гипнозы.

Твое тело наливается свинцом, твои веки тяжелеют. Я сейчас досчитаю до трех, ты откроешь глаза и все вспомнишь. Раз… два… Мне никогда не удавалось по-настоящему красиво курить. Я затягивался, выдыхал, в общем, делал как все — но выглядел всегда так, будто стащил одну сигаретку петра у бати и теперь пытаюсь выглядеть взрослее. Не нужно было зеркала, чтобы понять, что выгляжу я именно так. Именно поэтому я никогда не курил. Именно поэтому сейчас я стоял в магазине рядом с домом и старался отвести взгляд от тех самых, но неизменно возвращался именно к ним. — Что брать-то будем? — меня всегда поражала способность этой продавщицы разговаривать одновременно лениво и раздраженно. Типа, «пошел к черту отсюда» и «да мне вообще-то все равно». Удивительная женщина. С удивительной стрижкой. — Винстон XS с синей полоской, — на автомате ляпнул я и тут же пожалел. Удивительная женщина кивнула и потянулась к полке, лениво жуя жвачку, а чуть позже, пробивая пачку, лениво протянула (но уже без раздражения): — Надолго вернулся-то твой? Я пожал плечами, не желая развивать этот разговор, ведущий в настоящую пропасть, и поспешил расплатиться. На улице я прикурил и без всякого наслаждения сделал первую затяжку. Начиналась капель. Светлое небо улыбалось. Москва стояла в мертвой пробке. Нам везло. Нам никогда не удавалось застрять в пробке. Мы всегда как-то аккуратно выбирались из нее — у Сереги был настоящий талант выбора правильных маршрутов. У меня такого таланта не было — я всегда выбирал неверный путь. Серега всегда громко хлопал дверью — и страшно ругался, когда то же самое делал я. В тот день я решил, что если я на водительском месте, мне тоже позволено так делать. И я страшно ругался, когда он взгромоздился рядом со мной, со страшным грохотом закрыв за собой дверцу. Матвиенко посмотрел на меня как на полного придурка и неожиданно заржал. — Ты бы видел свое лицо, — констатировал он, когда смог успокоиться. — Ты как ребенок, которому шоколадки не досталось, но который уже слишком взрослый, чтобы плакать. Вроде ругаешься, а губа нижняя дрожит. — Пошел нахуй. — Вот и она, питерская интеллигенция, — насмешливо развел он руками, крепко сжав в правой ладони телефон с уже настроенным эфиром. Оставалось только нажать одну кнопку и… да. Именно это он и сделал. — Всем привет, а я сходу хочу напомнить важные правила моего эфира. Разумеется, мы застряли в пробке. И пока мы стояли, трансляция шла. — МИМО НАС, МИМО НАС, — я завывал во весь голос, Серега ржал, комментарии и лайки множились со скоростью света. — Прикинь, что я понял: вот если бы трансляцию запустил я, хрен бы меня столько людей смотрело! — Зато сколько псов… — мечтательно протянул Матвиенко и снова засмеялся. Я напивался до скотского состояния один… ну хорошо, два раза в жизни. И именно во второй раз во мне проснулось желание, как у главного героя «Великого Гэтсби», быть одновременно внутри и снаружи. Я был одновременно внутри и снаружи. Я пьяно смеялся и лез целоваться, но наблюдая со стороны, хватался за голову: что ты творишь, пьяное чудовище? — Пьяное солнце… — шептали в мои волосы и улыбались так солнечно и остро. Я напивался до скотского состояния один раз в жизни до того самого дня. До того дня, когда мы, наконец, доехали до пункта назначения, несмотря на мою способность собирать все пробки города, вышли из машины и остановились около входа в бар. До того, как за наш столик в самом темном углу бара, опоздав на 40 минут, подсела девушка с медовыми глазами, я напивался до состояния нестояния и полного забвения один раз в жизни. Я помнил все и все забыл, надрывался небезызвестный Алексеев в динамиках, я же, небезызвестный Арсений Попов, помнил все ровно до того самого момента. Потому что в самом начале вечера, бывшего кульминацией окончания нашего огромного концертного тура по всей России, я клятвенно пообещал лучшему другу, который с опаской смотрел на то, как я дергаю красную нить на запястье: — Честное слово, я буду держать себя в руках. Я держал себя в руках, когда официант принес еще бутылку водки. Я держал себя в руках, когда Димка предложил петь в караоке. Я держал себя в руках даже тогда, когда Стас, на удивление, робко предложил позвонить нашим женам/девушкам и предложить присоединиться. — Стасяяян, откуда такое дерзкое желание похвастаться всем Дашкой? — пьяно кричал Позов, а сам уже набирал смс для своей Кати. Стас пожал плечами: — Да я проебался конкретно на днях. Думаю, грехи замолить, показать, что вот он я, даже в чисто мужской компании думаю только о ней! — Чисто мужской компании?! — с праведным возмущением в голосе воскликнула Оксана. Стас поднял руки. — Сдаюсь, Окс! Только не стреляй! Прости! Эта фраза родилась в одном из сибирских городов, сейчас уже и не вспомнить в каком. На одном из концертов Стас умудрился в очередной раз выбрать очень странную парочку из зала, и они увлеченно рассказывали о своем знакомстве в лихие 90ые. — То есть, он был бандитом? — еще раз переспросил Шеминов, будучи уверенным в том, что он просто что-то не так понял — ведь кто будет говорить о таком со сцены? Но парень уверенно кивнул. — А кто не был в 90ых бандитом? — риторически вопросил он. — Я, — подал голос Шастун. — Мне тогда лет 7 было. Зал, разумеется, расслабленно поржал, что неизменно происходило после каждой фразы Антона. Дальше — хуже. Выяснилось, что девушку держала в заложниках «конкурентная» преступная группировка, потому что она была чьей-то сестрой, а этого парня послали ее спасать, одно за другое — и вот уже меня Стас назначает лидером той самой банды. Я в недоумении развел руками — зал восторженно взвыл. — Ну давай, — прямо-таки промурчал Матвиенко, — питерская интеллигенция, покажи нам свои представления о том, как выглядели бандиты в 90ые! — А Ирину сыграет, — и пока я думал о том, что на свете, кажется, не осталось других женских имен, прослушал, кто из ребят будет девушкой. И очень удивился, увидев перед собой далеко не Шастуна, а Позова. Перед концертом, обсуждая план действий, мы четко решили, что в первом свидании сегодня будем играть я и Антон. Я покосился на Стаса — тот увлеченно общался с залом, на Димку — слушающего этот разговор, и, наконец, на Шаста — еще более увлеченно разглядывающего свои браслеты. Великолепная актерская игра. С Димкой мы довели и без того очень гротескную сцену знакомства до полнейшего фарса, но кульминацией стало появление главаря похитителей, вставшего на колени перед Позовым с фразой: — Сдаюсь, Ира! Только не стреляй! Прости! Антону всегда удавались нелепые шаблонные шутки. Один из таких бородатых анекдотов он рассказывал и тогда, когда мы ждали прекрасных дам и не только. Серега вызвонил Топольницкую, и она пообещала приехать с мужем. Димка расстроенно сообщил, что Кате не с кем оставить дочку, так что «я, мужики, с чистой совестью бухать!». Я не мог дозвониться Алёне и был этому даже рад. Юлька приехала почти сразу и даже успела дослушать жуткие шутки от Антона, над которыми, разумеется, все смеялись — невозможно не смеяться от такой солнечной подачи. А вот Ира опоздала на 40 минут, аккуратно проскользнула мимо всех, села рядом с Антоном, напротив меня и Сереги, и улыбнулась. И я впервые заметил, какого интересного тепло-медового оттенка ее глаза. В таких и утонуть не страшно. И вот тогда я напился. Все, что я помню с той ночи, это тихий шепот куда-то в мою макушку: — Зачем столько пить… пьяное мое солнце. Зато с другой ночи, в одном из сибирских городов, уже и не вспомнить название, воспоминаний осталось, как говорит Позов, «дохрена и больше». Концерт прошел, как и обычно, великолепно, тело немного ломило, виски начинали раскалываться от навалившейся усталости. Но я четко помнил, что хотел поговорить со Стасом. Которого я, разумеется, не успел поймать перед номером — он закрылся и, видимо, сразу уснул. Спать не хотелось, и я вышел на общий балкон отеля, предсказуемо наткнувшись там на высокую фигуру с тлеющей сигаретой. — Почему один? Антон полуобернулся на мой голос и еле заметно улыбнулся. — Димка с Катей в скайпе общается. Решил не мешать. А ты чего слоняешься? Я встал рядом с ним и вздохнул. — Хотел Стаса спросить, почему он решил тебя в первом свидании заменить, — Антон вздрогнул. — Угостишь сигаретой? — Ты же не куришь, -удивленно протянул Шаст, но сигарету дал. — И что Стас? — Спит, — я щелкнул зажигалкой. — Не успел. А что, ты в курсе? Антон пожал плечами и не стал отвечать. Мы стояли рядом, плечом к плечу, и между нами звенела странная тишина — та самая, когда чувствуется необходимость заговорить, но вот тема — никак не подбирается. Вдруг Антон нарушил эту самую тишину: — В курсе. Я не сразу сообразил, о чем он. — Господи, ты бы еще через полчаса решил ответить, — вдруг дошло до меня. — И почему же? — А почему тебе так интересно? — Тоха как-то очень остро взглянул на меня. Я пожал плечами. — Не знаю. Не люблю чего-то не знать, — он усмехнулся. — Посмотри-ка, — пробормотал себе под нос. — Питерская интеллигенция, — и пока я не успел достойно отреагировать на этот странный выпад, Шаст добавил: — Это я его попросил о замене. — Чего? Зачем? — я действительно не понимал. Он пожал плечами. — Слишком много нашего взаимодействия в последнее время, не считаешь? Шипперы с ума сойдут. Я, честно, не знал, что ответить, но пауза затягивалась, и я ляпнул: — Да и плевать на них, — и в этот же момент почувствовал, как Антон напрягся. — Плевать? — он повернулся ко мне лицом, выбросив докуренную сигарету. — Тебе? Подожди, разве не ты отказался приехать и встретить меня в аэропорту, потому что «мало ли кто увидит»? А я пер эту сумку ебучую через весь город сам? Разве не ты постоянно боялся, что нас, не дай бог, увидят на улице вдвоем и решат, что мы, блять, все-таки канон? Не ты? Слегка опешив от такого выпада, я все же пожал плечами. — Я переосмыслил свое отношение к ним и решил, что немного перегнул палку. — «Немного перегнул палку», — передразнил Шастун мою интонацию. — Чуть совсем не перестал общаться со мной, чуть не ушел из проекта — вот так было бы вернее. Я развел руками. — Никак не мог отделаться от своих предубеждений, — тихо ответил я. И правда, мне было очень сложно смириться с мыслью о том, что кто-то считает меня геем. У меня же, черт возьми, жена и дочка. И что было бы, узнай они…? Мою мысленную тираду прервал Антон. — А теперь избавился? — От кого? — вздрогнул я, в первую очередь, подумав об Алёне. — От предубеждений, — опять легко улыбнулся Шаст и потянулся. Я вдруг заметил, что на его руках не было браслетов. — Ты знаешь, да, — признал я. — Мне нет до этого дела. Антон одобряюще улыбнулся. — Я рад, — тихо сказал он. — Пойду я в номер. Он уже двинулся к выходу с балкона, но вдруг остановился. Не поворачиваясь ко мне лицом. Замер. Словно решаясь на что-то. — Что, Шаст? — спросил я, зная, что ему всегда необходима помощь в такие моменты. Он помедлил. — А ко мне? — Что? — я перебирал весь диалог до этого момента, но никак не мог наткнуться на то, что вызвало такой вопрос. — Ты переосмыслил свое отношение к шипперам, — терпеливо пояснил Антон. — А ко мне? — Тоха, — я не мог поверить своим ушам, — Шаст, ты, блять, чего? Он резко повернулся ко мне. — Не подумай ничего! Я имею в виду… когда ты видел эти рисунки, — его уши предательски алели даже в темноте, — видел эти…истории, тебе не было интересно? Чисто знаешь… в теоретическом плане? Как бы это могло бы быть? Он замолчал. Я молчал тоже. От неловкости тишины спас только мой телефон, разрезавший вязкое молчание SMS-оповещением. — Серега написал, — сказал я вслух, чтобы как-то снять напряжение. — Они с Димкой в бар собираются. Позов сказал, что ты точно не пойдешь, — Антон коротко кивнул. — Меня зовут. — Иди. — А ты почему не пойдешь? — Развеешься, — Антон продолжал отвечать очень сухо, кусая губы. — Ты не ответил, — заметил я. — Ты тоже, — он вскинул голову и очень остро взглянул прямо в глаза. И в этот момент я умудрился подавиться воздухом. Потому что… потому что невозможно выдержать такой взгляд без желания убить себя. Или поцеловать того, кто так смотрит. Но я держался. — Просто… блять, — я запустил руку в волосы. — Я не понимаю, Шаст. Мы опять замолчали. Оба. — Я пойду к себе, — практически извиняющимся голосом сказал я. Шаст молча посторонился, пропуская меня, и, двигаясь к своему номеру, я услышал щелчок зажигалки. Этот самый звук с той ночи отрезвлял меня еще не раз. Щелк — и я понимаю, что перед концертом курить не стоит. Щелк — мы в аэропорту и на нас направлены сотни любопытных взглядов. Щелк — и я стою перед баром, почти совсем пьяный, прикуриваю от зажигалки, протянутой мне другом, и думаю только о том, как я хочу этого самого друга прямо сейчас поцеловать. Чертов Шаст. Ебучие вопросы. Странное любопытство. — Возвращайся внутрь, — я еле шевелил языком, но продолжал пытаться это делать. Шастун удивленно вскинул брови. — Схуяли? — У тебя там Ира. Ты должен сидеть с ней, держать ее за руку, смотреть в эти нереальные ебаные медовые глаза и целовать ее. В одно мгновение Антон сократил расстояние между нами и с какой-то тревогой взглянул в глаза: — Арс, — очень тихо сказал он. — Ты совсем сдурел? Щелк. В ту самую проклятую ночь в проклятом городе без имени я бездумно смотрел из окна гостиничного номера, и меня разрывало сомнениями. Чертов Шастун наверняка в этот момент и не подозревал, что всего одним вопросом перевернул всю мою жизнь, выбил меня из проторенной колеи. Да, теперь я думал. Теперь я представлял. Как это все могло бы быть. И хуже всего было осознание того, что это было бы — за-ме-ча-тель-но. Моя жизнь была такой прекрасной и устоявшейся, дома меня ждали жена и дочь, а я не мог выкинуть из головы острого, угловатого пацана, вот так просто подошедшего и спросившего: а ты, мол, никогда не представлял нас вместе? Стук в дверь отрезвил меня, но только на одну секунду — у Сереги есть ключ, Позову делать здесь нечего, Стас крепко спит. Я открыл дверь. — Ответь, — потребовал Антон, не заходя внутрь. — Ты думал? — Зачем тебе это блять?! — не выдержал я. — Зачем, Шаст?! Он стоял у меня на пороге, весь такой нескладный, запутавшийся и растерянный, с растрепанными волосами и абсолютно безумным, больным взглядом. — Потому что я — да, — почти шепнул он и сделал шаг вперед. Все произошло очень просто и естественно. Я взял его за руку. Он смотрел своими безумными глазами. — Антон, — тихо сказал я. — Мы что, совсем сдурели, Антон? Я никогда, кажется, не произносил его имя полностью. Тоха, Шаст, Шпала… Но не так. И это звучало так интимно и остро. Остро — как он сам. — Арс, — то, как он это произносил, заставляло горло сжиматься от беззащитной трогательности. — Я сдаюсь. Не стреляй. Прости. Мы так и не поняли, кто первым потянулся за этим поцелуем — он просто случился. Мы целовались — сначала неуверенно и по-детски, потом углубляя все сильнее, сталкиваясь языками, стукаясь зубами — совсем как подростки, прячущиеся от родителей. Антон все сильнее сжимал мои плечи, явно оставляя следы от пальцев, не пытаясь зайти дальше. Что нами двигало? То же, что двигало нами и около бара. Антон просто очутился непозволительно близко и тихо сказал: — Арс. В этот раз инициатором поцелуя совершенно точно был я. Мне напрочь снесло крышу тем, что после той самой ночи мы почти не разговаривали, как будто ничего не случилось. как будто не мы исступленно целовались до тех пор, пока не раздались в коридоре шаги. И мы отпрянули от друг друга как дети, и Серега, распахнув дверь, еще долго пьяно и недоверчиво смотрел на нас, к счастью, не задавая никаких вопросов. Антон очень быстро и скомканно попрощался и ушел. И все стало как и было. До тех пор, пока Ира Кузнецова не опоздала на 40 минут, не проскользнула очень тихо мимо всех и не улыбнулась Антону, рядом с которым собственнически уселась. И я вдруг понял, что дико ревную. Я напивался до скотского состояния два раза в жизни, и во второй раз я проснулся не у себя дома, полностью одетый (обувь, правда, стояла около входной двери) и все еще пьяный. Я пытался сообразить, где я и как я сюда попал, но в комнату зашел Антон с бутылкой минералки. — Арс, — позвал он, и я чудом сдержал стон, голова нещадно раскалывалась. — Ты знал, что у тебя очень гейские кеды? — Схуяли? — возмутился я, а Шаст заржал. — Ты сам так ночью сказал. И добавил: «а раз даже кеды гейские, придется мне ехать сегодня к тебе». Я натянул одеяло до головы под бурный смех Антона. Услышал шаги, почувствовал, что кровать прогнулась — он сел рядом со мной и положил руку на плечо. — Что мы будем со всем этим делать? — голос серьезный. Я выглянул из-под одеяла. Шаст даже не смотрел на меня. Он смотрел в стену и кусал губы. Я перестал держать себя в руках и коснулся его руки. — А давай ничего не будем с этим делать? — никогда еще не слышал собственный голос таким робким и детским. Шаст усмехнулся, его глаза потеплели. — Пьяное мое солнце… — задумчиво протянул он и, наклонившись, легко поцеловал в уголок губ. — А давай. — Обещаешь, что мы всегда будем друг у друга? — меня понесло, но я не собирался останавливаться. — Шаст, ты… — я запнулся, горло перехватило. — Ты неожиданно дорог мне, — признался я. Антон терпеливо ждал, пока я выскажусь. — Это знаешь…это больнее и сильнее, чем просто влюбленность, понимаешь? Он кивнул. — Понимаю, Арс. — Обещаешь? — Обещаю. Конечно, обещание он не сдержал. И через пару месяцев наших странных и урывочных встреч, мы встретились в магазине около моего дома. Он покупал сигареты, а продавщица со странной стрижкой — будто обкусанное, рваное каре — улыбалась ему, хорошо запомнив известную парочку парней. Купив сигареты, мы поднялись на третий этаж. Я закрыл дверь и привычно повернулся к нему за поцелуем, но Антон словно выскользнул из легких объятий и прошел на кухню. — Все, Арс, — тихо сказал он. Я не понял. — Ты о чем? О съемках? Всего две недели отпуска, не драматизируй, — я пытался перевести все в шутку, но болезненно осознавал — что-то не так. — Я женюсь, — пояснил он, не поднимая глаз. Я сел рядом. Тишина затягивалась. — Ну что? — он не выдержал первым. Я пожал плечами. — А я развелся. Снова повисло молчание. На улице начиналась капель. Шаст больше не смотрел на меня, быстро, скомканно попрощался и ушел. Через две недели отпуска я ехал на съемки в Главкино. За руль Серега меня уже не пускал, поэтому в пробке мы не стояли. Нам вообще всегда везло. У Матвиенко талант — выбирать правильные маршруты. У меня такого таланта нет. Я всегда выбираю неверный путь. Мне никогда не удавалось красиво курить, и я не курил. Но по дороге со съемок я снова зашел в магазин рядом с домом, снова встретил удивительную женщину, словно являющуюся незримым хранителем наших встреч с Шастом, снова купил пачку неизменного винстона. За две недели мне почти удалось вычеркнуть два месяца болезненных сильных чувств. Но войдя утром в гримерку, я столкнулся в дверях с Ирой Кузнецовой, сияющей и улыбающейся. Сразу за ее спиной я увидел Антона. Антон не улыбался и не сиял. Антон смотрел на меня больными глазами. Я стоял под мартовским небом. Начиналась капель. Я некрасиво курил. Выпускал дым в светлое небо. Я выбрал неправильный путь. Но тебе еще хуже. Антон. Ты что, совсем сдурел? Твое тело становится свинцовым, твои веки тяжелеют. Сейчас я досчитаю до трех, ты откроешь глаза и все вспомнишь. Раз…два… Три.