнять голову. Глухой и хрипловатый, вымученный и надрывный, долгий и прерывистый стон прокатился по комнате, как кульминация происходящего. Генрих встал и взял один цветок из вазы со стола. Когда он обернулся, группенфюрер сел на ковер и снял повязку с глаз, глядя в пол. Одна нога лежала в согнутом положении, на другую он облокотился рукой, опершись спиной на софу. Синие глаза хитро сощурились. Рейхсфюрер устроился в сгибе лежащей ноги, положил белый цветок рядом и освободил тело подчиненного от гнета стягивающих его поперек ремней. Неглубокие ссадины остались на местах наибольшего трения об кожу. Генрих провел цветком по скулам и груди и прицепил его прищепкой к соску. Рейнхард крепко, с силой обнял рейхсфюрера поверх рук и поцеловал в ямочку на подбородке. Генрих рассмеялся, запрокинув голову назад и одновременно склонив набок. Группенфюрер спустился ниже, к открывшемуся участку шеи. Генрих вырвался, вскочил на ноги и побежал прочь. Он раскинулся на огромной кровати в другой части комнаты и призывал жестами и крайне развитым у него языком тела раздеть себя до конца. Рейнхард медленно подошел, не сводя глаз с изворотливого тела, и стащил с него сапоги и галифе, а затем с себя, погасил свет и лёг рядом. Генрих отцепил цветок, облизнул припухшее место и обхватил голову рукой; поглаживая её по волосам, приблизился и прильнул к губам. — Gute Nacht, meine Liebe.