***
Аллен уходит от него. Уходит со слезами на глазах, отворачивается, оставляет одного где-то там, в пыльном и разрушенном Матиле, умирать в воображаемой своей свободе, умирать в лотосовой грязи и отчаянье. Уолкер оставляет его одного в собственных муках, выжигая себе сердце, сохраняя в плавленых рубцах отвратительную тайну, которую не расскажет уже совершенно никому. И Канда понимает всё это слишком поздно. Он возвращается лишь через несколько месяцев. Находит, цепляется, кричит, ненавидит почти так же, как прежде. Почти… Так же. Он помнит мутную влагу в серых глазах, которую предпочёл бы вовсе не видеть. И почему-то Канде кажется, что его предали. Аллен больше не касается его. Не улыбается, как прежде, плеща каплями веселья в лицо, не кладёт на бледную грудь ладони, не усмехается ехидно, наблюдая за едва только вылезшим из воды мечником, не подглядывает искоса за тем, как он стягивает свою безрукавку, не пытается затащить его в кровать. Аллен уже смирился. Он уже перегорел, уже выцвел, уже отпустил своего Юу на волю, которая, как теперь оказалось, была ему не очень-то и нужна. Когда-то прежде, кажется, уже очень давно, Канде казалось, что всё ещё может наладиться. Он глядел в серые глаза и почти-почти улыбался, лишь уголками раскосых глаз. Он, лёжа под усмехающимся, весёлым непонятно отчего Алленом, въевшимся, кажется под кожу, отравившим кровь, не упускающим возможности коснуться лишний раз чужого тела, поцеловать или затащить в какую-нибудь подворотню хоть посреди миссии, только чтобы сильнее сжать пальцы на его члене, даже осмелился надеяться, осмелился что-то себе обещать но… Всё это закончилось в один миг. Надежды рассыпались пылью под ногами внезапно воскресшего Алмы, акума вновь оказались только лишь акума, которых Канда был создан убивать, а не спасать, как уже посмел себе представить под властью странного седого Недомерка. Сейчас Канда думает, что это очень похоже на запоздавшую месть. Месть за то, что он слишком мало любил Уолкера, когда на это было ещё время. Канда не знает, что ему сейчас делать. Он должен был умереть тогда, вместе с Алмой, и не рассчитывал на то, что выбраться всё-таки удастся. Он прожил слишком уж длинную, по его мнению, жизнь, и умереть было бы не страшно, умереть казалось даже какой-то почти наградой, почти радостью. И было уже всё равно – найдут его или нет. Было плевать, будут ли продолжены эксперименты, будут ли появляться новые экзорцисты, выращенные из его мёртвого тела. Просто Канда знал отчего-то, что уже точно не воскреснет ещё раз. Что не придётся ему переживать всё это снова и снова. Нынешнее положение выбивает мечника из колеи. Уолкер теперь такой же, каким когда-то был Канда. Он улыбается искусственной улыбкой. Он почти не смотрит, почти не касается, даже не снимает чёртовых перчаток изо дня в день. Не отвечает на полный мольбы взгляд, не пытается успокоить, произнося странные и ничего незначащие слова утешений.***
Канда стоит на коленях. Он приходит в чужой номер, он опускается перед Уолкером ниц, он обнимает уставшие ноги и прижимается щекой к бёдрам, слабо подрагивает и прикрывает стылые, уже погасшие глаза ресницами, надеясь хотя бы опять почувствовать в волосах чужую руку. Прежний Аллен в его голове усмехается. Прежний Аллен опускается рядом, обнимает его за плечи и шепчет на ухо очередную непристойность. Прежний Аллен покачивает бёдрами, улыбаясь слишком уж вызывающе, гладит невозможно чёрные волосы и с силой сжимает их, откровенно нарываясь на жадные взгляды, на резкие и несколько грубые объятья, на сильные руки на собственных бёдрах и быстрые толчки в себе, на пьяные взгляды и хриплые-хриплые стоны, срывающиеся с тонких губ. Канда не понимал тогда. Канда слишком часто забывал о нём, слишком часто находил дела важнее, заботы насущнее, чем чужие глаза, едва светящиеся серебром. Канда вспомнил о нём только лишь в последний момент. Лишь закрывая глаза от самой последней в своей жизни усталости, лишь сжимая руки на разваливающемся теле некогда любимого человека. И, кажется, это было уже слишком поздно. Уолкер, сидящий сейчас на ледяной кровати, смотрит на него совсем не так, как прежде. Смотрит безрадостно и горько. И совсем не желает отвечать на внезапно появившуюся в глазах Канды мольбу, от которой прежде, может быть, сошёл бы с ума. Которую ждал уже слишком долго. – Эй, хренов Недомерок… Слова вырываются раньше, чем Канда успевает это понять. Мальчишка, не успевший ещё произнести ни звука, слабо вздрагивает. Серые глаза с недоумением глядят в синие, взгляды пересекаются… И слышится тихий-тихий вздох. И холодная ладонь зарывается в мягкие лотосовые волосы, оставляя на полу перчаточную ткань. И седые вихры падают чуть ниже, закрывая перечёркнутое Ноевым проклятьем лицо, скрывая странное, давно уже не появлявшееся на нём, выражение.