***
Руки Катина исцарапала в кровь, пока рвала розы на заднем дворе чьего-то дома, и разодрала джинсы, пока перелазила через забор. Но её это мало волнует. Такие же розы ей однажды подарил Полло, теперь — её очередь. Катине вообще на-пле-вать на всё и всех. Она едва помнит, что сегодня день рождения её бывшей лучшей подруги (спасибо Фейсбуку, он прислал оповещение, которое она удалила). Утром она едва слышала своего отца, который предлагал отвезти её на кладбище, а по дороге заехать в цветочный и купить настоящий букет. И то, что он понимает, как ей больно. Она отказалась, конечно же. Нечего разрывать любящему отцу сердце своими слезами. Лучше сделает это в одиночку. А еще ей хотелось нарвать цветы собственными руками, как это сделал Полло больше года назад. Катина всё еще помнит, словно это было вчера, его похороны до последней мелочи. Толпу байкеров и их подружек, непривычно тихих и без своих дурацких шуточек. Ей кажется, Полло не хотел бы таких прощаний — если бы он мог, наверняка предложил бы выпить и прокатиться по ночному городу, пугая редких прохожих и мешая спать добропорядочным гражданам. Только он не мог. Помнит и покрасневшее, опухшее от слез лицо его матери, которая стоически переживала все слова сочувствия. А затем позволила усадить себя в машину и месяц не выходила из дома — Катина знает, ведь до сих пор иногда навещает её. В первый раз было особенно страшно. Перед глазами стоит и Аче. Стоит на коленях перед могилой до самого вечера, еще многие часы после того, как все разошлись. И бесконечно повторяет, что виноват. Катина была бы рада помочь ему, но она не знает даже как помочь самой себе. Потому что хотелось одного — рухнуть на колени рядом и больше никогда не двигаться, не отводить взгляда от изящного, каллиграфичного «Полло». Аче вернулся. И Катина почти хочет увидеть его, почти уверена, что так оно и произойдет. Ей практически до безумия нужно поговорить с кем-то, вспомнить лучшего друга и любимого парня. Сначала ей не хотелось делиться им; теперь она уже может вспоминать, да только не с кем. В какой-то миг, когда в мыслях Полло восстает такой живой, смеющийся и полный надежд на будущее — их общее будущее — Катина всё же срывается на злые слезы. Она яростно срывает несколько цветков, всё так же не замечая впивающиеся в ладони шипы, от которых по запястьям течет кровь, а затем оседает на землю, не в силах больше бороться с эмоциями. Всё это нечестно, так неправильно! Им дали слишком мало времени и слишком сильные чувства, а затем забрали всё — и оставили пустую оболочку да плиту на местном кладбище. Катина позволяет себе несколько минут слабости, а затем глубоко вздыхает и достает из сумки влажные салфетки. Надо поспешить, а иначе её заметят и у неё будут неприятности. И тогда Полло не получит свои розы.***
Аче уже не первую минуту стоит в гараже, прислонившись к сиденью мотоцикла, по которому скучал в Америке больше, чем за многими людьми, и не может оторвать взгляд от стены, с которой на него с десятков фотографий смотрит Полло. Они пришпилены к пробковой доске хаотично, частично перекрывают друг друга, а по центру висит голубая рамочка. Катина принесла её некоторое время спустя после похорон. Там он и Полло в бассейне, смеются, наверняка, над какой-то очередной глупой пошлой шуткой. В тот вечер Полло сделал Катине предложение. Без кольца, цветов и стояния на одном колене. Просто подхватил её полуголую, в одном нижнем белье, плещущуюся в бассейне, и заорал, что хочет жениться. Тогда Аче смотрел на них и думал, что вскоре и сам решиться на нечто подобное — с Баби. Но теперь он здесь один, позволяет воспоминаниям о лучшем друге затмевать реальность, смотрит немного отстраненно, словно всё это было не с ними. Кажется, это и правда так. Они были другими людьми. Аче знает, что изменился. А еще Аче знает, что этого бы не произошло, будь Полло жив. Он смотрит на него не только с фотографий. Он смотрит округлыми буквами своего имени на коробке в паре метров от парня. Там несколько вещей, которые мать Полло передала Аче после похорон, сказав, что её сын хотел бы, чтобы они были у него. И его любимая куртка, которую Полло называл счастливой. Которую он забыл у него за несколько дней до того, как разбиться. Раньше в этой коробке был еще и шлем, но теперь он висит на стене памяти разбившимся байкерам недалеко от трассы, где они гоняли. Среди десятков других шлемов. Аче немного стыдно оттого, что ему страшно. Страшно ехать к лучшему другу, вскрывать корку на ране, которая уже начала заживать. Смена страны, новая работа, новые знакомые — всё это притупляло ноющую боль в груди, позволяло хоть ненадолго, но забыться, почувствовать себя почти счастливым. Но он не может позволить себе эту слабость. Он виновен, что в тот день не был с Полло. И он не хочет брать на себя новую вину за то, что не приехал навестить друга. Баби была права. Это его — Аче — вина. Придет ли она сегодня? Вряд ли. Баби живет дальше, празднует день рождения в компании семьи и своего парня. И Аче малодушно радуется, что не знает, где она празднует — где-то глубоко внутри хочется не только горевать, но и воскресить прекрасные моменты того вечера. Полло наверняка пошутил бы насчет того, как Аче смотрится в костюме… Аче решительно отталкивается от сиденья, достает из коробки куртку, надевает её на себя и выкатывает мотоцикл из гаража. Газуя со светофора, ему легко представить, что он не один — рядом, сверкая безумной мальчишеской улыбкой, едет Полло, чуть поддавая газу, чтобы обогнать своего друга. Вот только он один и соревноваться не с кем.***
Баби кажется, что её голова — это огромной шар, наполненный болью, а скулы скоро треснут от вымученных улыбок. Густаво стоит рядом, счастливый и сияющий, словно это его день рождения. И Баби не может его винить. Он ведь рад за неё, ему нравится стоять рядом и обнимать её, и это не у него жутчайшая мигрень с самого утра. Баби кажется, что ей не хватает воздуха. Она упорно пытается отогнать от себя лишние мысли, но перед глазами назойливо вертятся картинки, которых здесь быть просто не должно. Аче входит в зал, он выглядит настолько роскошно, что её мать не узнает его. Баби впервые видит этого парня в костюме, у неё перехватывает дыхание при виде его. Ей уже плевать, что они в ссоре. Главное, он здесь, смотрит на неё снизу вверх, пока она спускается по ступеням. Танцует с ней, целует её так, что она забывает, что вокруг десятки людей. Вино на её платье. Новый скандал, когда Аче лезет в драку. Её сестра в слезах и с телефоном в руках. И ветер в волосах, пока они на предельной скорости несутся туда, где проводились гонки. Катина в крови, и Баби кажется, что это слишком ужасно, чтобы быть правдой, пока она не видит тело Полло. Следующие минуты проходят словно в замедленной киносъемке, но, несмотря на это, она помнить их отрывочно. Аче прорывается сквозь толпу и линию полицейских, бросается к телу друга и рыдает над ним, и уже не выглядит брутальным мачо — он всего лишь мальчик, только что потерявший того, кто был для него ближе семьи. А сама Баби срывается. Кричит на него, винит в смерти Полло, навсегда вырывает из своего сердца. — Ты в порядке, Баби? — она резко моргает, возвращаясь в реальность, где десятки гостей празднуют её день рождения, где нет Аче и той трагедии. Всё те же люди, но другой ресторан — она настояла на том, чтобы не отмечать в лучшем заведении города, боясь, что не справится с призраками прошлого. Баби трет виски пальцами и оборачивается к матери, которая обеспокоено глядит на неё и всё ещё не убирает руку с плеча. — Что? — переспрашивает Баби. Конечно же, она знает, в чем дело, но дает себе лишние несколько секунд, чтобы привести внутренний мир в равновесие. — Ты сильно побледнела. Тебе плохо? Может, стакан воды? — мать выглядит действительно встревоженной, и Баби отмечает, что это впервые за долгое время. Они совсем не близки, и в данную секунду мать на самом деле больше заботиться о том, что подумают гости, чем о её самочувствии. — Всё нормально. Здесь шумно и жарко, я выйду на несколько минут подышать. Сама, — последнее слово она бросает Густаво, который уже вновь взял её под руку, чтобы вывести из зала на свежий воздух. Густаво растерян, а мать раздражена, но Баби плевать на это, пока она пробирается к выходу. Ей просто необходимо выйти отсюда, вспомнить всё еще раз и распрощаться с теми мгновениями навсегда. Баби стоит на ступеньках ресторана, когда внезапно вспоминает о фотографии, которую днем положила в клатч. И раз уж сегодня от памяти сбежать не удается, она решается достать снимок и еще раз глянуть на них всех. Счастливых. И почти всех живых. Баби резко глотает воздух, не позволяя себе расклеиться, а потом делает то, чего не позволяла себе очень давно. Она делает глупость. Она ловит такси и называет кладбище. Мать потом будет орать, что она бросила гостей и поступила крайне неинтеллигентно, но это будет потом. А ей надо попрощаться — на похоронах она не была.***
Катина всё еще держит розы в руках и смотрит на надгробие, когда Аче, шурша листвой под ногами, подходит к ней. Они несколько минут стоят в молчании, когда она решается нарушить тишину: — Я рада, что ты здесь. — Почувствовал, что готов вернуться. Они вновь молчат, каждый думая о своем, но об одном и том же — о Полло. Катина вновь первая нарушает тишину. — Сегодня день рождения Баби. — Я знаю, — говорит Аче ровным голосом, но внутри что-то болезненно сжимается. «Это твоя вина». — Ты поздравил? — Катине надо говорить, ведь иначе она просто сойдет с ума. О чем угодно. Так можно представить, что Полло рядом с ними, слушает разговор. — Нет. У неё своя жизнь, не хотел врываться. А ты? — Аче знает, что ответом будет «нет», но ему тоже сложно молчать. Внутри него такая боль, что он готов на всё, лишь бы хоть на миг её заглушить. — Не хотела портить праздник. Поняла, что если позвоню — разрыдаюсь, — признается Катина. А спустя несколько секунд взрывается. Слёзы, обжигающе горячие, льются таким потоком, что за ними ничего не видно. Она отдала бы что угодно, чтобы Полло обнял её и прошептал на ухо что-то смешное и интимное, предназначенное лишь для них двоих. Однако рядом только Аче, который тут же привлекает её к себе, прижимает к груди, не обращая внимания на то, как колются розы, зажатые между тел. И Катина благодарит Бога за то, что хотя бы он рядом, человек, которому можно открыться. Потому что он понимает эту боль. Спустя несколько минут всхлипы замолкают, и плечи Катины перестают вздрагивать под руками Аче. Он утыкается ей макушку подбородком, и радуется, что выбрал именно это время, чтобы приехать. Потому что может поддержать Катину. Потому что, пока она плачет, она не может видеть, что у него самого то и дело срываются слезы. Потому что Полло любил их обоих и был бы счастлив видеть их. Потому что они оба всё так же любят его. Катина отстраняется, не чувствуя вины или стыда за собственный срыв. Она вытирает глаза рукавом пальто, а затем замирает, неотрывно глядя на Аче. — Это его куртка, — шепчет она, а затем позволяет себе еще раз прижаться к Аче, чтобы вдохнуть аромат. Запах Полло уже давно исчез, но она так отчетливо помнит его, что может представить, что обнимает своего любимого, а не его друга. Аче гладит её по волосам и поверх головы смотрит на могилу друга. — Я пригляжу за ней, обещаю, — шепчет он. — Я пригляжу за ним, обещаю, — повторяет его слова Катина.***
Баби неловко замирает, а затем отступает назад, в темноту деревьев, когда замечает Аче и Катину. Она точно не знала, где похоронен Полло, но теперь искать больше не нужно. Она чувствует себя воровкой. Не воровкой вещей, зачем это, когда есть деньги? Воровкой эмоций, чувств. Их боль настолько ощутима, почти можно прикоснуться. И Баби кажется, что она подглядывает за тем, чего видеть не должна. Её телефон вибрирует в клатче, оповещая о том, что её отсутствие заметили, но Баби плевать. Она не может отвести глаз от Катины и Аче, прижавшихся друг к другу, словно больше не осталось в мире ничего достаточно важного или крепкого, и чувствует вину. Перед Катиной за то, что оказалась плохой подругой и ради нового парня и собственного спокойствия отдалилась, когда ей нужна была поддержка. Перед Аче за то, что тогда наговорила, оттолкнула от себя, когда его нужно было спасать. Перед Поллом. Не за то, что не пришла на похороны, не попрощалась. За то, что забрала его лучшего друга в тот момент, когда он был ему нужен. Баби плевать на макияж, который обязательно потечет из-за слез, и на дизайнерские туфли, каблуки которых увязли в земле. Катина подходит к могиле и опускается на колени, чтобы положить розы на землю и прикоснуться ладонью к «Полло». Аче стаскивает с себя куртку и вешает её на надгробие, а затем несколько секунд сжимает ткань, словно под ней не камень, а плечо друга. Баби позволяет себе выйти лишь тогда, когда где-то вдалеке доносится рев мотора мотоцикла, который уносит её бывшего возлюбленного и бывшую подругу прочь. Она останавливается у надгробия и понимает, что не знает, что сказать. Вместо этого Баби достает фотографию и вкладывает во внутренний карман куртки, с той стороны, где раньше билось сердце её хозяина. А затем разворачивается и двигается к выходу с кладбища, где её всё еще ждет такси. В конце концов, её день рождения продолжается, а она теперь уверена: ей не нужна фотография Полло, чтобы он был рядом и продолжал жить. У него свое место в её сердце.