и в пламени рождается новая листва

– А, опять мой старик, – Боруто с пренебрежением отмахивается и тянет содовую, демонстративно глядя в окно. Люди за стеклом с пёстрыми надписями снуют бесшумно и торопливо, словно диковинные рыбы. – Эй, Боруто… – начинает Сарада, но её недовольство прерывает высокий чистый голос. – Я думаю, Хокаге-сама – великий человек. Он так много делает для деревни... Сумире отбрасывает назад тяжёлые гладкие волосы, заплетённые в косу, прижимает руки к груди. Спорить с беззащитной улыбкой старосты не хочет никто, и мало-помалу они возвращаются к прежнему разговору. За обсуждением техник становится шумно; Боруто, вертясь на высоком стуле, сталкивается взглядом с Какеи и презабавно фыркает. Девочка тихонько смеётся в ответ, смущённо отворачивается. Улыбка стекает с её лица, как вода, выкрашенная тушью. Седьмой Хокаге говорит с экрана о необходимости сотрудничества деревень, о надеждах, возлагаемых на новое время, о подрастающем поколении шиноби… Сумире смотрит с любопытством, гадает, останется ли сказанное им только мёртвым воспоминанием на плёнке? Человеческое сердце – не скала с выбитыми на ней лицами, Дотону не исцелить в нём рану от пустых посулов. – Воля огня – вот то, что соединяет нас всех через время и… Конец фразы тонет в словесной потасовке лидеров класса: – Если бы ты не дурака валял, а тренировался, то и результаты твои были бы лучше! – Ой, конечно, Сарада, ты же у нас вся такая правильная, только что в Академии не ночуешь, да? И Учиха, и Узумаки, кажется, раздражены этим спором больше обычного, но никто не спешит отступить. Напряжение вспухает в воздухе острой свежестью озона, и староста напрасно мечется между ними, призывая ребят быть благоразумными. Слабый горьковатый запах земли мешается со стерильным духом антисептика и растёртой в пальцах травой; ссадина, спрятанная в ладони, кровоточит. Память услужливо подсовывает недавние слова Седьмого про саму суть Деревни Скрытого Листа, и едкий колючий смех комом застревает в горле. Воля огня, да? О пламени Конохи Сумире знает, как никто другой. Вот она, воля огня – в пустом доме и могильном камне, в вечном голоде и брошенной лаборатории, в сломанной маске и пятнах ржавчины на холодном лезвии. Вот она, воля огня – в лёгких её матери, в слабости, давящей на грудь толщей речной воды, в кровавых сгустках, пятнающих платок, в январской стуже меж сжатых ладоней, в издевательски безмолвной комнате. Вот она, воля огня – в замысловатых рисунках фуиндзюцу, в неоновом свечении колб с клетками Сенджу, в рядах торопливо записанных формул, в лихорадочном голосе отца, в выжигающей изнутри ненависти. Вот она, воля огня – в густо-фиолетовой сладкой чакре, в громадной химере, сотканной из обезьяны, тигра, тануки и змеи, в медной тяжести почти завершённой печати, в чужой мести и нужде быть живым оружием. Когда время становится тягучим и вязким, Сумире отстранённо сочувствует жителям Конохи – скоро их деревня станет пламенем, танцующим под всеми ветрами – но не ощущает жалости. Это чувство вымарано чёрным и изрезано когтями в её сознании. «Подожди немного, отец. Я исполню твою волю. Мы исполним». *** Минуты частят, торопятся, сыплются с неба одна за другой. Кажется, мгновением раньше Сумире обнаруживает гостей в измерении Нуэ – а вот они уже стремительно несутся к выходу, и хлёсткий ветер размётывает за спиной чуть влажные волосы. Облака в их родном мире едва уловимо прозрачны и предвещают скорое появление тонкой розово-золотой каймы; выдохнешь – из груди вырвутся мириады солнечных искр. Сумире смотрит на ребят растерянно и впервые за всё время не знает, что сказать. Из праха старого всегда вырастает новое. Чужая рука ложится на плечо мягко, осторожно, а Какеи перекатывает знакомые слова на языке, пробует их на вкус, как будто слышит впервые. Огонь бывает разным, думает Сумире, и вдруг понимает: вот она, воля огня. В предрассветном небе, в просыпающейся деревне, в хорошей-хорошей, светлой такой улыбке Боруто и тревоге на лицах одноклассников, в печати на левой ладони – и, может быть, когда-нибудь? – в ней самой.